Но, пожалуй, наиболее ярко самостоятельная политика Святополка проявилась в 1102 г., когда он затеял "ряд" с Владимиром из-за Новгорода. Великий князь был недоволен тем, что Мономах, в нарушение постановлений Любецкого съезда, не торопился возвращать ему северную отчину. Пока длилась усобица 1097–1101 гг., Святополк не имел возможности поднять этот вопрос, но после мира в Уветичах он сразу же потребовал от Владимира отозвать Мстислава с новгородского стола. Характерно, что его планы были сорваны не Мономахом, а новгородцами. Со стороны Мономаха никакого сопротивления не последовало, он без долгих споров подчинился воле великого князя. Приехавшие в Киев Владимировы "мужи" договорились со Святополком, что его сын Ярослав перейдет из Владимира-Волынского в Новгород, а Мстислав Владимирович займет его место. Иначе повела себя новгородская депутация, также прибывшая в Киев вместе с Мстиславом для участия в переговорах. Выслушав волю великого князя, новгородцы дали непочтительный и дерзкий ответ: "Се мы, княже, присланы к тебе, и с нами слово от новгородец таково: не хощем Святополка, ни сына его; аще ли две головы имееть сын твой, то пошли его; а сего [то есть Мстислава] дал есть нам Всеволод, и воскормили есмя себе князя, а ты шел еси от нас". Это заявление показывает, что у новгородцев был свой взгляд на Любецкие договоренности. Они вообще отказывались признавать Новгородскую землю чьей бы то ни было отчиной и готовы были отстаивать свою независимость (то есть право иметь того князя, который люб новгородской общине) с оружием в руках. Мстиславом они дорожили не потому, что тот являлся сыном Мономаха, а лишь по той причине, что это был законный представитель династии и вместе с тем их "собственный" князь, с юности взращенный ("вскормленный") в новгородских обычаях и порядках. Не забыв помянуть Святополку его добровольный отъезд на рубеже 80-90-х гг. XI в. из Новгорода в Туров ("а ты шел еси от нас"), новгородцы дали понять, что этим поступком он сам лишил себя и свой род всякого права на новгородское княжение. и хотя Святополк имел со строптивыми послами "многу прю", но так ничего и не добился. Настояв на своем, новгородцы "поимше" Мстислава и вернулись домой.
Итак, несмотря на то, что по своим человеческим качествам Святополк стоял несравненно ниже Владимира Мономаха, в государственном отношении эти два князя были, так сказать, равновелики в том смысле, что оба они, к счастью для Русской земли, с одинаковой ясностью видели стоявшие перед ней государственные задачи и сумели выработать общую политику для их разрешения. Именно поэтому двадцатилетняя эпоха сотрудничества Святополка и Мономаха оставила глубокий след в истории домонгольской Руси. В эти годы были заложены основы той политической культуры, которая вскоре стала восприниматься в княжеском кругу как окончательная модель. Приоритет отчинного права перед принципами "старейшинства" и "единовластия" киевского князя, важность коллективных действий старших представителей династии, совместной заботы о судьбе Русской земли, соблюдения взаимных обязательств, освященных крестоцелованием, – все эти политические императивы междукняжеских отношений XII – начала XIII в. берут начало в постановлениях Любецкого съезда и последующей серии княжеских сборов и совместных предприятий, имевших место в период княжения Святополка Изяславича.
Глава 7
Княжение Владимира Мономаха
I
Святополк умер 16 апреля 1113 г., вскоре после солнечного затмения (19 марта), которое задним числом приняли за предзнаменование его кончины. Он был погребен в златоверхом Михайловском соборе, построенном в 1108–1112 гг. на его пожертвования. Овдовевшая великая княгиня раздала за упокой души своего мужа неслыханно богатую милостыню. Однако о великом князе "плакали" только его бояре и дружина; на лицах простых киевлян не было видно даже притворной скорби.
На другой день после похорон киевская знать пригласила Владимира Мономаха занять киевский стол. Возникла щекотливая ситуация. Киев являлся отчиной сразу нескольких князей: Мономаха, обоих Святославичей – Олега и Давыда и старшего из сыновей Святополка, Ярослава. Старейшим князем между ними был Олег; но о "Гориславиче" в Киеве не хотели и слышать. Тем не менее Мономах ответил киевским послам отказом и остался в Переяславле, желая, по-видимому, предварительно разузнать о намерениях Олега.
Между тем обстановка в Киеве накалялась. По словам сказания о построении вышгородской церкви Бориса и Глеба, по смерти князя Святополка "были многий мятеж и крамола и молва немалая в людях". Народ, почуяв безвластие, обрушил свой долго сдерживаемый гнев на тех, кого считал виновниками закабаления разоренных и опутанных долгами людей. В один из дней в городе вспыхнули беспорядки. Были разграблены дворы тысяцкого Путяты, городских старшин ("сотских") и гнездо ростовщичества – еврейский квартал, примыкавший к Жидовским воротам. Останавливаться на этом горожане не собирались. Звучали призывы поквитаться и с другими, более высокопоставленными лицами, которые ссужали деньги в рост, – женой покойного великого князя ("Святополковой княгиней"), боярами и игуменами богатых монастырей.
Перепуганные "большие и нарочитые мужи" срочно отправили в Переяславль второе посольство. Теперь они уже не просили, а требовали скорейшего приезда Мономаха в Киев, возлагая на него ответственность за все, что еще может произойти. "Поиди, княже, Киеву, – говорили они. – Аще ли не поидеши, то веси [знай], яко много зла воздвигнется, то ти [это тебе] не Путятин двор, ни соцьских, ни жиды грабити, и паки ти [а еще из-за тебя] поидуть на ятровь [невестку] твою и на бояры и на манастыре, и будеши ответ имел, оже ти [если из-за тебя] манастыре разграбят".
На этот раз их слова возымели действие. Уже через сутки, 20 апреля, 60-летний Мономах с дружиной стоял у стен Киева и, встреченный "с честью великой" духовенством "и всими кияне", сел "на столе отца своего и дед своих". Приезд популярного в народе князя породил надежды на лучшее – "и вси людье рады быша". Волнения улеглись.
Призывая Владимира на княжение, "большие и нарочитые мужи", вероятно, надеялись, что он железной рукой усмирит бунтовщиков, как это сделал князь Изяслав Ярославич в 1069 г. Однако их надежды не оправдались, репрессий не последовало. Вместо этого Мономах постарался снять социальное напряжение, пойдя навстречу пожеланиям широких слоев населения Киева. По всей видимости, миролюбивый настрой князя объясняется тем, что злоупотребления, против которых восстали киевляне, были обычным явлением и в других областях Руси. Для того чтобы не допустить распространения мятежа на соседние с Киевом земли, требовалось не карать доведенных до отчаяния людей, а устранить причину народного недовольства.
Это и попытался сделать так называемый "Устав Владимира Мономаха" (известный по спискам Пространной редакции Русской Правды, где он выделен особым заголовком). Как сообщает первая статья этого памятника, вскоре по прибытии в Киев Владимир собрал в княжьем селе Берестовом своих наиболее видных дружинников, в том числе тысяцких Киева, Белгорода и Переяславля; к участию в совещании был приглашен и представитель Олега Святославича. То, что "Устав" был принят в совете с главами общин крупнейших городских центров Русской земли и включен в общерусское законодательство – Русскую Правду, как нельзя лучше показывает универсальность затронутых в нем проблем.
Обсудив в общей думе создавшееся положение, законодатели выработали некоторые меры по смягчению долговой кабалы. Положено было резко ограничить произвольное взимание ростов. Отныне заимодавец мог давать деньги в долг не больше чем под 50 % и только на трехлетний срок; причем выплата "реза" за третий год освобождала должника от необходимости возвращать сам капитал. Максимальная ставка годового процента, таким образом, снижалась до 17 %. Неоплатные должники, чье имущество пострадало от нападения ратных людей, от пожара или другого несчастного случая, получали отсрочку платежей на год. Закупам – разорившемуся люду, наймитам-полурабам, работавшим "из пищи" (ради пропитания) на господском поле, – "Устав" гарантировал сохранение личной свободы в случае невыплаты ими долга.
Ряд утраченных ныне летописных списков, известных по извлечениях из них в трудах В.Н. Татищева, в связи с этими экономическими мерами упоминает еще об изгнании евреев из Руси. Согласно этому известию, киевляне всем миром просили у Мономаха "управы на жидов, что отняли все промыслы Христианом и при Святополке имели великую свободу и власть, чрез что многие купцы и ремесленники разорились. Они же многих прельстили в их закон". Мономах вынес этот вопрос на совещание князей. На съезде в Выдубичах князья постановили выслать всех евреев из Руси и впредь не пускать, а если тайно войдут, то вольно их грабить и убивать, "и с сего времени жидов на Руси нет". Историки относились к татищевскому сообщению с разной степенью доверия; указывали, в частности, на его противоречие со статьей Повести временных лет под 1124 г. о большом пожаре в Киеве, во время которого "и Жидове погореша", хотя и с той оговоркой, что "прежнее место жидов могло долго удерживать их имя". Во всяком случае, нельзя не принять во внимание тот факт, что евреи снова попадают в поле зрения древнерусских источников после большого временного перерыва и уже в качестве выходцев из других стран.
Регламентация отношений между заимодавцами и должниками значительно облегчила тяжелую участь последних. Завещая читателям своего "Поучения": "Не вдавайте силным погубити человека", – Владимир не преминул с гордостью отметить, что сам он "и худого смерда, и убогые вдовице не дал есмь сильным обидети". Действительно, источники того времени свидетельствуют, что Мономах не раз давал чувствовать "сильным" тяжесть княжьей руки. В одном из дошедших до нас посланий митрополита Никифора владыка оттеняет его роль законодателя, "хранящего истину в веки, творящего суд и правду посреди земли", "оградившего законоположениями, как будто некими стенами чудными, свое христианское стадо". В другом письме он адресуется к Мономаху с такими словами: "Подумай об этом, князь мой, поразмысли о тех, кто был изгнан тобой, об осужденных тобой на наказание, об отвергнутых. Вспомни о тех, кто кого оговорил и кто кого оклеветал. И сам как судья рассуди их и, будучи наставляем от Бога, помяни всех, и так сделай, и отпусти, да и тебе отпустится, и отдай, да и тебе отдастся". И далее Никифор прибавляет: "Не печалься же, князь, из-за этих слов. Или думаешь, что кто-то пришел ко мне печальный [с жалобой] и потому написал я тебе это? Нет, это для твоей правой веры, просто так написал я для тебя как напоминание, ибо великие властители часто нуждаются в большом наставлении, ведь они многим пользуются, и многие изъяны имеют". Эта оговорка показывает, что опальные были знатными людьми, чьи родственники или друзья имели возможность обратиться к митрополиту с жалобой на действия князя. Послание Никифора можно сопоставить с известием Новгородской Первой летописи о том, как в 1118 г. Мономах призвал из Новгорода сотского Ставра с несколькими боярами и посадил их в погреб за творимые ими грабежи.
II
Вступив на киевский престол помимо старшего из князей, Олега Святославича, Мономах первое время сохранял верность своей политике предыдущих лет, которая зиждилась на договоре и компромиссе. Судя по присутствию "Олгова мужа" на совещании в Берестовом, отношения Владимира с Олегом к тому времени были уже полюбовно улажены. Престарелый "Гориславич" удовольствовался ролью второго князя и не предъявлял своих прав на Киев. Незадолго перед смертью он вместе с Владимиром и своим братом Давыдом участвовал в важном событии религиозной жизни, имевшем общенациональное значение. 15 мая 1115 г. в Вышгороде, при большом стечении духовенства и народа, мощи святых Бориса и Глеба, покоившиеся до тех пор в деревянном храме, были торжественно перенесены в великолепную каменную церковь, построенную на средства старших князей. Присутствие Олега на празднике, символизировавшем единение княжеского рода, выглядит знаменательно. Впрочем, его давнее соперничество с Владимиром все-таки дало себя знать. Во время церемонии погребения между князьями разгорелся спор: Мономах хотел, чтобы гроб с мощами Бориса и Глеба поставили посередине церкви, а Олег с братом выбрали для него место рядом с их семейной усыпальницей, находившейся в правом приделе. Уступать никто не желал, так что пришлось бросать жребий. На этот раз благосклонность судьбы была на стороне Святославичей – они выиграли. Эта маленькая победа стала для Олега последней; в августе того же года он умер. Давыд последовал за ним восемь лет спустя, и Черниговская волость перешла в руки младшего Святославича, Ярослава, который при жизни Владимира не доставлял ему никаких неприятностей.
План г. Владимир-Волынский, XIII в.
(Реконстр. Т. Трегубовой)
1115 г. – год смерти Олега – стал переломным в междукняжеской политике Мономаха. Увидев себя старейшим из князей и безусловным владельцем большей части русских земель, он серьезно задумался над тем, чтобы поставить отчинное право на службу себе и своему роду. В его намерения входило ограничить притязания на киевский стол узким семейным кругом, сохранив при этом связь старшинства с обладанием великим княжением, то есть сделать Киев наследственной отчиной своего потомства, закрепив за последним династическую привилегию на владение великокняжеским столом. Практическим выражением этого замысла стал перевод в 1117 г. Мстислава Владимировича из Новгорода на переяславское княжение. Правда, в самом Переяславле в ту пору уже сидел другой Мономашич – Ярополк, поэтому Владимир поселил старшего сына в соседний с Киевом Белгород, что позволяло Мстиславу в случае смерти отца быстро взять под контроль ситуацию в столице и заявить о своих правах на великое княжение.
Естественным соперником Мстислава в будущей схватке за киевский стол был владимиро-волынский князь Ярослав Святополчич, превосходивший его старшинством. Их связывали родственные узы, так как Ярослав еще при жизни отца, в 1112 г., женился на Мстиславовой дочери. Но после переезда Мстислава в Белгород Святополчич счел себя обойденным и выразил свое недовольство какими-то враждебными действиями. Верный себе, Мономах поначалу попытался решить дело миром. Однако Ярослав, вызванный в Киев на суд старших князей, медлил с приездом, и тогда союзное войско Мономаха, Давыда Святославича и обоих Ростиславичей, Володаря и Василька, осадило Владимир-Волынский. Ярослав продержался два месяца, после чего "покорившеся во всем" Мономаху. Владимир на первый раз ограничился наставлением: "и наказав его о всем [указал все его вины], веля ему к себе приходити, когда тя позову". Но принужденная покорность волынского князя оказалась недолговечной: уже в следующем году он прогнал от себя жену, "внуку Володимерю", что было демонстративным знаком полного разрыва с великим князем. Мономах снова повел на него объединенную рать князей, и тут Ярослав увидел, что переоценил свои силы, ибо от него "отступиша" даже его бояре. Потеряв доверие собственной дружины, он бежал к своим заграничным родичам – сначала в Венгрию, затем в Польшу. Во Владимире-Волынском сел зять Володаря, Роман, а после его скоропостижной кончины в январе 1119 г. Мономах посадил на Волыни другого своего сына, Андрея.
В 1020–1021 гг. Мономашич и Святополчич обменялись ударами: Андрей Владимирович водил половцев в Польшу, а Ярослав в ответ приходил с ляхами к Червеню, но был отражен тамошним воеводой Фомой Ратиборичем.
Тем временем Володарь Ростиславич тоже не сидел сложа руки. Он готовился произвести глубокое вторжение в Польшу, для чего заключил соглашение с опасными врагами Болеслава III: поморскими славянами и пруссами. Когда об этом стало известно при польском дворе, могущественный вельможа, наместник Силезии Петр Властович, добровольно вызвался разрушить планы перемышльского князя. Заручившись согласием Болеслава, он во главе отборного отряда из тридцати всадников отправился в Перемышль, где выставил себя обиженным изгнанником, мечтающим отомстить своему бывшему господину. Обманутый Володарь охотно принял знатного перебежчика на службу и приблизил к себе. С тех пор Петр Властович искал способа осуществить задуманное и, как только представился удобный случай, похитил Володаря и переправил его в Польшу. Летопись кратко сообщает об этом под 1122 г.: "…и Володаря яша ляхове лестью, Василкова брата". В западных источниках рассказ о похищении Володаря существует в двух версиях. По сообщению польского хрониста Винцентия Кадлубека, захват перемышльского князя был совершен на пиру. Согласно же показанию немецкого историка и агиографа Герборда, похищение произошло во время охоты, когда дружина Володаря рассеялась по лесу, неосмотрительно оставив своего князя в руках Петра Властовича и его людей. Для того чтобы выкупить Володаря из плена, его брат Василько и сын Владимирко (в то время князь Звенигородский и Белзский) отдали Болеславу бесчисленные сокровища, но что еще важнее, Ростиславичи обязались действовать вместе с польским князем против Мономаха. (Пораженный величиной выкупа, немецкий хронист Герборд писал, что "золото, и серебро, и всякие драгоценности в вазах и одеждах, и разного рода богатства были привезены на колесницах и верблюдах в Польшу" в таком количестве, "что вся надменная Русь зачахла от непривычной [для нее] бедности". Часть выкупа получил Петр Властович. Однако католическое духовенство наложило на него покаяние за коварный поступок с русским князем, вследствие чего Петр Властович вынужден был раздать значительные суммы церквам и монастырям. В середине 40-х гг. XI в., при сыне Болеслава Владиславе II, он попал в опалу и подвергся жестокой расправе, что было с удовлетворением отмечено летописцем: "Той же зиме Владислав Лядьский князь емъ [схватив] мужа своего Петрка ислепи, а языка ему уреза и дом его разграби, токмо с женою и с детьми выгна из земли своея, и иде в Русь якоже евангельское слово глаголет: еюже [которою] мерою мерите [той же] возмеритися [вам]…")