* * *
Изабелле предстояло обнаружить, что ее муж совсем не таков, каким ожидали видеть короля и она, и большинство народа. Начать с того, что он, казалось, даже не хотел быть королем; ему было неинтересно править Англией, и королевские обязанности мало его занимали. Наоборот, его вполне устраивало разделение власти с Гавестоном, а свое высокое положение он охотно использовал для того, чтобы одаривать друга и наслаждаться жизнью. Он далеко не всегда вел себя как король и не был воплощением идеала королевских добродетелей своего времени. Он явно считал невозможным подчинить баронов своей воле - и, естественно, быстро терял их уважение. При всем том ясно также, что его не оставляла уверенность: король непогрешим, что бы он ни делал.
Вкусы Эдуарда были чрезвычайно странными для монарха. Традиционно средневековые короли были военачальниками и аристократами, и их личные интересы этому соответствовали. Физические упражнения, охота, турниры и планирование военных кампаний были их излюбленными занятиями. Эдуард II, несомненно, любил охоту и конные скачки, и храбрости ему было не занимать, но он ненавидел турниры и никогда не отправлялся на войну без самой крайней необходимости, что безмерно печалило воинственных баронов. Говорили, что "возымей он привычку к оружию, то превзошел бы доблестью Ричарда Львиное Сердце". Но Эдуард не был склонен пользоваться этими своими преимуществами.
Еще больше повергал баронов в ужас досуг их государя. Он любил копать канавы в своих поместьях, укладывать соломенные кровли, подрезать живые изгороди, штукатурить стены, работать с металлом, подковывать лошадей; он садился вместо кучера на повозки, занимался греблей, плаванием - даже в феврале - "и увлекался прочими простонародными делами, недостойными королевского сына". Трагедия заключалась в том, что у Эдуарда были все задатки великого короля: "Если бы только он уделял военному делу столько же внимания, сколько деревенским забавам, то высоко поднял бы славу Англии, и его имя гордо звучало бы по всей стране"?
Что еще хуже, деревенские забавы неизбежно приводили к фамильярным отношениям самого низкого пошиба между королем и простолюдинами, чье общество он откровенно предпочитал обществу знати. Его манера обращения с простыми подданными была благосклонной и даже дружеской - слишком дружеской, по мнению баронов, которые страдали, видя, как он якшается с конюхами, возчиками, землекопами, мастеровыми, гребцами, матросами, "грубыми и ничтожными особами". А уж его дружбу с художниками, шутами, фиглярами, певцами, хористами, актерами и жонглерами им оставалось только оплакивать.
На наш современный взгляд, некоторые связи Эдуарда II свидетельствуют, что он был довольно образованным человеком. Превыше всего он любил "лицедейство" и стал большим покровителем писателей и актеров. К сожалению, ни одна из пьес, или "интерлюдий", которыми он восхищался, не дошли до нас полностью. У нас есть только отрывок из комедии "Писец и девица". Но даже это вполне невинное удовольствие вызывало критику, поскольку аристократия тех времен в большинстве своем презирала театральные представления как нечто вульгарное и презренное.
Король был также весьма начитан, любил поэзию и даже сам немного сочинял. Французский язык в норманнском варианте был его родным языком, но он знал и латынь, и к тому же был большим любителем писать письма. Он собирал изысканно украшенные книги французских романов и легенд; он также одолжил - и не вернул - рукописные жизнеописания святого Ансельма и Фомы Беккета из библиотеки при церкви Христа в Кентербери. Эдуард питал склонность к музыке и содержал при дворе ансамбль генуэзских музыкантов: среди них были два трубача, рожечник, арфист и барабанщик. Король и сам, видимо, умел играть - ему принадлежал уэльский инструмент, называемый "crwth", нечто вроде ранней разновидности скрипки.
Эдуард, несомненно, был тщеславен; он всегда одевался элегантно, порой рядился, как павлин, и тратил много денег на одежду и украшения. Как раз эта черта особой критики не вызывала: королю подобало выглядеть красиво, и он, будучи хорош лицом и строен, наверняка так и выглядел. Он любил роскошь и был "великолепен в быту", но позволял себе также "излишества и вольности". Если вспомнить, что в наследство от отца он получил огромные долги, можно признать его вкусы излишне экстравагантными.
Король любил животных; он был страстным поклонником собак и лошадей и отличным наездником. Он сам воспитывал и обучал своих лошадей и гончих. По его заказу главный егерь Уильям Твичи написал "L'Artdela Venerie" ("Искусство охоты") - самое раннее из дошедших до нас руководств такого типа. В молодости у Эдуарда был даже лев, к которому он приставил отдельного служителя и повсюду возил зверя за собой в особой тележке, привязанного серебряной цепью. В конюшнях Лэнгли у Эдварда стоял верблюд.
Эдуарду было свойственно бойкое чувство юмора, он с удовольствием устраивал розыгрыши и грубые шутки. Однажды он заплатил королевскому живописцу Джеку Сент-Олбенсу 50 шиллингов "за то, что плясал на столе перед королем и рассмешил его до упаду"; другого человека наградили за то, что он очень смешно упал с лошади на глазах у государя. Эдуард содержал на жалованье нескольких шутов и позволял себе вступать с ними в потешные драки. Как-то раз ему пришлось выплатить возмещение ущерба шуту по имени Роберт, которому он случайно нанес травму во время шумной игры в воде.
Эдуард смолоду был азартным игроком; счета его Гардероба показывают, что он проигрывал немалые суммы в таких вульгарных играх, как кости, орлянка или "броски" (pitch and toss). К тому же он был еще и гурманом, умел оценить блюда и вина - но зачастую пил неумеренно и в пьяном состоянии мог выболтать кому попало "свои тайные думы и ссорился по малейшему поводу с окружающими". Впрочем, он и трезвый также был "скор и непредсказуем на слово".
Эдуард бывал также своенравен и упрям, раздражителен, злопамятен. Постаравшись, его можно было довести до изощренной жестокости; Хигден утверждает, что он был "бешеным" даже со своим ближайшим окружением. Страсть, гнев и обида могли жечь его годами, и взрывы знаменитого нрава Плантагенетов не оставляли у наблюдателей сомнений в том, чей это сын. При всем том Эдуард был слаб характером, лишен чутья и верного суждения, не умел сочувствовать другим людям и во многих отношениях не отличался блеском индивидуальности. Ленивый по натуре, он любил подолгу валяться в постели по утрам, и часто с таким трудом принимал решения, что доводил до отчаяния всех советников. Такие качества могли стать роковыми для правителя в тот век, когда монархи не только царствовали, но и правили.
Зато если уж Эдуард привязывался к кому-то душой, то проявлял свои чувства открыто, мог быть "восхитительно щедрым" и неуклонно верным. В обществе он был обходителен, умел вести беседу, интересно рассказывал и остроумно шутил. Он был также хорошим, любящим отцом своим детям.
Ко всему прочему король был искренне благочестив и особенно поклонялся святому Фоме Беккету. Королева Изабелла вскоре разделила с ним это поклонение. Они оба часто навещали гробницу убиенного святого в Кентербери; Эдуард побывал там целых шестнадцать раз. Король часто посещал мессы, проводил немало времени со своими капелланами и щедро раздавал милостыню. Он оказывал особое почтение монахам-доминиканцам, для которых основал и щедро украсил обитель в Лэнгли.
Однако всех добрых качеств Эдуарда было недостаточно, чтобы завоевать уважение своего народа; напротив, его недостатки, в частности, неразборчивость при выдвижении фаворитов и упорное предпочтение всего, что касалось этих фаворитов, государственным делам, а также откровенная гомосексуальность, наносили ущерб самому институту монархии. По сути, ни один из королей Англии не навлек на себя столько порицаний современников, как Эдуард II.
* * *
Эдуард II начал царствовать на волне общественного одобрения, но безответственно пренебрег этим, увлекшись выдвижением Гавестона, который стал теперь "особой, о коей больше всего говорят" при дворе. Король относился к Гавестону как к ровне и кровному брату, чуть ли не второму королю и соправителю, прислушиваясь к его советам и отвергая "советы других вельмож", и раз за разом выдавал ему тысячи фунтов из своей уже основательно опустевшей казны. Именно Гавестон, а не знатные вельможи, контролировал систему королевского патронажа и вдобавок брал взятки, чтобы предоставить людям желаемые ими блага. Это оскорбляло знать, которая не считала справедливым платить за привилегии, по обычаю предоставляемые непосредственно королем. Казалось, в Англии было теперь два короля - "один по имени, другой взаправду".
Узурпация Гавестоном прав на оказание покровительства частным лицам была одной из главных причин "гнева и ревности" баронов. Другая, видимо, заключалась в отвращении, которое они питали к его развратной связи с королем. Но наиболее непереносимой была его наглость. Согласно "Жизнеописанию Эдуарда Второго",
"Пирс не желал помнить, что когда-то был скромным оруженосцем. Ибо Пирс никого не считал ни равным себе, ни высшим, кроме одного лишь короля. Воистину, его физиономия выражала большее высокомерие, чем лицо короля. Его наглость невозможно было терпеть баронам, и она стала первейшей причиной ненависти и затаенной злобы".
Отметим, этот же летописец твердо верил, что "если бы Пирс с самого начала вел себя с вельможами благоразумно и скромно, ни один из них не стал бы его противником". Но Гавестон ничем не поступался, чтобы утешить баронов; безмерно бестактный, он, похоже, лез из кожи вон, чтобы возбудить их гнев, не задумываясь о последствиях. Король же, "вообще не способный любить наполовину, в отношении к Пирсу, говорят, забывался совершенно" и ничего не делал, чтобы укротить его: "чем горячее люди нападали на Гавестона, тем крепче король любил его". Оба они вели очень опасную игру.
Из всех свидетельств без сомнения явствует, что уже с самого начала женитьба Эдуарда ничего не изменила в его отношениях с Гавестоном. По сути, брак лишь наглядно выявил силу "чрезмерной и безрассудной" привязанности короля к фавориту, которого он "обожал с удивительной преданностью", что разожгло ревность не только знати, но и маленькой заброшенной королевы. Роберт из Рединга бичует "безумную страсть короля Англии, который был так поглощен собственной порочностью и жаждой греховных запретных услад, что удалил от себя жену-королеву и презрел ее сладостные объятия". Адам Мыоримут передает ходившие в то время слухи о том, что Эдуард "любил злого колдуна больше, чем свою жену, не только очаровательную даму, но и весьма красивую женщину".
Изабелла ненавидела Гавестона, по крайней мере сначала, и, конечно же, была оскорблена его влиянием на короля и тем фактом, что он занимал более сильную позицию, чем она сама. Она говорила отцу, что этот человек стал причиной "всех моих бед, вызвав у короля Эдуарда отчуждение ко мне и создав вокруг него дурное общество", и что муж был "совершенно посторонним моему ложу". Но поделать с этим что бы то ни было она не могла.
Конфликт между королевой и Пирсом никогда не проявлялся открыто. Видимо, Изабелла благоразумно удерживала свои чувства при себе и избегала высказывать жалобы вслух, чтобы не подорвать надежды на установление добрых отношений с мужем; об этом свидетельствует высказывание Эдуарда в 1325 году, что за все годы он "лишь один раз отчитал ее в беседе с глазу на глаз - за то, что была слишком горда". Но даже если бы она стала предъявлять ему претензии по поводу общения с фаворитом, ничего хорошего этим добиться было нельзя. Как можно было упрекать короля в том, что он предпочитает общество мужчины-ровесника обществу маленькой девочки?
Видимо, именно как ребенка, и не более того, воспринимал Изабеллу Эдуард. Он и вел себя соответственно, время от времени проявляя к ней поверхностный интерес. Конечно, для девушки, воспитанной с сознанием собственной значительности и высокого предназначения, такое отношение было обидным и оскорбительным, и многие дворяне, сочувствуя ее беде, были готовы стать на ее сторону.
Пока звезда Гавестона восходила все выше, у Изабеллы было мало шансов приобрести политическое влияние, присущее королеве. Увы, она была попросту слишком мала для этого. Но очевидно также, что в первые годы брака она играла весьма незначительную роль в жизни короля и не могла ничего противопоставить верховенству фаворита, живя, по сути, одна в чужой стране, среди двора, кипящего раздорами и враждебностью.
* * *
К этому времени Изабелла уже познакомилась поближе с ведущими аристократами Англии. В большинстве они приходились родственниками, более или менее дальними, либо ей самой, либо ее мужу. Первыми среди них были граф Линкольн и его зять Томас, граф Ланкастер, двоюродный брат короля. Ланкастер приходился также дядей Изабелле с материнской стороны, поскольку был сыном ее бабушки, Бланш д'Артуа, от брака с Эдмундом Крочбеком (Кривобоким), графом Ланкастером, младшим братом Эдуарда I. Жанна Наваррская, мать Изабеллы, была дочерью Бланш от первого брака с Генрихом I, королем Наваррским. Таким образом, Томас мог похвалиться родством с несколькими королевскими домами.
Он родился около 1278-1280 года и еще до 1294 года женился на Элис (Алисе) де Ласи. Она была богатой наследницей, поскольку, оставшись единственным ребенком у своего отца, должна была после его смерти унаследовать обширные земли и графский титул. Сам Томас по смерти своего отца в 1296 году унаследовал графства Ланкастер, Лестер и Дерби, что сделало его богатейшим землевладельцем в Англии после короля. Он содержал многочисленную личную дружину, и ему служило столько же рыцарей, сколько и королю.
Пока правил Эдуард I, Ланкастер выполнял разные мелкие поручения и пользовался большим расположением короля. 9 мая 1308 года Эдуард II подтвердил его назначение на пост главного камергера. Но Ланкастер был невысокого мнения о молодом Эдуарде. Высокородный аристократ голубых кровей, он имел все основания ожидать, что король сделает своим главным советником его; но Эдуард предпочел Гавестона - и обрел неутолимую неприязнь Ланкастера.
Кузен Ланкастер был высок, строен и импозантен, одевался пышно и ярко. Однако в характере его смешивались надменность, себялюбие, подлость и порочность. Как и его братец-король, он был ленив и лишен прозорливости и целеустремленности. В общем, положительных качеств у него имелось немного. Угрюмый, вздорный и злопамятный тип, склонный к насилию и жестокости, он не умел говорить так, как принято в обществе, и отличался чрезвычайной распутностью; мы читаем, что он "обесчестил огромное количество женщин и добрых девиц". Неудивительно, что брак его был несчастливым и бездетным.
Хэмфри де Бохун, граф Херефордский и Эссекский, коннетабль Англии, дожил до тридцати двух лет от роду; в 1302 году он женился на Элизабет, одной из дочерей Эдуарда I. Он был необщителен, язвителен и вспыльчив, но также разумен и наделен чувством юмора. Состоя на должности в свите принца Уэльского, он установил хорошие отношения с Эдуардом II до восшествия того на престол и пользовался его щедротами, но их дружбу подорвало увлечение Эдуарда Гавестоном. Граф оказался на распутье. Он не хотел нарушать долг верности, но постепенно, нехотя склонялся на сторону оппозиции.
Ги де Бошан, граф Уорвик, был яростным противником Гавестона. Ему уже исполнилось тридцать пять, он был исключительно культурным и образованным человеком, знал латынь, прочел множество книг и владел книжным собранием, необычно большим для дворянина той эпохи. Уорвик отличился, служа под началом Эдуарда I в Шотландии, а политическую карьеру сделал, проявив мудрость и здравый смысл: "в делах осмотрительности и совета" он был "неподражаем". Поэтому друзья-аристократы часто спрашивали у него совета, прежде чем приступить к какому-либо делу. К этому следует добавить, что порой он превращался в отъявленного головореза, мог быть и безжалостным, и дерзким; тем не менее автор "Жизнеописания Эдуарда Второго" хвалит его как героя.
Джон де Варенн (Warenne, Уоррен в английском произношении), граф Сюррей, был на два года моложе короля и женат на Джоан де Бар, внучке Эдуарда I; впрочем, их брак был расторгнут спустя несколько лет, в 1315 году. Сюррей был мерзким, грубым человеком, добрые качества у него отсутствовали начисто. Линкольн и Ланкастер, хотя и были его политическими союзниками, терпеть его не могли, а у Ланкастера имелась с ним личная распря, тянувшаяся годами. Сестра Сюррея, Алиса де Варенн (Элис Уоррен), была замужем за еще одним молодым графом, Эдмундом Фиц-Аланом, графом Арунделом, двадцати трех лет; он тоже стал противником Гавестона.