"Условия эти состояли в том, – замечает Ключевский, – чтобы ему на изменников своих и ослушников опалы класть, а иных и казнить, имущество их брать на себя в казну, чтобы духовенство, бояре и приказные люди все это положили на его государевой воле, ему в том не мешали. Царь как будто выпросил себе у государственного совета полицейскую диктатуру – своеобразная форма договора государя с народом! Для расправы с изменниками и ослушниками царь предложил учредить опричнину. Это был особый двор, какой образовал себе царь, с особыми боярами, с особыми дворецкими, казначеями и прочими управителями, дьяками, всякими приказными и дворовыми людьми, с целым придворным штатом. Летописец усиленно ударяет на это выражение "особной двор", на то, что царь приговорил все на этом дворе "учинити себе особно". Из служилых людей он отобрал в опричнину тысячу человек, которым в столице на посаде за стенами Белого города, за линией нынешних бульваров, отведены были улицы (Пречистенка, Сивцев Вражек, Арбат и левая от города сторона Никитской) с несколькими слободами до Новодевичьего монастыря; прежние обыватели этих улиц и слобод из служилых и приказных людей были выселены из своих домов на другие улицы московского посада. На содержание этого двора, "на свой обиход" и своих детей, царевичей Ивана и Федора, он выделил из своего государства до 20 городов с уездами и несколько отдельных волостей, в которых земли розданы были опричникам, а прежние землевладельцы выведены были из своих вотчин и поместий и получали земли в неопричных уездах. До 12 тысяч этих выселенцев зимой с семействами шли пешком из отнятых у них усадеб на отдаленные пустые поместья, им отведенные. Эта выделенная из государства опричная часть не была цельная область, сплошная территория, составилась из сел, волостей и городов, даже только частей иных городов, рассеянных там и сям, преимущественно в центральных и северных уездах (Вязьма, Козельск, Суздаль, Галич, Вологда, Старая Русса, Каргополь и др.; после взята в опричнину Торговая сторона Новгорода). "Государство же свое Московское", т. е. всю остальную землю, подвластную московскому государю, с ее воинством, судом и управой царь приказал ведать и всякие дела земские делать боярам, которым велел быть "в земских", и эта половина государства получила название земщины. Все центральные правительственные учреждения, оставшиеся в земщине, приказы должны были действовать по-прежнему, "управу чинить по старине", обращаясь по всяким важным земским делам в думу земских бояр, которая правила земщиной, докладывая государю только о военных и важнейших земских делах. Так все государство разделилось на две части – на земщину и опричнину; во главе первой осталась боярская дума, во главе второй непосредственно стал сам царь, не отказываясь и от верховного руководительства думой земских бояр. "За подъем же свой", т. е. на покрытие издержек по выезду из столицы, царь взыскал с земщины как бы за служебную командировку по ее делам подъемные деньги – 100 тысяч рублей (около 6 миллионов рублей на наши деньги). Так изложила старая летопись не дошедший до нас "указ об опричнине", по-видимому заранее заготовленный еще в Александровской слободе и прочитанный на заседании государственного совета в Москве. Царь спешил: не медля, на другой же день после этого заседания, пользуясь предоставленным ему полномочием, он принялся на изменников своих опалы класть, а иных казнить, начав с ближайших сторонников беглого князя Курбского; в один этот день шестеро из боярской знати были обезглавлены, а седьмой посажен на кол".
Изведение измены (1564–1584 годы)
Так началось страннейшее мероприятие, растянувшееся на годы.
Иван Васильевич сложил с себя царскую власть, оделся простым опричником и поселился в Александровской слободе. Слобода была окружена рвом и валом, на всех дорогах стояли заставы, на укреплениях слободы стояли дозорные. "Бывший" царь построил жизнь в слободе по принципу монастыря, своих опричников он именовал братией, себе взял сан игумена, а князя Вяземского сделал келарем. День в слободе начинался затемно с обязательного богослужения, царь сам лазил звонить к заутрене, сам читал с клироса и пел, с его лица не сходили синяки от земных поклонов, которые он клал со всей щедростью – лбом об пол. Периодически в смиренном "монастыре" устраивались грандиозные пиры, для которых рыбу ловили прямо в пруду, в этом же пруду, впрочем, и топили осрамленных женщин. А часть дня Иван Васильевич совместно с Малютой Скуратовым проводили в застенке, там царь собственными руками изымал всю подноготную. Опричнина включала часть государства, сам Грозный именовал ее уделом. Тут торжествовали законы "справедливости", царь был в безопасности, окруженный своими лихими защитниками. Они ходили все в черном, разъезжали на черных конях, к седлам были приторочены метла и собачья голова, дабы выгрызть крамолу под корень, как собаки грызут кость, и вымести крамолу метлой, как мусор. Остальная земля была земщиной, в ней управлял госсовет с царем Симеоном Бекбулатовичем, крещеным татарином, сдавшимся Ивану во время Казанского похода. Бояре были в шоке. Из опричнины в земщину постоянно налетали черные кромешники, которые разоряли земли и хватали изменников. Жили как на пороховой бочке, ожидая, кого потянут в пыточную, кому снесут голову? Иван Васильевич, биясь лбом о пол в Александровской слободе, вдруг сообразил, что требуется сделать, чтобы убрать противостояние своего слишком гордого боярства. Он просто нашел людей, которые смогут заменить бояр. Еще в юности он испробовал найти такую замену, приблизив Алексея Адашева, из никакого рода, из палочников. Оказалось – умен. Тогда же он нашел близкую душу в Иване Пересветове, написавшем сочинение против боярства. По Пересветову, "вельможи у царя худы, крест целуют, да изменяют; царь междоусобную войну "на свое царство пущает", назначая их управителями городов и волостей, а они от крови и слез христианских богатеют и ленивеют; кто приближается к царю вельможеством, а не воинской заслугой или другой какой мудростью, тот – чародей и еретик, у царя счастие и мудрость отнимает, того жечь надо". Решив разобраться-таки с этими боярами, Иван не щадил никого, кто попадался под руку. Для памяти он записывал жертв опричинины в особые списки (чтобы молиться за их грешные души!). Таковых душ в Ивановом подсчете оказалось где-то около 4000. Бежавший из Московии Андрей Курбский насчитал 400 казненных. Иностранцы – до десяти тысяч. Откуда такой разнобой? Курбский считал в основном известные ему "фамилии". Иван считал "на глазок". Тех, имена которых знал, он записывал поименно, тех, кого не знал, – числом. Но числа были приблизительны. Как он мог сосчитать, сколько на самом деле погибло горожан в Новгороде, если тела их плыли по кровавой реке? Когда по таким, уничтоженным в процессе чисток, молились в церквях, то читали их без имен – просто "скончавшиеся христиане мужеского, женского и детского чина, имена коих ты сам, Господи, веси". Так что, может, сведения иностранцев и верны. Во всяком случае, это верхний предел количества погибших.
Но кого же избрал для замены бояр Грозный?
Служилый класс дворян.
Именно в нем он видел свою опору. Сюда же попали не только обязанные нести военную службу владельцы поместий, но и "бывшие дворцовые, большею частью даже несвободные, слуги великих и удельных князей, разные приказные и ремесленные люди, служившие при княжеских дворах для хозяйственных надобностей, ключники, казначеи, тиуны, дьяки с подьячими, конюхи, псари, садовники, дворовые слуги удельных бояр и дворян, с которыми прежде те ходили в походы, местные городские бояре, жытые люди, земцы и т. п.". Теперь все эти слои были определены в царскую службу и облагодетельствованы землей. Сюда же попали и приказные дьяки и подьячие, покупавшие себе землю, поповичи, даже сельское и городское простонародье. Все они за военную или гражданскую службу получали поместья, то есть становились землевладельцами, а потом благополучно были признаны дворянами, имевшими вес ниже боярина, но выше, чем непривилегированные классы. Недолго им осталось ждать часа, когда именно их пригласят управлять страной. По своему положению служилые люди были разделены на три разряда: чины думные, бояре, окольничие и думные дворяне; чины служилые московские, т. е. столичные – стольники, стряпчие, дворяне московские, жильцы; чины городовые или уездные, провинциальные – дворяне выборные, дети боярские дворовые и дети боярские городовые. Само собой, Иван Васильевич не доверял первому разряду, зато два последних казались ему надежными. Учитывая, что при Иване редкий год обходился без военного похода, а Ливонская война так вообще заняла десятилетия, нужда в служилых людях была крайняя. Мечтал Грозный и заменить всех бояр, в конце концов, служилыми людьми, в этом плане он надеялся на земское управление, на представительство служилых людей на Земских соборах. Если честно, то плоды своего предприятия он увидел, на соборах, следующих за 1551 годом, служилых было больше половины. Только толку от них не обнаружилось. Служилые слушали внимательно слова царя о важных государственных вопросах, о войне и мире и ровным счетом ничего не понимали. Они были попросту не приучены к таким важным речам. Когда состоялось соборное совещание 1556 года, "депутаты" оказались в полнейшей растерянности, они готовы были согласиться со всем, о чем говорит царь. Хочет он войны с Ливонией? Так, значит, так надо! Приговор этого совещания, педантично записанный дьяками, таков: мы, холопи, к которым его государским делам пригодимся, головами своими готовы. Была ли Ливонская война большой ошибкой? Да, была. При том состоянии русской армии война с двумя противниками сразу – Швецией и Польшей – не могла не оказаться ужасным недомыслием. Конечно, она возбудила немало патриотических чувств, а Псков так вообще проявил настоящий героизм, об него сломало зубы войско замечательного полководца Стефана Батория, но результат этой затяжной военной авантюры не стоил таких чудовищных усилий. Впрочем, и другие деяния царя начинались хорошо, а завершение имели бессмысленное. Вот людей в его царствование, действительно, погибло, как пишут наши летописи, "бещисла", то есть не сосчитать. И от опричнины, и от голода, и от войны – от всего понемногу, то есть, конечно, помногу. А когда он умер, то случилась и другая неприятность: встал нехорошим образом вопрос о престолонаследии.
Все дело в том, что Иван Васильевич вовсе не собирался умирать. Смерть пришла неожиданно. Еще в 1572 году он составил духовную грамоту, то есть завещание в пользу старшего царевича Ивана Ивановича, но в 1581 году в приступе ярости он пристукнул царевича посохом с тяжелым набалдашником. Легитимный царевич был мертв, завещания не имелось, а остальные наследники как бы и права без такой монаршей воли не имели. Так что срочно пришлось собирать собор, дабы его "депутаты" умоляли имевшегося в наличии единственного живого сына Ивана Васильевича Федора занять вакантное место.
"Англичанину Горсею, жившему тогда в Москве, – пишет Ключевский, – этот съезд именитых людей показался похожим на парламент, составленный из высшего духовенства и "всей знати, какая только была (all the nobility whatsoever)"". Эти выражения говорят за то, что собор 1584 г. по составу был похож на собор 1566 г., состоявший из правительства и людей двух высших столичных классов. Так, на соборе 1584 г. место личной воли вотчинника-завещателя впервые заступил государственный акт избрания, прикрытого привычной формой земского челобитья: удельный порядок престолонаследия был не отменен, а подтвержден, но под другим юридическим титулом и потому утратил свой удельный характер.
Само собой, царевич согласился и был избран. Но такое использование собора для подтверждения легитимности престолонаследника открыло путь для будущего Смутного времени. То самое боярство, с которым так боролся Грозный, быстро сообразило: в неразрешимом случае царя позволено избрать. Как это сделать, чтобы был соблюден закон, обществу только что продемонстрировали.
Смута (1598–1613 годы)
Этот период, лежащий между историей Московского царства и России, как писал Ключевский, имеет особенный интерес.
"Смутная эпоха самозванцев, – отмечает он, – является переходным временем на рубеже двух смежных периодов, будучи связана с предшествующим своими причинами, с последующим – своими следствиями".
Но прежде чем приступить собственно к Смуте, следует посмотреть на десятилетия, предшествовавшие ей. Признаки Смуты стали угадываться сразу же после смерти последнего царя из царствовавшей династии – Федора Иоанновича. Закончился этот период избранием нового царя из новой династии – Михаила Романова. То есть, по сути, в период Смутного времени включены всего 14–15 лет, с 1598 года и до 1613 года. Но начало Смуте было положено куда как раньше – в тот печальный момент, когда Иван Васильевич в приступе ярости зашел в комнату беременной жены Ивана
Ивановича, сына Грозного, и нашел, что она слишком легкомысленно одета. Осерчавший государь побил свою сноху, а присутствовавший при этом муж несчастной вступился за нее, за что и получил железным набалдашником от всего сердца. Царевич Иван от столь жестокого обращения умер. И когда Иван Васильевич сошел в могилу, то ему наследовал второй сын – Федор.