– Спасибо, спасибо, Вера Константиновна! Вы даже сами не понимаете, как меня выручили! – расшаркалась в благодарностях Соня. Совершенно искренне расшаркалась. И улыбнулась при этом так же – празднично. А что? Душа берущего, наверное, тоже свой праздник должна праздновать? Пусть маленький, но праздник благодарности? Чтоб не зародилось, не дай бог, в закоулках души скороспелое недовольство собой, всего лишь берущим…
Занятых денег на покупку билетов хватило впритык. Зато по времени все хорошо совпало, как Вика и просила. Поезд в ее северный город приходит утром, а вечером – самолет. Господи, а ехать-то как долго – почти двое суток… Но хоть в том повезло, что ей плацкартное место досталось. На купейное бы уж точно денег не хватило. Так, теперь надо Вике позвонить, доложить обстановку…
– … Вера Константиновна, вот, я купила билеты! – весело предъявила она открывшей ей дверь соседке длинные голубые книжицы, – ночью уже уезжаю! Еще раз вам спасибо, Вера Константиновна! Вот что бы я без вас делала? Пока бы деньги собрала…
– Ой, да ладно… – расплылась в довольной улыбке соседка. – Заходи, у меня как раз чайник вскипел… А может, тебя ужином накормить? У те бя ж дома, наверное, в холодильнике шаром покати…
– Нет, не покати шаром, Вера Константиновна. Там есть еда. Люся вчера щи сварила, там еще много осталось. Можно я позвоню, Вера Константиновна?
– Постой… Какая еще Люся? Ты что, подружку свою пустила пожить, да?
– Нет, не подружку… Так можно мне позвонить? Вика там ждет…
– Да звони, звони, конечно…
Пожав плечами, женщина деликатно удалилась на кухню, оставив ее одну в прихожей. Вика взяла трубку сразу, еще и первый длинный гудок не успел пропеть свою длинную междугороднюю песню.
– Вика, это я, Соня! Все в порядке, Вик! Я купила билеты!
– Тихо ты. Не ори так. Мне хорошо слышно, – отрывисто проговорила в трубку Вика. – Когда ты приезжаешь?
Выслушав полный Сонин доклад, она помолчала немного, потом, отчего-то понизив голос, произнесла сухо и деловито:
– Так. Хорошо. Слушай меня внимательно, Соня. Как приедешь, возьмешь на вокзале такси. Назовешь адрес, подъедешь к моему дому. В подъезд не заходи – набери код на домофоне, три цифры – ноль двадцать три. Запомнила? Ноль двадцать три! И жди меня на улице – я выйду. Машину не отпускай!
– А… Почему мне не надо заходить, Вик? Я же с дороги буду…
– Сонь! Не задавай вопросов, ладно? Так надо. Вдруг тебя соседи увидят?
– О господи, Вик… Прямо шпионские страсти какие-то… Что у тебя там происходит вообще? Неужели все так серьезно?
– Очень серьезно, Сонь. Серьезнее некуда. Потом расскажу… Ну, ты все поняла, Сонь?
– Да-да, все поняла… Я все сделаю, Вика, как ты говоришь. Не волнуйся!
– Я не волнуюсь. Ой, вот еще что! Совсем забыла! Тебе обязательно на работе надо оформить командировочное удостоверение!
– Какое удостоверение? Зачем? Я же не в командировку еду!
– Так надо, Соня. Здесь город такой – особенный. У тебя могут на вокзале попросить командировочное удостоверение.
– Ой, а что делать? Снова на работу ехать? А вдруг я не успею?
– А ты попытайся, Сонь. Нам на пустяках прокалываться нельзя.
– Вик, а куда я должна командироваться? Хотя бы примерно?
– Ну, пусть будет департамент образования, например… Точно, департамент образования! Попроси на работе, тебе напишут! Жалко им, что ли?
– Хорошо, я попробую. Сейчас такси возьму и на работу сгоняю. Должна успеть!
– Ага. Молодец. Ну все, давай, пока. Я надеюсь на тебя, Соня. Жду…
В трубке уже долго пищали короткие гудки, оборвавшие этот странный диалог, а она все не могла разжать пальцы и опустить ее на рычаг, будто страх и тревога за сестру парализовали руку, проникали в нее через эти короткие ядовитые гудки.
– Сонь… Ты поговорила уже, да? Не уходи, зайди-ка сюда на минутку… – выглянула из кухни Вера Константиновна.
– Я тороплюсь, Вера Константиновна…
– Ничего, успеешь. Зайди!
Соня зашла, опустилась на стул, глянула на нее рассеянно.
– Сонечка, так я все-таки не поняла… Что за Люся с тобой живет? Ты бы поостереглась пока пускать к себе подружек… Пожила бы пока тихонько. Мало ли что? У нас тут народ всякий живет, а квартира ваша еще никак не оформлена…
– Это не подружка, Вера Константиновна. Это родственница Анны Илларионовны. Она в командировку приехала, на три дня всего. Завтра уже уехать должна.
– Что? Какая еще родственница? Впервые слышу, чтоб у Анны Илларионовны объявилась родственница… Я с ней бок о бок сорок лет прожила и чем угодно могу поклясться, что никаких родственников никогда в глаза не видела! Да она и сама говорила, что у нее никого из родственников не осталось, ни одной живой души… Здесь что-то не так, Сонечка!
– Ну, не знаю… Эта Люся сказала, что Анна Илларионовна с ее бабушкой якобы в ссоре была, вроде как прокляла ее за что-то… Потому и говорила всем, что у нее родственников нет…
– Что? Анна Илларионовна – и прокляла? Да ну тебя, Соня! Фу, бред какой! Нет, она очень, конечно, сложным была человеком, близко к себе никого не подпускала, но чтобы проклясть кого… Да она и мухи за всю свою долгую жизнь не обидела, и голос ни на кого ни разу не повысила! Слишком уж равнодушна и горда была старушка, до нас, грешных, не шибко снисходила. Нет, не было у нее никого. Уж я-то знаю! Сорок лет с ней бок о бок…
– Не знаю, Вера Константиновна… – виновато пожала плечами Соня. – Сама ничего не понимаю… Ну, так я пойду? Мне еще на работу успеть надо…
– Ну, иди, иди… – недовольно поджала губы Вера Константиновна. – Раз торопишься, то иди, что ж… А с женщиной этой все равно держи ухо востро! Мне кажется, она врет, что родственница…
Выйдя из квартиры соседки, она рванула было к лестнице, но у своей двери остановилась, вслушалась в тишину подозрительно. Потом осторожно нажала на кнопку звонка. В квартире явно происходило какое-то шевеление, глухие шорохи-звуки просачивались через старую облезлую дверь, но тем не менее открывать ее Люся отчего-то не торопилась. Соня уж совсем было отчаялась от дурных предчувствий, как вдруг лязгнул замок с той стороны, и в проеме возникло виноватое Люсино лицо с будто приклеенной на нем вежливой улыбкой:
– Ой, простите, Сонечка, заставила вас ждать… Простите, ради бога! Просто… Тут такое дело… Даже не знаю, как сказать! Понимаете, мой муж из Твери взял и нагрянул неожиданно! Прямо как с неба свалился! Он, знаете, у меня ревнивый такой! Решил, что я… Ну, в общем… Сами понимаете…
Она хохотнула стыдливо, запахивая на себе поглубже халатик, потом глянула на Соню игриво и в то же время немного виновато:
– Пусть уж он с нами переночует, Сонечка, ладно? Куда его теперь девать-то? Не на улицу же ему идти ночевать…
Она тут же отступила в прихожую и, оглянувшись через плечо, весело прокричала в комнату:
– Серёня! Ну где ты там? Иди познакомься… Вот, Сонечка пришла…
Серёней оказался плотный небритый детина с хмурым, оплывшим грушей лицом. Про таких говорят – типаж. Прекрасный, например, из Серёни бы вышел типаж для рекламы пива, мельком подумалось Соне. Вроде того – ты где был, пиво пил… Вон как гордо выплыл в прихожую, окинул ее оценивающим злым взглядом! И даже сопнул сердито. И непонятно было, на кого он так сопнул – то ли на Соню, то ли на жену свою Люсю. Соня решила, что все ж на Люсю – она-то его прогневить ничем не успела. Только вошла…
– Здравствуйте… – улыбнулась она Серёне роб ко-приветливо, слегка поеживаясь под его взглядом. Она всегда заранее робела перед такой вот чужой, ничем не обусловленной сердитостью. Будто весь организм срочно начинал бить тревогу и сворачиваться в трубочку, как улитка.
Никак не прореагировав на ее тихое "здравствуйте", Серёня почесал жирную грудь, по-бабьи свисающую из разреза линялой голубой майки, потом неуклюже развернулся и гордо удалился на кухню, оставив женщин одних в прихожей.
– Сонечка, да вы не тушуйтесь! Что вы! Я сейчас его спать уложу… Давайте мы на кухне на полу ляжем, а вы в комнате? Хорошо?
– Как хотите… – пожала плечами Соня, жалея, что отказалась от ужина, гостеприимно предложенного Верой Константиновной. Ужинать в присутствии этого сердитого Серёни ей точно потом не захочется. Отступив к двери, она произнесла тихо: – Да вы не беспокойтесь, Люся, я сегодня домой поздно приду. Мне еще на работу надо, потом в магазин… Я ведь уезжаю ночью.
– Куда?
– К сестре.
– А надолго?
– Нет. Через два дня вернусь. Максимум – через три.
Сев в такси, Соня повздыхала тихонько от вынужденного расточительства и, чтобы отвлечься, начала заниматься непривычными для нее расчетами, то есть сводить концы с концами. Права Томочка – и впрямь сложная это наука, концы с концами сводить. Надо ж прикинуть в уме так и сяк и выровнять баланс правильно, чтоб оставшихся в кошельке денег хватило на все про все… Денег-то там – пшик с маслом! А Вика еще сказала – такси от вокзала возьми… Сколько оно там, на северах, стоит, это такси? Надо же и в поезд с собой еды прикупить! Не будет же она три дня ехать голодная… И потом, надо же будет и здесь еще жить с Викой и с малым племянником до зарплаты… Господи, голову же сломать можно, как сэкономить-то? Эх, как бы сейчас пригодились ей Томочкины советы… Кстати, почему ее все время дома нет? А может, она просто трубку не берет? Чтоб не надоедали? Она ж ей прямо так и сказала – не надоедай, мол, живи сама, привыкай к полной самостоятельности… Так буквально дословно и произнесла – не надоедай…
В очередной раз воспроизведя в памяти эту последнюю Томочкину фразу – про самостоятельность, – Соня вдруг с удивлением обнаружила в себе обиду. Самую настоящую! Как-то незаметно выросла она сама по себе, оформилась, определилась внутри, стала жить своей отдельной, ноющей жизнью. Господи, только этого ей еще не хватало! На Томочку обиду держать! Нет, оно понятно, что каждый инфантильный человек, в одночасье отвергнутый своим благодетелем, тут же начинает на него изо всех сил сердиться. Что ж, она это прекрасно понимает. Только засевшая внутри обида понимать ничего не хочет. Так и скребет по сердцу своими противными паучьими лапками…
Наверное, надо прогнать ее как-то. Некогда сейчас на Томочку обижаться. Завтра будет трудный день. Следующий день ее самостоятельной жизни. Вот уж Томочка не знает, чем эта ее самостоятельность обернулась – чужими людьми, поселившимися в квартире, поездкой к Вике да взятой у соседки взаймы кругленько-неподъемной суммой…
* * *
Что ж, со стороны позвонивший ей кавалер выглядел довольно-таки неказисто, надо это признать. Спрятавшись за колонной выходившего фасадом на городскую площадь здания почтамта, Тамара с пугливым интересом разглядывала маленького, квадратно-пузатого телосложения мужичонку, никак не решаясь выйти из своего укрытия. Потом ругнулась сама на себя – ишь, царевича-королевича ей подавай! Приходил уже один такой, хватит, сыта оказалась по горло! Да и сама она, если уж правде в глаза смотреть, тоже далеко не королевишна… Да и что ей, с лица этого мужикашки воду пить, что ли? Ей с ним личную долгожданную жизнь надо строить, а уж воды можно и из другого места напиться, коли охота будет. Нет, надо идти, знакомиться, поглядеть поближе да прицениться, что там за мужикашка такой…
Вздохнув еще раз и одернув на себе новый жакет, она вышагнула из-за колонны, медленно пошла навстречу нервно слоняющемуся у небольшого фонтана кавалеру. Будь что будет. Вот только зря, ей-богу, она в этот новый костюм выпендрилась, совершенно зря! Он красивый, конечно, но уж сильно торжественный. Не совсем подходящ для такого свидания. Черный как ночь, а лацканы на пиджаке ярко-белые, и пуговки большие белые в два ряда. Слишком уж не увязывался внешний вид кавалера с ее новым костюмом. Был этот кавалер… будто обтерханный какой-то. Право слово – мужикашка. По-другому и не назовешь. Брюки будто утюга сроду не знавали, торчат пузырями на коленях, зато на спине пиджака – вообще! – яркий утюжный след сразу в глаза бросается. И не просто так, чтоб слегка припалило, а во всей своей желто-сожженной красе. Большой оригинал этот мужикашка, однако. Другой с таким утюгом даже из дому постесняется выйти, а этот, смотрите-ка, на свидание приперся… А может, он и не видел, что у него сзади такая отметина припечаталась? Может, он просто торопился и пиджаки перепутал? От волнения? Или от большой рассеянности? Даже и не знаешь теперь, как себя вести… То ли сказать ему об оплошности, то ли смолчать вежливо.
Подойдя поближе, она обнаружила в его облике еще один неприятный для себя изъян – мужикашка был совсем маленьким. Такого был копеечного росточка, что просто ни в какие ворота. На целую голову ее ниже! Вот знала бы, ни за что бы туфли на высоком каблуке не надела. И сама на этих каблуках уже смаялась, и человеку настоящий удар по самолюбию теперь будет… Но не спрашивать же было у него по телефону, какого он роста да обличья! Она ж как лучше хотела. Чтоб красиво было. А получилось – не пришей кобыле хвост. И ладно бы еще, если б она сама на этих каблуках ходить умела! Ноги вон мигом затекли, с трудом по брусчатке ковыляют…
– Это ты, что ль, Коля будешь? – улыбнулась она ему дружелюбно и одновременно чуть вымученно. Хотела снисходительно улыбнуться, да не получилось у нее снисходительно. Когда каждый шаг в ногах болью отдается, тут уж лицу не прикажешь.
– Ага… Я Коля и есть… – расплылся в радостной улыбке мужичок. – А ты, стало быть, Тамара…
Боже мой – он еще и рябой весь! Как говорится, еще один нежданный для вас сюрприз, госпожа королевишна! Вот это уж совсем тоска, как себя ни уговаривай с такого лица воду не пить… Но что делать – не поворачивать же назад да не бежать от него, только поздоровавшись. Ну, рябой, ну и что… Со временем глаз приглядится, притерпится… Зато ее больше любить будет! Она-то с ним рядом, выходит, и впрямь красавицей смотрится! Вот и пусть потом любуется на нее, и оценивает по самой высокой мерке, и даже гордится, что у него такая жена! Хотя чего это она – уж сразу и до жены допрыгнула! Поглядим еще, послушаем, что тут за фрукт с утюгом такой…
– Ну что, погуляем? Иль сразу пойдем да по пивку вдарим? – деловито осведомился Коля, с видимым удовольствием ее оглядывая. И тут же вынес свой незамысловатый вердикт по результатам этого осмотра: – А ты ничего, справная… Мне такие бабы всегда нравились, чтоб кровь с молоком…
– Ой ли? – вдруг неожиданно для самой себя кокетливо рассмеялась Тамара. – А что, много их у тебя было, баб-то?
– Да уж водились, грех жаловаться. Меня вообще бабы всегда любили! Что, не веришь?
– Да как тебе сказать… Не знаю я. А где они все? Ну, которые любили-то? – задала свой вопрос Тамара. Как ей показалось – каверзный.
– Так знаешь же, как в жизни бывает… Сегодня все путем, а потом все как-то само собой не туда поворачивается, глянешь – и опять один как перст… Просто невезучий я, наверное. Эх, да если тебе про мою жизнь порассказать… Всякого в ней было…
Он вздохнул, глянул на нее грустно и как-то слишком уж по-собачьи преданно, будто спрашивал разрешения – позволишь, мол, рассказать-то? Потом, еще раз вздохнув, все-таки предложил робко:
– А то давай расскажу… Если тебе интересно, конечно. Весь тебе откроюсь, до самого донышка. Хочешь?
– Что ж, расскажи. Отчего и не послушать? – коротко дернула плечом Тамара. – Только давай сядем где-нибудь. А то меня сегодня ноги не держат. Устала я.
– Ага, ага! Конечно, давай сядем! – обрадованно засуетился Коля, озираясь. – Я тебе сразу так и предложил – помнишь? Посидим, говорю, пивка попьем! Вон, видишь, кафе под синим тентом? Туда и пойдем! Там всегда и музыка такая душевная играет, шансон называется. Ты любишь душевную музыку-то?
– Люблю. Я всякую музыку люблю, – сдержанно кивнула Тамара. И тут же, скосив глаза на его спину, решилась спросить: – Слушай, а ты вообще в курсе, что у тебя на спине… Как бы это сказать…
– Это ты про утюг, что ли? – весело посмотрел на нее снизу вверх Коля и так наивно хлопнул при этом глазами, что ей вдруг очень неловко стало за свой бестактный вопрос.
– Ну да… Про утюг… Просто очень уж в глаза бросается…
– Ой, да ладно тебе! Подумаешь! И пусть бросается! Иль ты стесняешься со мной идти?
– Да нет, что ты! Я не стесняюсь, просто…
– Эх, вот все вы бабы такие… Все вам красивости одни в мужике подавай! А что у человека на душе, какой он на самом деле есть, вам и наплевать!
– Ой, да не нужны мне никакие красивости! – обиделась вдруг Тамара. – Я же просто так спросила! Думала, ты не заметил… Или перепутал чего… Всяко же бывает!
– Да ничего я не перепутал! Просто я это… Я не такой! Я на всякие там жизненные мелочи вообще внимания не обращаю! Подумаешь, след от утюга на пиджаке остался! Так не от дерьма же, правда? Пиджак как пиджак, добрый еще… Не выбрасывать же его на помойку…
– Да ты не обижайся, Коль…
– Да я и не обижаюсь! Подумаешь! Просто я без бабы живу, давно уже. Вот и некому приглядеть…
– Ага… И домашней еды тоже давно не ел, да? – хитро сощурившись, тихо-коварно переспросила Тамара.
– Чего это ты вдруг – про еду? – словно уловив в ее голосе нехороший для себя подвох, встрепенулся Коля. – Иль ты думаешь, что мне баба только для еды да для обиходу всякого нужна?
– А что, нет?
– Ох, какая ты… Прямо без ножа мужика режешь! Люблю таких баб, чтоб вокруг да около не ходили!
– Ну, так все-таки…
– Нет, Тамарочка. Я не такой! Я жить с теплом люблю, чтоб душа к душе запросто так тянулась, а не из-за всяких там интеллигентских заморочек да реверансов. Я потому и с бывшей своей развелся, что она все помалкивала да злобу в душе копила. Подожмет губы, и молчит, и глядит презрительно, будто я вошь какой ничтожный. А я – человек! Мне от тебя не презрение, мне от тебя любовь нужна…
– Так ты разведенный, значит?
– Ага. Разведенный. Могу и паспорт показать.
– А у тебя и паспорт с собой имеется?
– А у меня всегда свое с собой имеется, Тамарочка. И паспорт, и рожа моя рябая, и душа нараспашку!
Так, за разговором, они дошли до синего тента кафе, уселись за хлипкий пластиковый столик с такими же хлипкими креслицами. Тамара огляделась – на кафе это заведение слабо тянуло, конечно. Так, забегаловка. Чистой воды пивнушка. Но уж тут не до выбору – куда кавалер пригласил, туда и пришла. Может, у него с деньгами туго?
Молоденькая девчонка в засаленном переднике принесла им пиво в огромных запотевших кружках, бухнула ими об стол совсем не вежливо. Тамара тут же потянула кружку к себе, приложилась, сделала несколько больших глотков – очень уж пить хотелось. Прямо в горле все пересохло. От волнения, наверное. Потом, осмелев, вытащила онемевшие ноги из тисков-лодочек, скрестила ступни, покачала ими в воздухе и вдруг почувствовала себя почти счастливой. И правда – хорошо! Пиво быстро распространилось по организму, обволокло его тепло и бархатно. Под порывом несильного ветра слегка колыхнулся тент над столиком, желтый тополиный лист залетел, покружился и упал ей на колени – маленький, жалкий, пожухлый. Отчего-то он особенно ее растрогал, этот лист. Еще тепло, еще ему жить да жить, а вот, поди ж ты, сорвало шальным ветром, унесло с дерева…