* * *
Чтобы привести Ивана Румянцова в полное сознание, вернуть в нем интерес к жизни, босс отправил своего ведущего референта в закрытый советский город Севастополь, на отдых.
Иван с благодарностью принял предложение поехать на родину. Летний Севастополь задыхался от жары, но над волнами реяли чайки, по набережной прогуливались полураздетые парочки, молодые мамаши выгуливали в тени аллей младенцев, лениво потягивались в нагретой траве тощие крымские коты, трещали сверчки и другие козявки, морские офицеры и матросы, спешащие по делам службы, дополняли привычную с детства картину счастливой советской жизни.
И эта привычность, и даже простая обыденность как-то по-новому умиляли и трогали сердце капитана 1-го ранга Ивана Михайловича Румянцова, присевшего отдохнуть в скверике на Ластовой площади у бюста дважды Героя Советского Союза, уроженца города-героя Севастополя, который по окончании Второй мировой войны самым активным образом участвовал в фантастическом разгроме экспедиции американского адмирала у побережья Антарктиды.
Прислушиваясь к голосам проходящих людей, к разговору сидящей на соседней лавочке пожилой супружеской пары, и, словно бы проваливаясь в этот говор и шум, – Румянцов краем глаза вдруг заметил, как справа, сверху опускается к нему фиолетовая полоса. Он почувствовал горячую приливную волну, его тело содрогнулось, пронзаемое приятными ощущениями; он буквально ощутил, как его мозг отделяется от становящегося невесомым тела, и как он сам – собранный в сгусток энергии, – вновь оказывается в том самом месте, которое удивительным образом напоминает ему альпийский редут в Австрии. Его встречает фрау Марта, и проводя по мощеной сиренево-синими плитами площадки двора к стоящему у дома широкому креслу, предусмотрительно застеленному тонким пледом, в который раз напоминает:
– Когда-нибудь они все погибнут в своей обетованной преисподней…
И, напоминая, не уточняет, к кому относятся ее слова: то ли к побежденным, отрекшимся от своего вождя, то ли к победившим, проклявшим его…
В какой-то момент раздался щелчок, внутреннее тепло и фиолетовая полоса исчезли. Румянцов понял, что Арсений Алексеевич был прав, сказав, что "теперь и ты будешь жить как бы в нескольких мирах".
Его пребывание в Севастополе только началось, и он, – зная, что возвращение в Москву неизбежно, – во все глаза, и словно бы взахлеб, любуется городом и кораблями, стоящими на рейде Севастопольской бухты, некогда открытой талантливым русским моряком вице-адмиралом Клокачевым и носившей тогда красивое название Ахтиарская…