– Никогда этим не интересовалась, да и о себе никогда не думала, как о представительнице какой-то определенной географической зоны. Что за глупости определять людей по этническому или территориальному признаку! А впрочем, я ничего не боюсь, пока у меня есть ты. Если со мной что-нибудь случится, ты меня обязательно вылечишь, правда?
Маммография подтвердила его опасения. На полученном снимке ясно было видно затемнение именно в том месте, где Гермес нащупал узел. Теперь надо было ждать результатов биопсии. Дни проходили мучительно медленно, и вот, наконец, пришел ответ из лаборатории: "Реакция положительная. Обнаружены злокачественные новообразования".
У Гермеса не было оснований не верить этому убийственному приговору. Ошибок при микроскопическом исследовании тканей, взятых с помощью шприца из вызывающих подозрения опухолей, не бывает.
– Скажи честно, у меня рак? – спросила тогда Джулия и посмотрела Гермесу прямо в глаза.
– Чтобы сказать честно, я должен разрезать твою грудь и собственными глазами посмотреть, что там внутри, – ответил ей Гермес.
Он объяснил Джулии, что удалит узел, потом стянет кожу и сошьет. Грудь станет немного меньше, но это совсем не будет заметно, потому что ее грудки и так маленькие, как у девочки.
В день операции, когда Гермес ехал в клинику, ярко светило солнце. Казалось, снова наступило бабье лето. Гермес с несвойственным ему прежде суеверным чувством подумал, что погода подает ему добрый знак.
– Ну, ты готова? – бодро спросил он, входя в палату к Джулии и ставя пунцовые розы на длинных стеблях в вазу возле кровати.
Она улыбнулась ему доверчивой улыбкой.
– Готова.
Джулия безгранично верила опыту и знаниям Гермеса, поэтому не испытывала перед операцией ни малейшего страха.
– С тобой я ничего не боюсь, – добавила она.
– Я с тобой тоже, – улыбнулся он.
Вошла медсестра и сделала ей укол.
– Зачем это? – удивилась Джулия.
– Чтобы вы успокоились и лучше перенесли анестезию.
– Я и так спокойна.
Гермес помог ей переодеться в короткий белый халатик, натянул на ноги полотняные бахилы, проверил, снят ли с ногтей лак, напомнил, чтобы кольца и цепочки Джулия оставила в палате. Пока медсестра везла ее в операционный блок, он шел рядом с каталкой, держа Джулию за руку.
Анестезиолог ввел ей наркоз и велел считать от ста по нисходящей. Девяносто семь было последним числом, которое она сумела выговорить, погружаясь в бездну небытия. Дыхание ее стало незаметным. Она уснула.
Впервые перед Гермесом на операционном столе лежала не просто больная, а любимая женщина, которая ему, уже зрелому сорокапятилетнему мужчине, подарила неожиданное огромное счастье. Ему захотелось убежать, отказаться оперировать, но он взял себя в руки.
Пора было начинать. В головах Джулии и сбоку от Гермеса стоял анестезиолог, следящий по мониторам за показаниями давления. Напротив Гермеса был наготове его помощник Франко Ринальдо, талантливый и честолюбивый молодой хирург. Хирургическая сестра, стоящая напротив анестезиолога, внимательно смотрела на шефа, готовая по первому же его требованию подать инструмент. Собранные и сосредоточенные, все хранили молчание и ждали сигнала, чтобы приняться за работу.
Сигнал подал анестезиолог. Он кивнул помощнику, и тот, в свою очередь, посмотрел на Гермеса.
– Все готово, – доложил он.
Гермес протянул руку, и хирургическая сестра вложила в нее скальпель.
Привычным уверенным движением Гермес сделал глубокий надрез и уже через несколько секунд увидел камнеобразный узел – беспощадного врага, захватчика, на этот раз выбравшего Джулию. Несколько ловких движений – и вырезанная опухоль у него в руке. Он передал ее сестре, чтобы та отнесла в лабораторию для анализа. Результат будет готов через десять минут, а пока он проверит, хорошо ли сделана резекция. Лучше перестраховаться, чтобы быть уверенным, что все чисто.
– Давление? – Голос его, как всегда во время операции, звучал уверенно.
– Сто двадцать, – ответил анестезиолог.
В операционной наступила тишина. Люди, работающие здесь, привыкли воевать с опасным врагом молча.
Он уже накладывал последний шов, когда из лаборатории принесли результат анализа. Плохой результат. Монстр угрожал Джулии, ему, их общему будущему. "Мы с тобой поборемся, – сказал ему про себя Гермес, – не надейся, что нас так легко одолеть".
Между тем он приступил ко второй части операции. Теперь ему надо было вычистить подмышечную полость, чтобы раковые клетки не распространились дальше по лимфатическим каналам. Он сделал разрез сверху вниз, раздвинул края кожной ткани и стал осторожно продвигаться, обходя кровеносные сосуды, мышечные узлы и нервные окончания. Работая, он думал, что со временем шов совсем не будет заметен, он спрячется под волосами подмышечной впадины. Наконец он добрался до лимфатических узлов и начал удалять их. Если анализ и этих тканей даст положительный результат, тогда их дела совсем плохи. Передавая медсестре очередной материал для лаборатории, Гермес помолился про себя. Он попросил Бога, чтобы результат, который будет готов через несколько дней, оказался отрицательным.
Когда Джулия проснулась, Гермес снова был рядом.
– Ну, что там было? – спросила она, невольно кладя руку на обложенную льдом грудь. Дренажную трубку под мышкой она не заметила, поскольку боль в груди была сильнее.
– Одна маленькая штучка. Я ее вырезал.
– Нехорошая штучка?
– Какая тебе разница? Все равно ее больше нет.
Когда к нему приходили пациентки с едва заметными уплотнениями молочной железы, он каждый раз надеялся, что удастся провести курс лечения и избежать ампутации груди. Но когда он вскрывал узелок даже меньше сантиметра, нередко оказывалось, что он уже поражен смертоносными клетками, которые могли незаметно развиваться в течение пяти, восьми, даже десяти лет. Когда же наконец этот всемогущий враг будет побежден?
– Я умру? – спокойно спросила Джулия.
– Ты поправишься, – ответил он, думая одновременно, что если микроскопический анализ лимфатических тканей будет положительным, придется назначить облучение.
Когда через несколько дней выяснилось, что карцинома еще не успела дать метастазы и злокачественные клетки не затронули лимфатические протоки, Гермес вздохнул с облегчением, хотя не был уверен до конца, что курс радиотерапии не нужен. Прошел месяц после операции, и он, наконец, решился.
Гермес вошел в ванную, встал под душ и открыл кран. Горячая вода хлынула на его тело обжигающим потоком, и он почувствовал прилив сил. Сегодня в последний день года у него полно работы. Раньше он всегда просыпался в хорошем настроении, радуясь предстоящим операциям, лекциям, выступлениям на конференциях. Все это доставляло ему глубокое удовлетворение, потому что он любил свою профессию. Сколько Гермес себя помнил, он мечтал о карьере врача, и ему пришлось приложить много труда, чтобы свою мечту осуществить. Упорство, воля, ум и талант были его верными помощниками.
С тех пор, как он обнаружил у Джулии опухоль, его пробуждения стали грустными. Операционная, куда он всегда входил, как в храм, перестала внушать ему священный трепет.
В кухне уже хозяйничала шестидесятилетняя служанка Эрсилия – симпатичная добродушная женщина, иногда ворчавшая на Гермеса с напускной суровостью. Она уже сварила кофе и теперь выжимала из апельсина сок. Эрсилия гордилась тем, что работает у знаменитого профессора, и старалась во всем ему угодить.
– Как спали, профессор? – спросила она, когда Гермес, поздоровавшись, вошел в кухню.
– Нормально, – ответил он, наливая себе в чашку дымящийся черный кофе.
Раздался телефонный звонок. Эрсилия вопросительно взглянула на хозяина и сняла трубку.
– Я подойду, – сказал Гермес, уверенный, что в семь утра ему могут звонить лишь из больницы.
– Это бригадир Карузо, – зажав рукой трубку, сообщила служанка.
Пять лет назад Гермес спас жизнь его жене, и с тех пор бригадир Кармине Карузо из Главного уголовного розыска испытывал к знаменитому хирургу благодарные чувства. Он присылал ему на Пасху поздравительные открытки, на Рождество – бутылку выдержанного вина, в день рождения, дату которого ему каким-то образом удалось узнать, в доме Гермеса появлялось какое-нибудь диковинное растение в горшке. Иногда Карузо обращался к мировому светиле за консультацией, но никогда не позволял себе беспокоить его в такой ранний час.
– Сказать, что вы еще спите? – прошептала Эрсилия.
– Нет, дайте трубку, – дожевывая кусок круассана, сказал Гермес. – Что случилось, Карузо? – Его первой мыслью было, что у сыщика опять заболела жена.
– Простите, ради Бога, профессор, что осмелился беспокоить вас в такое время, – на одном дыхании выговорил Карузо, – но я должен предупредить вас о надвигающейся опасности. – Голос его дрожал от волнения.
– Какой опасности? – удивился Гермес. – Объясните, я ничего не понимаю.
В трубке слышался неясный шум, автомобильные гудки – бригадир скорее всего звонил из уличного автомата.
– Я слушаю вас, Карузо, – настойчиво сказал Гермес, все еще не веря, что сыщик не шутит.
– Кое-кто хочет вас обвинить… вы слышите меня? – Там, откуда он звонил, выла сирена "Скорой помощи", и ему снова пришлось сделать паузу.
– В чем же меня обвиняют? И кто? – пораженный до глубины души, спросил Гермес.
– Я не знаю, потому что не видел самого дела, а только слышал кое-какие разговоры. Одно мне ясно: кто-то под вас копает. По закону я не имею права разглашать профессиональные тайны, но вы столько для меня сделали, я перед вами в неоплатном долгу, и сейчас такой момент, когда и у меня есть возможность помочь вам. Послушайте моего совета, исчезните на время! С минуты на минуту будет выписан ордер на ваш арест. Вас не должно быть ни дома, ни в клинике, вы меня поняли?
– Но почему?
– Сейчас не время задавать вопросы, – ответил Карузо, – я сказал вам все, что мне известно. Вы должны исчезнуть как можно скорее. Легче защищаться, будучи на свободе, чем сидя за решеткой. Постараюсь разузнать, в чем вас обвиняют. Позвоните мне сами сегодня вечером.
В трубке послышались частые гудки. Гермес перевел взгляд на свой недоеденный круассан, словно надеялся получить от него какие-то объяснения.
– Вы думаете, это правда? – спросила Эрсилия, которая слышала громкий голос бригадира и была потрясена не меньше своего хозяина.
– Я думаю, он свихнулся, – ответил ей Гермес, который никак иначе не мог объяснить звонок бригадира.
В самом деле, сколько он ни размышлял, но даже приблизительно не мог себе представить, в чем же он нарушил закон. "Глупость какая-то!" – подумал Гермес и переключился мыслями на Джулию. Он набрал ее номер. В трубке раздались частые гудки. "С кем это она разговаривает с утра пораньше?" – удивился Гермес, но тут же вспомнил, что Джулия имеет привычку класть трубку рядом с аппаратом, когда не хочет, чтобы ее беспокоили.
Глава 3
После Пьяченцы, когда автострада снова расширилась, Джулия, как обычно, заняла свободный правый ряд. Италия – страна гонщиков, здесь каждый воображает себя пилотом "Формулы-1", а потому уважающие себя итальянцы считают ниже своего достоинства ездить в крайнем правом ряду, который известный писатель Лука Гольдони окрестил позорным. Джулия же, напротив, предпочитала именно его, называя про себя "мыслительным".
Сидя за рулем своего зеленого "Мерседеса" 1972 года выпуска – он был ровесником ее сына Джордисо, – Джулия ехала не спеша, думая о своем романе. Читатели любили ее книги, а высоколобые критики либо замалчивали, либо называли развлекательным чтивом. У Джулии на их счет тоже было свое мнение. "Если литературный критик, – считала она, – то обязательно дурак".
Она невольно улыбнулась, забыв на время о своих проблемах. Снова пошел мелкий дождь, и Джулия включила "дворники". Их ритмичное монотонное движение по лобовому стеклу успокаивало, и Джулия уже почти без страха думала об ожидающей ее через час процедуре эксгумации останков деда. Брат Бенни и сестра Изабелла, конечно же, отказались ехать, так что она, как всегда, оказалась одна. Вместе было бы не так тяжело.
– Ты же прекрасно знаешь, радость моя, – сказала ей Изабелла, – я до смерти боюсь таких вещей.
Для Джулии страшнее был невидимый враг, поселившийся в ее теле, враг, которого она после операции считала побежденным, но, видно, ошиблась, раз Гермес решил прибегнуть к облучению.
– Он ведь и твой дед, – напомнила Джулия.
– Ну, конечно, и в другой день я, может быть, и поехала бы, – горячо защищалась Изабелла, – но ты сама подумай, разве это не идиотизм, устраивать такое под Новый год?
Изабелла была богачкой и снобкой. Каждое ее движение, интонация, взгляд были отработаны, а потому фальшивы. Чего стоило одно только ее обращение "радость моя!".
– Под Пасху, по-твоему, было бы лучше? – не удержалась Джулия.
– Брось свои колкости! Ты отлично знаешь, что тридцать первого мы с детьми всегда уезжаем в Кортина д'Ампеццо. Альбериго уже заказал гостиницу, маскарадные костюмы для новогодней ночи, представляешь, что будет, если я не поеду?
Джулия слушала сестру вполуха. "Сейчас она скажет, – с тоской подумала она, – что Альбериго заказал номер в "Поста" на третьем этаже, что у них уже есть приглашение на виллу "Белла" от Клары Аньелли, что там будут и Нуволетти".
– Знаешь, – услышала она через секунду, – Альбериго заказал номер в отеле "Поста" на третьем этаже, а в воскресенье, – и она посмотрела на сестру так, словно хотела ее удивить, – мы уже приглашены на виллу "Белла". Клара и Нуволетти нас ждут к обеду.
Изабелла выбрала себе в мужья оптовика, торговавшего рыбой. Альбериго Соди, так его звали, был хитрым и расчетливым дельцом, поэтому смог одержать верх над конкурентами и разбогатеть. По мере роста материального благополучия росло и стремление Изабеллы стать светской дамой. Вместо того чтобы спокойно жить со своим рыбным королем, она суетилась, больше всего на свете мечтая попасть в высшее общество.
– И вообще, радость моя, – манерно добавила она, – давай начистоту. Он больше был твоим дедом, чем нашим с Бенни, поэтому если уж кому-то из нас обязательно надо присутствовать на такой малоприятной процедуре, как выкапывание покойника, то в первую очередь – тебе. Это не только мое мнение, но и мнение Бенни. В данном случае я говорю и от его имени.
Ну вот она и открыла карты. Почему так получается, что все вокруг считают, будто имеют право решать за нее? Почему она должна быть в ответе за все, что происходит? Признайся она им, что у нее рак, они и в этом случае дали бы ей понять, что она сама в этом виновата.
Лео, ее муж, решал, пора или не пора заводить ребенка; Джорджо, ее сын, решает, где и как проводить каникулы, теперь Бенни с Изабеллой решили, кому представлять семью на перезахоронении деда. Она не отказывалась ехать, больше того, она считала, что просто обязана поехать в Модену, но это ее выбор, ее решение, и они не имеют права ей указывать! А может, она и вправду сама во всем виновата? Иначе, как объяснить, что близкие, которым сам Бог велел ее любить и жалеть, вытирают об нее ноги?
– Что-что? – переспросила она. – Больше моим дедом, чем вашим? Это как же понимать?
– А так! Ты всегда была его любимицей. К нам он относился с полным равнодушием. А про Бенни дед вообще говорил, что тот достоин своего имени: весь, мол, в своего папашу-фашиста. Это как же надо было не любить нашего отца, чтобы говорить о нем такое! Зато ты одной с ним породы, тебя он признавал, хотя и предпочел бы, чтобы ты родилась мальчиком. Бенни, значит, его не устраивал, а внучка по имени Джорджо – это было в самый раз, то, что надо! Даже вспоминать не хочется. Дед дарил тебе подарки, брал к себе в Модену, а нас он просто знать не хотел.
"Двадцать лет прошло, как умер дедушка, – ужаснулась про себя Джулия, – а их до сих пор гложет ревность к старому вояке, который любил меня больше, чем их".
– Ну и ну! – Джулия развела руками.
– Извини, радость моя, я не хотела тебя обидеть, но что было, то было. Между нами говоря, второго такого бабника поискать надо. Дедушка Убальдо не признавал никаких приличий. Ты разве забыла, как он умер? Из-за его постыдной смерти чуть не распался мой брак с Альбериго.
С годами обстоятельства смерти деда стали казаться Джулии даже забавными.
– Может быть, не будем об этом? – спросила она сестру.
– Ты права, не стоит ворошить прошлое, – согласилась Изабелла. – Кстати, ты должна купить платок.
– Какой платок? – не поняла Джулия.
– Полотняный платок, саван, в который завернут дедушкины кости, прежде, чем положить их в специальный ящик. Так положено.
Джулия удивилась, откуда Изабелла, боявшаяся покойников, как огня, знала такие вещи.
– И где же продают такие платки? – спросила она сестру. – Наверное, в магазине похоронных принадлежностей? Только я не знаю ни одного такого…
– Об этом не беспокойся, – перебила ее Изабелла. – Я закажу платок белошвейке. Надо будет купить самого лучшего полотна и сказать ей, чтобы швы отделала мережкой, так будет наряднее.
– И еще пусть вышьет инициалы, – сострила Джулия.
– Об этом я не подумала, – не заметив насмешки в тоне младшей сестры, спохватилась Изабелла, – хорошо, что напомнила.
Сейчас платок лежал рядом с Джулией на сиденье "Мерседеса", завернутый в тонкую папиросную бумагу ослепительной белизны и перевязанный черной блестящей ленточкой. Белошвейка и мережку успела сделать, и две буквы вышила: "У" и "М", что должно было означать Убальдо Милкович. "Если ты где-то есть, – мысленно обратилась она к горячо любимому дедушке Убальдо, – полюбуйся, какой цирк устроили тебе благовоспитанные отпрыски благородного учителя де Бласко. Смех да и только!"
Ее охватила нежность к старику, и она вспомнила его любимую песню:
Волшебство твоих девичьих грез,
Дальний берег, морская прохлада,
Красота увядающих роз
И серебряный дождь звездопада.
Банальные, чуть слащавые слова, таких песен на свете сколько угодно, но эта брала за душу своей простой и удивительно искренней мелодией. Как там поется? Красота увядающих роз или аромат? Джулия вдруг заволновалась, что забыла слова. Она вся напряглась, пытаясь вспомнить дедушкин голос, когда он напевал ей эту песню. Ее охватили и радость, и грусть одновременно, она снова превратилась в маленькую девочку, которая представляла себе берег моря, сад, наполненный ароматами цветов, бархатное ночное небо, расцвеченное разноцветными огнями фейерверка, и эти картины сопровождала одна и та же мелодия, простая и нежная, как колыбельная.
Дедушка ей много всего рассказал, да и сама она рано пристрастилась к чтению, однако своим писательским мастерством она обязана не книгам, а этой неприхотливой песенке, заставлявшей ее фантазию уноситься в головокружительные дали.
Она остановилась, чтобы купить розы – их глубокий пурпурный цвет был таким насыщенным, что казался бездонным, почти черным. Положив цветы рядом с "подарком" Изабеллы, она поехала дальше.