– Да ничего я не забыла! – раздраженно поставила она чашку с кофе на поднос. – Просто надо всегда называть вещи своими именами! Надо же, правильно все у него!
– Да, правильно! И потому я выбрал себе женщину по сердцу, а не по паспортным данным! И вообще, хватит уже об этом, Марина! Я вполне серьезно тебе говорю! Хватит!
– Да ладно… – рассмеявшись, махнула она легкомысленно ладошкой. – Чего ты завелся-то? Ссориться хочешь, да? А вот фиг тебе. Не буду я с тобой ссориться. Давай лучше на выходные куда-нибудь себя приспособим. Может, на пруд поедем? Там, говорят, неплохой пляж оборудовали… А можно к моей приятельнице на дачу рвануть! Она давно звала! Хочешь?
– Нет. Пляж и дача от нас никуда не уйдут. Давай-ка мы для начала тобой займемся.
– В смысле – мной? Как это – мной? – вытаращила она на него приятно удивленные глаза. – Не поняла…
– А чего тут непонятного? Все женщины любят собой заниматься, правда? Вот и мы тобой займемся. Вдвоем. Почистим тебе перышки. Обнажим твой скрытый потенциал молодости. Чтоб не верещала ежечасно, какая ты есть древняя мумия. Ну что, займемся потенциалом?
– Хм… А как это мы им займемся? Будешь меня в молодежные тряпки рядить, да? Учти, я с голым пупом по улице не пойду, и не надейся даже!
– Да нужен мне твой голый пуп… Хотя этот вариант и стоит рассмотреть, между прочим. Потом. Когда заслужишь. До пупа тут еще работы невпроворот… Слушай, а почему ты прическу такую неинтересную носишь? Тебе не идет, когда волосы по бокам лица висят. Вид унылый, как у Пьеро. Если, допустим, сделать вот так…
Он взъерошил и без того ее лохматые со сна волосы, поднял их дыбом над головой, потом, слегка отодвинувшись, посмотрел оценивающе. Так смотрит художник на свою модель – отстраненно-вдумчиво. С туманным интересом. Будто продирается сквозь туман туда, поближе к будущему шедевру. Марина сидела в подушках, не шевелясь, рассматривала с удовольствием нависшее над ней лицо молодого человека. И впрямь – настоящее вдохновение на парня снизошло. Стопроцентное. И самое поразительное, что обращено это вдохновение не к взаправдашней красотке-модели, а именно к ней, тридцативосьмилетней бабе-брошенке! Видно, сдвинулось что-то в его человеческой и мужской природе, не в ту сторону пошло. Что ж, пусть сдвинулось. Ей-то этот сдвиг как раз и на руку. На нее, если честно, сроду никто и никогда так не смотрел, даже и в лучшие времена…
– Я понял! Я понял, что нужно сделать! – обращаясь больше к самому себе, пробормотал Илья. – Нужно совсем коротко подстричь, чтоб вихорками надо лбом, по-хулигански, и тон высветлить…
– Мне нельзя коротко стричься, Илья, – попыталась она пробиться через это неожиданное стилистическое вдохновение. – Ты меня слышишь? Нельзя мне коротко, говорю!
– Что? Почему это нельзя?
– Ты посмотри, у меня на самом виске шрам есть. Детский еще. Белая вмятинка. Его же видно будет!
– Ну да, есть тут шрамик… – взяв ее за щеки ладонями и повернув к свету, протянул он прежним, слегка "туманным" голосом. – Ну и что? Пусть он будет. А мы пойдем от обратного… Знаешь, иногда просто необходимо идти от обратного! Мы его не будем прятать, мы, наоборот, выставим его напоказ, подчеркнем, так сказать… Прелесть, что за шрамик! Ни у кого такого нет, а у тебя есть… Вставай, пошли быстрее!
– Куда? Не хочу я никуда идти… – замахав руками и падая обратно в подушки, капризно протянула Марина. И даже одеяло на голову натянула и ногой дрыгнула. В общем, повела себя как чистое балованное дитя. Как та самая красотка-модель, законное место которой отчего-то именно ей от судьбы перепало. Пусть и временно. А раз перепало, так и вести себя, выходит, надо соответствующим образом?
– Пошли, я сказал! – легонько хлопнул ее ладонью Илья чуть пониже спины. – Слушай, что тебе говорят! Я сейчас позвоню Сашке, обо всем договорюсь…
– А кто он, этот Сашка? – снова села она на постели, глянула на него с интересом.
– Не он, а она. Соседка моя, Александрой зовут. Между прочим, в одном из лучших салонов города работает. Классный стилист. К ней дамочки за месяц вперед на стрижку записываются. А ты давай-давай, пошевеливайся, Маришка…
От этой "Маришки" ее уж совсем раскиселило. Так в детстве ее бабушка звала – Маришкой. Стояла под душем, хихикала себе потихоньку – где бабушка и где молодой любовник… Потом вымыла голову, поелозила слегка по ней феном – волосы легли в давно привычное им положение, то есть повисли по бокам лица, чуть загибаясь вовнутрь на кончиках. И чего ему прическа не понравилась? Обыкновенное классическое каре, удобное очень. Раз-два, прическа готова. Может, упереться и не ходить ни в какой салон, не потакать юным творческим фантазиям? Хотя ладно, будь что будет. Сама же себе каникулы легкомыслия объявила! А с прической – бог с ней, волосы потом отрастут.
Саша оказалась маленькой худышкой-блондинкой в коротком желтом сарафанчике-униформе. Простенькая, как одуванчик с июньского придорожья. Но тот еще, как выяснилось, цветочек. С претензиями! Даже не поздоровавшись толком, сразу к творческой оценке имеющегося материала приступила. Долго осматривала ее критически, с головы до ног. Потом отошла на два шага, прищурилась, поглядела, то ли покряхтела одобряюще, то ли, наоборот, хмыкнула, потом опять подошла поближе. Минут через десять разродилась, наконец, задумчивой фразой, брошенной в сторону стоящего поодаль Ильи:
– Что ж… Похоже, ты прав, Илюша… Да, я думаю, ты прав… – Повернувшись к Марине, выдохнула решительно: – Ну что, вы мне отдадитесь?
– В каком это смысле? – весело округлила глаза Марина. Хотела еще и хохотнуть нарочито пошловато, но передумала. Не надо гневить молодежь, она нынче нервная, говорят. И шутки у них другие. Что взрослой тетке шутка, то для нынешней молодайки, не приведи господь, интимной правдой может оказаться…
– В смысле вашего будущего образа, – строго посмотрела на нее Александра. – В том смысле, что не будете мне диктовать под руку. То есть отдаетесь совсем, закрыв глаза! Не бойтесь ничего, я плохо вам не сделаю.
– Ладно! Уговорили! Отдаюсь! – решительно тряхнула головой Марина. – Ведите меня, Александра, я вся насквозь ваша…
Усевшись в удобное мягкое кресло, она смиренно позволила подкатить себя к раковине. Ласковые Сашины ручки вместе с теплыми водяными струями прошлись по волосам, и полотенце было на ощупь приятно-мягким, пахло духовитой порошковой "морозной свежестью". Открыв глаза, она увидела свое лицо в зеркале – испуганное, без косметики, в обрамлении мокрых перышек волос. И не сдержалась, полезла-таки "под руку":
– Сашенька… А вы и впрямь меня очень коротко стричь будете? Как Илья предложил?
– Так. Давайте мы вот что сделаем… – Саша коротко вздохнула и резко развернула кресло в обратную от зеркала сторону. Потом, будто извиняясь, проговорила: – Нет, правда, так лучше будет! И вы нервничать над процессом не станете, и мне так спокойнее. А потом я вам еще и лицо нарисую. Я уже вижу ваш стиль и вас вижу. Вам понравится, не бойтесь. Расслабьтесь, подремлите… Представьте себе, например, что вы в телевизионной передаче снимаетесь. Там тоже так – отвернут героиню от зеркала, поколдуют над ней, а потом – раз! – и обратно к зеркалу повернут. И у нее сразу обморок образуется от счастья. Хотите обморок, Марина?
– Нет уж. Я лучше расслаблюсь. И подремлю. Делайте со мной что хотите.
Задремать ей, конечно, не удалось, но насчет расслабиться – это вполне. Отключилась, поплыла вслед за хлынувшим в окна салона предобеденным солнцем, растаяла от хорошей спокойной музыки, идущей откуда-то сверху, будто льющейся нежным потоком на голову. Праздник какой-то, единение яркого солнечного света и музыки. И сладких салонных запахов. А вон там, в холле, сидит ее юный любовник Илья, журнальчик почитывает. А вот и какая-то девица к нему подвалила. С подносом, в желтом коротком платьице. Таком же, как у Саши. Ага, это сервис у них местный – посетителей кофеем поить. Но как эта девица изгаляется перед ним, боже ты мой! Вытянулась стройным организмом, будто задребезжать готова. Еще и улыбается… Да ладно, она тут по должностной инструкции всем улыбаться обязана, а вот вы, старая расслабившаяся девушка Марина Никитична, чего в кресле сидите, психуете? Ревнуете, что ль? Приятно вам ревновать, да? Но ведь ревнуют собственницы, а вы вроде как на вечное женское право в данном конкретном случае и не претендуете… Или уже претендуете? А что делать, раз само в руки идет? А может, это судьба?
Пустив на самотек эту коварную, но до ужаса приятную мысль, она вздохнула коротко, будто всхлипнула, и Саша, согнувшись, глянула на нее удивленно:
– Я вам больно сделала?
– Нет-нет, Сашенька. Что ты. Все хорошо. Работай спокойно, я вся без остатка твоя.
Кивнув, Саша выпрямилась, и Марина снова глянула в холл. Девица, поставив перед Ильей дымящуюся паром чашку, удалилась, скромно, но красиво виляя задом. Достойно так виляя. Глядя ей вслед, потянуло отчего-то додумать прежнюю коварную мысль. Ну, не додумать, так пофантазировать немножко. Вот интересно, к примеру, как бы Машка к Илье отнеслась? Ей семнадцать, ему двадцать семь… Опасное пограничное состояние, между прочим. Не любила Марина пограничных состояний, всегда сознавала в себе это качество. Муж должен быть старше жены, от свекрови надо жить отдельно, ребенка надо заводить вовремя… Ага. Все правильно. А Волга впадает в Каспийское море. А Москва – столица нашей родины. И все-таки! Зачем им с Машкой оно нужно, это опасное пограничное состояние? Нет, точно все бабы – дуры… Стоит их обласкать, они уж и на будущее всякие планы начинают строить.
– Ну вот, с прической мы справились, – довольно проговорила над ее ухом Саша. – Отлично получилось, между прочим. Класс. Все-таки есть у меня чувство образа…
– Посмотреть-то можно? – задвигалась Марина, пытаясь развернуть кресло к зеркалу.
– Нет! Погодите! Рано еще! Сейчас макияж будем делать!
– Да я одним глазком! – прохныкала Марина заискивающе.
– Нет. Потерпите. Это недолго…
– Ладно уж. Потерплю. Прямо издевательство какое-то над человеком.
– Ага… Над всеми бы так издевались… А вам Илья кем приходится? Он так за вас просил… Мне пришлось отзваниваться, чтоб очередную клиентку на более позднее время записать.
– А что, очередь большая? – преувеличенно заинтересованно спросила Марина, чтобы увести опасный диалог в сторону.
– Ну да… – явственно скользнули в голосе девушки горделивые нотки. – Я вообще одним из лучших мастеров в городе считаюсь… Да сами скоро увидите! Вам с этой стрижкой больше двадцати пяти не дашь! Обалдеете просто!
Марина хмыкнула, и сама не поняла от чего – то ли аванс на омоложение одобрила, то ли сильно в словах девушки усомнилась. Снова расслабившись и подняв лицо к солнцу, как молодой подсолнух, отдалась легким прикосновениям кисточек-щеточек. Ощущение было странным – одновременно щекочущим и аппетитно возбуждающим. Наверное, опасная эта штука – предвкушение предстоящего чуда собственного преображения. А вдруг преображение не состоится? Вдруг она настригла ей на голове невесть чего – ирокез какой-нибудь немыслимый?
– Ну, вот и все… – довольно проговорила Саша, отходя на два шага и любуясь своей работой. – Да погодите вы, пеньюар сниму…
Ловким движением сдернув с нее желтую полотняную тряпочку, она развернула кресло к зеркалу, и Марина глянула на себя настороженно…
Она даже не поняла поначалу, чье лицо увидела в зеркале. Уж точно не свое. Даже оглянулась растерянно – не стоит ли кто за спиной. За спиной стояла только улыбающаяся довольно Саша, да и то в некотором отдалении. Стало быть, это ее собственное лицо там, в зеркале? Но этого просто не может быть. Там девчонка какая-то. До боли знакомая. Лихие светлые вихорки приятного медового оттенка – под цвет глаз – красиво клубятся надо лбом, ушки чуть оттопырены, кожа светится матово и празднично, оттененная тихим румянцем, и губы блестят незнакомой округлой припухлостью. А еще – брови вразлет. У нее что, от природы такие красивые брови? Надо же… И шрамик на виске у девчонки трогательный. Удачно вписался в образ.
– Ну? Нравится? – не выдержав ее молчания, чуть обиженно спросила Саша.
– Не то слово…
Марина повертела осторожно головой, будто попыталась удостовериться в том, что в рамке зеркала находится именно ее лицо. Как-то не верилось, и все тут. Слишком уж хорошенькая девчонка в зеркале сидела. Молодая, кокетливая. Такие девчонки работу бумажную не пашут, по дому с уборкой не носятся, щи да котлеты на обед не готовят. Они другую какую-то жизнь ведут. Гламурную, тусовочную, телевизионную. Во! Точно! Утром по телевизору точно такую девчонку показывали, она музыкальную программу на молодежном канале вела…
– Надо же… – снова повертела она головой, с трудом привыкая к своему новому образу. – А я всегда считала, что моя прическа очень для меня съедобная… Средняя длина волос…
– Ну да, съедобная! – язвительно хмыкнула Саша. – Отвратительная была у вас прическа, а не съедобная! – И добавила менторским тоном: – Запомните раз и навсегда, не бывает у нормальных женщин средней длины волос! Они должны быть или короткими, или длинными, и все! Третьего не дано.
– Хорошо. Я запомню, – послушно покивала Марина.
Вообще, она бы сейчас согласилась со всем, что бы ей ни сказали. Все естественное сопротивление личности ушло в состояние первого шока, и она барахталась в нем, как барахтается в море заснувший и свалившийся с надувного матраса человек. Вот чего бы ему пугаться да барахтаться? Вода теплая, спокойная, очень даже приятная, и берег рядом, рукой подать, но дна-то под ногами нет!
– Ой, спасибо вам, Сашенька… – будто устыдившись своей невежливости, торопливо развернулась она к девушке. – И правда, здорово! Мне нравится. Непривычно только.
– Ничего. Привыкнете. К новому образу несколько дней приспосабливаться надо, – довольно улыбнулась ей Саша. – Первое время от зеркала шарахаться будете… Ну что, пойдем покажемся Илье?
– Ага… Пойдем…
Он тоже ее не узнал. Смотрел обалдело, пока она приближалась, хлопал длинными ресницами. Потом произнес тихо:
– Ну, Сашка, ты даешь… Да у тебя и впрямь талант…
– Да ладно, сама знаю! – небрежно махнула рукой Саша, как фея, потерявшая интерес к сотворенному ею чуду. – Иди в кассу, оплачивай. Только там в обморок не падай, ладно? У нас тут все дорого…
Последнее обстоятельство, однако, Илью вовсе не смутило, потому что он тут же потащил Марину в магазин. Почти силой заволок. Непременно захотелось ему обрядить ее в модные джинсы. Девчонки-продавщицы натаскали ей в примерочную кучу штанов, и одни из них сели как надо. Марина сама это почувствовала, уж неизвестно, по какому принципу. Потому что джинсы вообще за одежду не признавала. А тут застегнула, посмотрела… Да, действительно, новый образ требовал, буквально настаивал именно на этой легкомысленной тряпочке! Чтоб с заниженной талией, чтоб щиколотка в облипочку. Как у той девчонки, музыкальной ведущей из телевизора. И нога в босоножке на шпильке выглядывала из-под этой джинсовой узости правильно и сексапильно. И захотелось спину распрямить, а грудь выпятить. Благо, что есть ей что выпятить. Правда, пришлось к этим джинсам еще и майку прикупить. Чтоб завершить образ.
– Ну вот, а ты за свой пуп боялась… – с удовольствием осмотрел ее Илья.
– Так его ж не видно! Видишь, майка как раз до пояса джинсов!
– Ну да, не видно. И не надо. Зато другое видно. Молодость, красоту, сексапильность. Сама-то как себя чувствуешь?
– Не знаю, Илья. Не поняла еще.
Лукавила, лукавила она конечно же, что "не поняла еще"! Все она прекрасно поняла и прочувствовала. В тот еще момент прочувствовала, когда продавщицы дружно начали величать ее "девушкой". А их, продавщиц, не обманешь. По их интонациям всегда слышно, как они эту "девушку" произносят – или искренне, или просто чтоб покупательнице угодить…
Пока шли домой, она, как флюгер, поворачивала лицо к каждой зеркальной витрине, загодя выпрямляя спину и выпячивая грудь. Сдавала экзамен самой себе. Чтоб не дай бог усомниться. А может, и не для того вовсе. Просто так себя рассматривала, ради удовольствия. Она ж на каникулах все-таки. На отдыхе перед трудной и одинокой жизнью. Отчего и не повеселиться на полную катушку?
Ни на какой пруд они в тот день не поехали. И к подруге на дачу тоже. Любовью занялись. Раньше она терпеть не могла это выражение – "заниматься любовью". Слишком пошлым казалось. А теперь ничего – занималась. Любовью. Причем с удовольствием. И сама себе удивляясь. Можно даже сказать, с упоением занималась. А самое главное, никакой пошлости в этом не присутствовало. И на зов мобильника, надрывный и наглый, оторвалась от этого занятия с неохотой, прошлепала голышом в прихожую, рванула сердито сумку на "молнии" – приспичило ж кому-то пообщаться, подождать не могли! Но, увидев имя в окошечке телефона, закричала радостно в трубку:
– Машенька, ну что ты мне не звонишь так долго? Я же волнуюсь, дочь! Ты почему трубку не берешь?
– Ой, да некогда, мам… – полился в ухо веселый Машкин голосок. – Ну чего я, на пляж мобильник таскать должна?
– Да хоть бы и на пляж! Ну как ты там? Расскажи!
– Все хорошо, мам! Отдыхаем на полную катушку. У нас тут компания такая хорошая подобралась… Я вчера со скалы вниз головой нырнула, представляешь? Не солдатиком, а вниз головой! По-настоящему! Так боялась, а преодолела!
– Машка, не смей больше этого делать… Слышишь? Один раз нырнула, и хватит! Это опасно, Машенька! Я прошу тебя, пожалуйста…
– Ну, заквохтала, курица Галина Бланка… Ты чего, мам? Мне в том году семнадцать исполняется, замуж пора, а ты все "не ходи – снег башка попадет…".
– Какой замуж, Машка? С ума сошла? Ты там с мальчиком познакомилась, да?
– Ага. Познакомилась. Не это не для "замужа", ты не бойся. Про "замуж" я так просто ляпнула, для общей картины моего взросления.
– А… Ну тогда ладно…
– Мам, а чего у тебя голос такой?
– Какой? – испуганно прохрипела Марина и чуть прокашлялась в сторону. – Обыкновенный у меня голос…
– Не-а. Не обыкновенный. Он у тебя какой-то… взволнованный. А папа дома, мам?
– Н… Нет… Папа не дома…
– А где он? Опять у бабушки?
– Да… Да, Машк, он у бабушки.
– Понятно… Ладно, я ей потом позвоню. А то у папы телефон все время отключен. Опять, наверное, забыл деньги на счет закинуть? Ждет, когда ты это сделаешь? Рассеянный с улицы Бассейной.
– Ага. Ты же знаешь нашего папу.
– Мам, у вас там все нормально?
– Да. Все нормально. Не волнуйся.
– Ну ладно. Меня ребята ждут. Мы в местный клуб намылились. Все, не скучайте там без меня! Пока! Целую!
– И я тебя целую, доченька…
Зажав телефон в горячей ладони, она тихо пошла в спальню, неся в себе ощущение своей женской беды, от которой так удачно спасалась бегством. Чего от нее спасаться-то? Куда? Пройдет июль, наступит август, приедет Машка, и придет конец коротким каникулам. А потом будет осень. И одиночество. У Машки своя жизнь. Нет, роман с Ильей, может, еще и продлится какое-то время. Короткими встречами. На бегу. Машка – девушка активная, дома вечерами не сидит. А потом…
Юркнув под одеяло, она уткнула лицо в подушку, замерла. Почувствовав руку Ильи на своем плече, дернулась нервно.
– Эй, ты чего? – тихо спросил Илья. – Случилось что-нибудь?
– Нет. Ничего не случилось.
– А кто это звонил? Дочка?
– Да. Дочка. Машка.
– А зачем ты ей врешь?