Тем временем паша Дамаска собрал 30-тысячное войско, к которому присоединился Ибрагим-бей. Оно должно было перейти Иордан и перерезать коммуникации французов с Египтом. Это еще больше затрудняло и без того плачевное положение наполеоновской армии: к началу апреля ее потери составляли тысячу солдат убитыми и ранеными и около тысячи больных, находящихся в госпиталях Назарета, Яффы и Газы. Боеспособными оставались 5 тысяч человек, занятых осадой Акры, и еще 4 тысячи, которых Бонапарт только и мог выставить против 40-тысячной дамасской армии. Ничего не оставалось, как двинуть их навстречу врагу.
Но французы как всегда показали, что способны сражаться не числом, а умением. Они сумели нанести противнику ряд чувствительных ударов: Мюрат, имея лишь тысячу солдат, разбил малую колонну турок, генерал Жюно с 4 сотнями солдат остановил 3-тысячный авангард Ахмед-паши. Менее удачными были действия генерала Клебера. Его дивизия 16 апреля атаковала с тыла турецкий лагерь, но вскоре была окружена у подножия горы Табор 30-тысячной армией противника. Однако Бонапарт, увидев это, построил свои войска в три колонны и скрытно приблизился к месту сражения. Французы ударили по туркам картечью, а затем перешли к штыковой атаке. В результате при соотношении сил 10:1 не в свою пользу легионеры разбили турецкую армию. При этом их собственные потери составили не более 300 человек. После этого сражения, которое военные историки назвали одним из наиболее ярких и эффектных за всю историю войн, Бонапарт сказал: "50 или 60 тысяч турецких солдат образуют толпу, но не заслуживают названия армии. Она не способна выдержать удар французской дивизии численностью в 6000 человек".
Пока Клебер преследовал остатки турецкой армии, у Бонапарта возникла мысль по горячим следам захватить Дамаск. Но, трезво поразмыслив, он решил, что сил для этого у него сейчас недостаточно. Несмотря на столь легкую победу над дамасской армией, великий полководец был недоволен ходом событий. Ничто его не радовало, пока не была взята Акра! Между тем драгоценное время безжалостно уходило, и каждый потерянный день ухудшал положение нападавших. К середине апреля чума поразила еще 270 легионеров (правда, и среди осажденных тоже было немало жертв). Однако защитники крепости были полны решимости сопротивляться, тем более что 5 апреля в порту Акры высадились англичане и их коммодор Сидней Смит дал гарнизону сотню своих офицеров и канониров, а также снаряды и продовольствие. Два его 80-пушечных корабля беспрепятственно хозяйничали в бухте. Да-да, это был тот самый Смит, которого освободил из парижской тюрьмы давний противник Бонапарта Ле Пикар де Фелиппо, его однокашник по Парижской военной школе, предавший родину. После устроенного им побега Сиднея Смита из Тампля он получил чин полковника английской службы и был направлен в Левант, где теперь вместе с Деззар-пашой возглавлял гарнизон Акры. И хотя Бонапарт оценивал роль Смита в этой кампании весьма невысоко, это суждение, по мнению А. Манфреда, нельзя признать объективным. Уж очень был зол Наполеон и на британского коммодора, и на своего бывшего однокашника.
Во второй половине апреля контр – адмиралу Перре удалось на небольшом судне проскользнуть мимо английских дозоров и доставить к Акре шесть орудий крупного калибра. Обстрелом из них начался второй период осады города. 25 апреля французы снова попытались взорвать большую башню, но из-за ошибки в расчетах минная галерея ушла в сторону и часть башни устояла. К тому же во время этого взрыва сам Бонапарт чуть не погиб: он остался жив благодаря охране, которая заслонила его своими телами. Преодолев остатки башни, солдаты наткнулись на новое препятствие: за время долгой осады турки успели соорудить за ней ретраншемент – вспомогательную фортификационную постройку. И вход в крепость снова оказался закрытым. Три штурма, предпринятых осаждавшими, к успеху не привели. Турки постоянно взрывали мины и осуществляли многочисленные вылазки. И хотя в них гибло более половины турецких солдат, благодаря подкреплению от англичан гарнизон Акры на треть превосходил силы французов. А вот потери Бонапарта в этих схватках оставались не восполненными.
4 мая французы пробили брешь во второй башне крепости и на следующий день планировали провести генеральный штурм. Но ночью турки провели свою минную галерею и перерезали всех французских саперов. Штурм был перенесен Бонапартом на 9 мая. А ранним утром 7 мая на горизонте появились суда из Родоса, доставившие к Акре деблокадную армию. Не дожидаясь ее высадки, Наполеон предпринял последнюю отчаянную попытку захвата крепости. Он бросил на приступ дивизию Ланна. Колонне генерала Рамбо удалось проникнуть в город, но до наступления темноты она завязла в уличных боях. А тем временем турецкие корабли высадили свежие подкрепления, которые выбили французов из Акры.
Положение французской армии становилось катастрофическим. Анализируя его, А. Манфред задавался вопросом: "Шестьдесят два дня и ночи длилась осада и штурм Сен-Жан-д’Акра; потери убитыми, ранеными, заболевшими чумой возрастали. Погибли генералы Кафарелли, Бон, Рамбо, еще ранее был убит Сулковский. Ланн, Дюрок, многие офицеры получили ранения. Не грозила ли всей французской армии опасность быть перемолотой под стенами Сен-Жан-д’Акра?" Видимо, этот же вопрос задавал себе и Бонапарт, и ответ на него страшил великого полководца. Он хорошо понимал, что длительное двухмесячное сражение под стенами Акры, в котором он потерял 1200 убитыми, 1000 умершими от чумы и 2300 ранеными, проиграно и скоро это станет очевидным для всех.
К тому же ситуация усугублялась и другими, как внутренними, так и внешнеполитическими событиями. Великий полководец узнал, что в то время как он возглавляет затерявшуюся в азиатских песках экспедицию, в Европе создана вторая антифранцузская коалиция и разгорается новая война. А еще "султану Кебиру", питавшему после успехов Дезе надежду на окончательное покорение к маю 1799 года всего Египта, сообщили о новом грозном восстании под руководством Мавлы-Мухаммеда из Магриба, провозгласившего себя Аль-Махди – спасителем и вождем, призванным установить на земле справедливость. Его отряды овладели Даманхуром, полностью истребив там французский гарнизон. И хотя город вскоре был сожжен солдатами полковника Лефевра и доверие египтян к вождю было подорвано, страна по-прежнему была охвачена мятежом. Впоследствии именно эту причину Бонапарт назовет главной в письме к Директории, объясняя, почему он ушел из Леванта: "Природа восстания заставила меня ускорить возвращение в Египет".
На самом деле Наполеона волновало не столько восстание в египетских провинциях, сколько то, как после неудачи под Акрой сберечь армию и выйти из безнадежного положения с высоко поднятой головой? Он уже не думал о грандиозном походе в Индию, но и уйти из Сирии нужно было красиво. Осада Сен-Жан-д’Акра была снята Бонапартом 20 мая, и уже на следующий день французская армия бесшумно ушла с позиций. Но чтобы замаскировать ее отход, он велел еще в течение шести дней вести удвоенный артиллерийский обстрел крепости. В обращении к солдатам главнокомандующий много распространялся о подвигах, о славе, о победах, ни слова не сказав о подлинных причинах ухода из Сирии: "Солдаты! Вы перешли через пустыню, отделяющую Африку от Азии, с большей быстротой, чем это могла бы сделать армия, состоящая из арабов. Армия, которая выступила в поход для завоевания Египта, уничтожена, вы захватили ее командующего, парки, обозы, бурдюки, верблюдов.
Вы овладели всеми крепостями, защищающими колодцы пустыни. Вы рассеяли на поле сражения у горы Табор орды, сбежавшиеся со всей Азии в надежде на ограбление Египта. Наконец, после того как с горстью людей мы в течение трех месяцев вели войну в сердце Сирии, захватили 40 пушек, 50 знамен, 6000 пленных, сровняли с землей укрепления Газы, Яффы, Хайфы, Акры, нам предстоит вернуться в Египет; наступление времени, благоприятного для высадки войск, требует моего возвращения туда.
Через несколько дней вы могли надеяться захватить самого пашу в его же дворце. Но в это время года взятие замка Акры не стоит потери нескольких дней. К тому же храбрецы, которых мне пришлось бы там потерять, необходимы сегодня для более важных операций.
Солдаты, мы стали на утомительный и опасный путь. Мы лишили Восток возможности что-либо предпринять против нас в ходе этой кампании, но нам придется, быть может, отражать нападения части Запада. Вы найдете при этом новые возможности покрыть себя славой; и если среди стольких боев каждый день приносит смерть какого-нибудь храбреца, нужно, чтобы появлялись новые храбрецы, способные в свою очередь занять место в той немногочисленной шеренге бойцов, которая в час опасности придает всем энергию и завоевывает победу".
Эти высокопарные слова уже не могли никого обмануть, но говорились они для того, чтобы измученные легионеры, готовые уже взбунтоваться против главнокомандующего, и на этот раз покорно последовали за ним. Кроме того, приказ по армии – это исторический документ, так разве мог он допустить в нем слово "поражение"?
Обратный путь наполеоновской армии в Египет в начале лета был куда тяжелее, чем ее зимний марш в Левант. По собственному признанию Наполеона, "в июне пустыня очень сурова, она нисколько не похожа на ту же пустыню в январе; тогда все было легко, теперь все стало трудно. Песок был раскаленным, солнечные лучи – невыносимыми". Солдаты едва волочили ноги по горячим пескам. Рядом шумело море, но питьевой воды не было, и их постоянно мучила жажда. Вот как описывает ужасы возвращения в Египет Альбер Манфред: "Люди выбивались из сил, но продолжали идти; кто отставал, кто падал – погибал. Сзади, над последними рядами растянувшейся цепочки людей, кружили какие-то страшные птицы с огромным размахом крыльев, с длинной голой шеей и острым клювом; то были, верно, грифы. Они ждали, кто упадет, чтобы наброситься с пронзительным клекотом на добычу. Люди боялись этих ужасных птиц больше, чем неожиданно появлявшихся то здесь, то там на горизонте мамелюков на конях. Напрягая последние силы, солдаты старались не отрываться от колонны. И все-таки обессилевшие падали, и тогда уходящие слышали за своей спиной резкий гортанный клекот птиц-чудовищ, слетавшихся на страшную тризну. Армия таяла от чумы, от губительной жары, от переутомления. Более трети ее состава погибло".
Но эти мучения были ничто в сравнении с тем, что пришлось испытать раненым и больным. Сохранилось немало свидетельств того, что Наполеон приказал оставить безнадежно больных чумой и дать им сильные дозы опиума. Впоследствии и сам главнокомандующий подтвердил этот факт, правда, не называя количество этих обреченных: "В этом есть доля правды. Несколько солдат моей армии заболело чумой; им оставалось жить меньше суток; надо было немедленно выступить в поход; я спросил Деженетта, можно ли взять их с собой; он ответил, что это связано с риском распространить чуму в армии и к тому же не принесет никакой пользы людям, вылечить которых невозможно. Я велел ему прописать им сильную дозу опиума и прибавил, что это лучше, чем отдать их во власть турок. Он с большим достоинством возразил мне, что его дело – лечить людей, а не убивать их. Может быть, он был прав, хотя я просил его сделать для них только то, о чем сам попросил бы моих лучших друзей, окажись я в таком положении. Впоследствии я часто размышлял об этом случае с точки зрения морали, спрашивал у многих людей их мнение на этот счет, и мне думается, что, в сущности, все же лучше дать человеку закончить путь, назначенный ему судьбою, каков бы он ни был. Я пришел к этому выводу позже, видя смерть бедного моего друга Дюрока, который, когда у него на моих глазах внутренности вывалились на землю, несколько раз горячо просил меня положить конец его мучениям; я ему сказал: "Мне жаль вас, друг мой, но ничего не поделаешь; надо страдать до конца"".
А вот как вспоминал Бонапарт об этих событиях, будучи уже затворником на острове Святой Елены: "…у меня было сто человек, безнадежно больных чумой: ежели бы я их оставил, то их всех перерезали бы турки, и я спросил у врача Деженетта, нельзя ли дать им опиум для облегчения страданий: он возразил, что его долг только лечить, и раненые были оставлены. Как я и предполагал, через несколько часов все они были перерезаны". Главнокомандующий считал, что такое решение было продиктовано тогдашним положением. Своеобразной попыткой морально оправдаться можно считать его слова, сказанные уже по возвращении во Францию: "В таких обстоятельствах я приказал бы отравить собственного сына".
Что касается судьбы раненых, то мнения здесь противоречивы. Так один из участников похода (по видимости, Бурьенн) вспоминал: "Я видел, что сбрасывали с носилок изувеченных офицеров, коих приказано было нести и которые даже заплатили за этот труд деньги. Я видел, что покидали в степи изувеченных, раненых, зачумленных или даже только подозреваемых в зачумлении. Шествие освещалось горящими факелами, коими зажигали городки, местечки, деревни и покрывавшую землю богатую жатву. Вся страна пылала". Но большинство очевидцев говорят о том, что Бонапарт велел всем спешиться, а лошадей и все повозки отдать для раненых. Об этом же пишет в своей книге о великом полководце и Стендаль: "Во время отступления от Сен-Жан-д’Акр Ассалини, подавший главнокомандующему рапорт, из которого явствовало, что перевозочных средств для больных не хватает, получил приказ выехать на дорогу, захватить там всех обозных лошадей и даже отобрать лошадей у офицеров. Эта суровая мера была проведена полностью, и ни один из больных, на исцеление которых, по мнению врачей, оставалась хоть какая-нибудь надежда, не был брошен". Когда же самому Бонапарту предложили коня, он в ярости воскликнул: "Всем идти пешком! Я первым пойду!" И он действительно молча и отрешенно шел впереди колонны, погруженный в невеселые раздумья, загребая сапогами горячий песок и, казалось, не испытывая ни жажды, ни усталости. Нетрудно догадаться, о чем он думал. И тогда, и, по сути, до конца своих дней он придавал какое-то особое, фатальное значение неудаче под Акрой, ставшей по воле злого рока самой крайней восточной точкой земли, до которой ему суждено было добраться. А ведь именно эта крепость, по словам полководца, должна была стать ключевым звеном на пути продвижения французской армии в Индию: "Если бы Акка пала, мы бы быстро дошли до Евфрата, и я вступил бы в Индию и везде ввел новые порядки".
Изнурительное возвращение из Сирии длилось двадцать пять суток. Только поутру 14 июня отступающая армия увидела вдалеке высокие минареты и белые стены домов Каира.
Реванш за Абукир
Бонапарт всегда умело маскировал свои неудачи, превращая их в достижения, либо находил веские доводы в оправдание изменившихся планов. Так произошло и на сей раз. Он послал впереди себя генерала Бойе, который должен был оповестить каирские власти о возвращении победоносной французской армии. В Каир он, как и подобает победителю, вступил торжественно, через ворота Побед. Перед каирцами провели сановных пленников, пронесли бунчуки и знамена, отбитые у турок. А вот носилки с ранеными, среди которых были Ланн и Дюрок, доставили в город позже и без лишнего шума. Пользующиеся покровительством Бонапарта шейхи мечети Аль-Азхар обратились к народу с воззванием, опровергающим "ложные" слухи о поражении французов в Сирийской кампании. В нем, в частности, в числе взятых "султаном Кебиром" городов… оказалась и Акра, о которой говорилось: "Потом он разрушил стены Акры, не оставив камня на камне, и превратил их в кучу обломков, так что люди спрашивают, стоял ли когда город на этом месте…" Судя по этому воззванию, в Египет Наполеон вернулся по двум причинам (первая особенно интересна): "во-первых, чтобы сдержать обещание, данное египтянам, – возвратиться к ним через 4 месяца, а обещания суть для него священные обязательства; во-вторых, потому что, как он узнал, некоторые злодеи из числа мамелюков и арабов в его отсутствие сеяли смуту, подстрекали к волнениям…"
Однако все эти ухищрения вряд ли могли кого-то обмануть. Истинное положение вещей было весьма далеким от реального. И выглядело оно, по мнению А. Иванова, во всех отношениях не в пользу Бонапарта: "Кажется, что весь мир против него. Флот уничтожен, связь с Францией оборвана, более пяти тысяч его солдат погибли в Египте и в Сирии, а подкреплений нет. Со всех сторон ему доносят о подготовке новых восстаний, а в большой мечети Каира нашли 5 тысяч ружей, много патронов, копий и пик. Не удалось договориться ни с султаном, ни с беями (он обращался к ним неоднократно). Жена его забыла, а любовная интрига скомпрометировала. Луи покинул Египет раньше брата – еще в марте. Другие (Бертье, Клебер, Мену, Дюма) тоже просили увольнения: он отпустил одного Дюма. Провальный Сирийский поход опустошил казну Восточной армии. В штабе заговор: Бонапарта хотели схватить и доставить в Александрию договариваться с англичанами (возьмите назад свой Египет, но верните нас на родину!)".
В такой ситуации любому впору было бы прийти в отчаяние. Но только не такому энергичному и честолюбивому человеку, каким был Бонапарт. Несмотря на очевидное непринятие его мусульманским миром, он намеренно распространяет информацию о том, что якобы желает навсегда оставить свою родину и стать королем Египта. Вот что вспоминал об этом приближенный к нему мамелюк Рустам: "После этой неудачи Бонапарт часто надевал турецкие одежды и говорил, что не вернется больше во Францию, примет обрезание и станет королем Египта. Все верили, но он распространял эти слухи для того, чтобы обмануть турок. И в самом деле, дней через десять-двенадцать стало известно, что турецкая армия подошла к Абукиру. Наполеон с Мюратом сразу же отправились в Александрию, чтоб возглавить расположенное там французское войско".
В действительности же сам Бонапарт намерен был как можно скорее вернуться во Францию. Уже через неделю после вступления в Каир он отдает секретный приказ Гантому подготовить к отплытию фрегаты "Мюрион" и "Ла Карьер", а также две маленькие шебеки. Но так скоро, как ему хотелось бы, покинуть Египет он не мог. В стране по-прежнему было неспокойно: начались новые восстания, готовилось нападение и со стороны Мурад-бея. Чтобы утихомирить мятежи, Бонапарт приказал взять заложников. Но старый испытанный метод не помог: фанатики продолжали убивать французов из-за угла. Дальнейшие события были еще драматичнее. Вот что пишет о них А. Иванов: "Тогда он приказал казнить тридцать два человека по сфабрикованным на скорую руку обвинениям.
Об этом узнали в Институте. 29 июня на публичном заседании доктор Деженетт бросает вызов тирану и обвиняет его в произволе. Ранее этот мужественный человек отказался подписать документ, в котором Бонапарт хотел объяснить свое отступление из Сирии одной лишь чумой. Деженетту все сошло с рук, но атмосфера накалилась до предела.