- В том-то и дело, что я кого-то жду, - призналась Рита. - Вроде его - и в то же время кого-то другого… Не знаю, Машка! Может быть, романтические бредни никак не выветрятся из моей головы… Это плохо?
- He-а… Хорошо. Лучше ждать неизвестного, чем ничего вообще… Это получится, как у Кинга, - безнадега… Давай выпьем по последней. За наши с тобой романтические бредни, благодаря которым мы все еще живые люди, а не ходячие кладбища с дежурно-обязательным набором эмоций!
Они возвращались домой уже вечером.
"Засиделись, - ругала себя Рита. - Мама там одна…" Сердце Риты кольнуло - вечное чувство ответственности и вины.
- Ник, давай быстрее!
Ник и так старался, почти бежал, чтобы поспеть маленькими своими ножками шаг в шаг с материнскими - длинными.
Трамваи как нарочно стояли - Рита видела темно-красный шлейф вагонов с белыми верхушками. За пустыми стеклами даже пассажиров уже не было видно - похоже, трамваи стояли так давно, что и самые терпеливые сбежали. Зато на троллейбусной остановке толпилось такое количество людей, что Рита только вздохнула - две остановки придется одолеть пешком… Ладно бы она была одна, а то с Ником.
"День сегодня явно не из удачных", - подумала она.
Но рядом шел Ник, прижимая к груди пакет с видеокассетами, выданными для просмотра щедрым Артемом, и скорее всего так не считал.
"Может быть, он и прав, - подумала Рита. - Время покажет…"
Они добежали до своего дома уже в полной темноте.
- Вот, - торжествующе сказал Ник. - Дошли же!
- Дошли, только потратили больше времени, чем рассчитывали…
Перед Ритиными глазами возникла страшная картина - куча листов, исписанных мелким, убористым и неразборчивым почерком, светящийся экран, глупейший, занудный текст - "и кто его печатает?" - и бессонная ночь…
Если бы не ее легкомыслие, она запросто справилась бы с подработкой уже сегодня вечером, а так…
На четвертом этаже Рита наконец остановилась.
- Боже… - выдохнула она.
Дверь в их квартиру была приоткрыта. Чуть-чуть. Но и этого хватило, чтобы Ритино воображение немедленно нарисовало картину ограбления, бедную мать, привязанную к стулу с кляпом во рту… О другом она вообще старалась не думать - слишком страшными иногда бывают наши мысли.
- Ник, подожди меня здесь, - прошептала она.
И тихо, стараясь не привлекать к себе внимания возможных злоумышленников, открыла дверь в собственную квартиру.
В квартире тихо бубнил приемник. Рита вошла, по-прежнему стараясь не шуметь.
- А ей тяжело, понимаете, дружок? - услышала она материнский голос - и у нее отлегло от сердца.
"Слава Богу, с мамой все в порядке!"
- Она мечется, пытается заработать деньги, и ее не остановишь! Мне иногда кажется, что она просто старается доказать всем, что она самостоятельна! Что она все может и ни к кому никогда не обратится за помощью… Очень сложный человек моя Рита. И так хочется, чтобы она все-таки чего-то добилась, может, хоть тогда успокоится?
Речь шла о ней, Рите. Она покраснела - Рита никогда не любила этих разговоров о себе, и особенно было неприятно, что мать ее, Риту, жалела, вместе с кем-то невидимым, а потому - неведомым… "Скорее всего к маме забрела ее подруга", - решила она.
Она тихо, на цыпочках вернулась, позвала Ника жестом и позвонила в дверь.
- Дверь не закрыта, мама, - громко крикнула она, входя в коридор. - У тебя гости?
- Да, - кивнула смущенно мать, выходя ей навстречу.
Рита чмокнула ее в щеку, оставила раздевать Ника, а сама прошла на кухню, движимая банальным любопытством.
И - замерла.
За столом с чашкой чаю в руках сидел их новый сосед.
Рита мучительно покраснела, но он покраснел еще больше. Вскочив неловко, так, что стул наверняка бы опрокинулся, не ухвати он его за спинку, он стоял теперь, слегка наклонив голову.
- Здравствуйте, - сказала Рита.
Он кивнул, по-прежнему молча, и поднял на нее глаза.
- Знакомься, Рита, это Сережа, - пояснила мать, входя. - У меня сердце немного прихватило, а корвалола нет! Я бросилась к Сереженьке, и - слава Богу! - он мне очень помог. И за лекарством в аптеку сбегал, и рядом побыл, пока не отпустило… Вот сидим теперь чаи распиваем… А это моя Рита.
Он посмотрел на нее и неожиданно улыбнулся.
- Я знаю, - сказал он. - Мы уже познакомились…
И что же произошло?..
Рита оглянулась. Словно боялась увидеть за окном солнце. Не приведи Бог снова оказаться с кем-то в одной сфере солнечного влияния, хватит уже!
Он стоял и смотрел на нее с таким же испугом.
Странное дело, но именно этот его страх сделал его ближе ей.
Солнца не было. Сумерки сгустились до черноты.
"А оно всегда есть, солнце-то"…
- "И нет ни печали, ни зла, ни ревности, ни обиды… Есть только северный ветер, и он разбудит меня, там где взойдет звезда Аделаида…" - тихо пел Гребенщиков, спрятавшись в приемнике, и ей показалось, что слова эти звучат насмешливо.
"Сможешь спрятаться от солнца в темноте, Ритка?"
Звезда Аделаида всходила на небесах.
Рита знала - надо спрятаться в панцирь. Никаких звезд! Никакого солнца!
За всем этим непременно следует боль.
- Вам кофе со сливками? - спросила она, наливая ему кофе.
Он странно вздрогнул - точно она сказала что-то неуместное. Как если бы сейчас она была обязана произнести совсем другое.
"В волосах моих заблудились мысли твои - неужели ты этого не понял?"
Наверное, именно так она должна разговаривать. Вспомнить, что когда-то она писала стихи. Это было давно. Это неправда…
- Вам со сливками? - повторила она, чувствуя, что щеки заливает горячая краска.
"Фу, - выругала она сама себя. - Веду себя как маленькая идиотка… Он, безусловно, красив. В его глазах спрятана тайна, и тайна эта соседствует с болью… Они, конечно же, уживаются друг с другом. Мне хочется, чтобы он улыбнулся. Мне так этого хочется! Не губами, а именно этими глазами…"
- Да, - сказал он, продолжая смотреть на нее вопросительно-удивленно. - Со сливками… Спасибо.
Мама ушла с Ником. Ему было пора спать.
Из детской комнаты доносился теперь ее мерный голос.
- Она читает ему Клайва Стэпла Льюиса? - удивленно спросил Сергей.
- Что в этом удивительного?
- Странно, - сказал он. - Сейчас все помешаны на Гарри Поттере.
- Мы не совпадаем со всеми, - призналась Рита. - Это наша семейная трагедия… Не получается никак. Хотя стараемся…
- Не надо вам стараться, - рассмеялся он. Глаза остались печальными.
- Отчего же - не надо? Белым воронам никогда не живется хорошо…
- Зато белых ворон любит Бог, - сказал он. - Думаю, за это стоит и пострадать. За это счастье…
- Знаете, Сергей, белые вороны устают, - сказала Рита. - Иногда им хочется покраситься… чтобы не портить общей картины. И кто вам сказал, что Бог любит белых?
- Я так понял, - сказал Сергей, - читая Библию. А то, что вы устаете, это естественно. Вы привыкли думать душой, а не головой. Нормальная усталость…
- Легче от этого мне не стало, - усмехнулась Рита. - Хочу раствориться в стае. С недавнего времени это желание весьма сильно.
- У вас не получится, - сказал он. - Глаза выдадут… Вы не сможете придать своему лицу такое же бессмысленно-озабоченное выражение.
- А мне кажется, оно у меня именно такое и есть, - рассмеялась Рита.
- Знаете, что самое смешное? Каждый человек по своей сути исключителен. Но почему-то все стараются потерять эту исключительность или скрыть от чужих глаз… Друг от друга. А спустя какое-то время начинают искать ее. Я прочитал у какого-то писателя… Сейчас не вспомню, у кого. Да это, наверное, и не важно. "Женщины, радующиеся своей одинаковости и неразличимости, празднуют, в сущности, свою грядущую смерть, которая сделает их одинаковыми абсолютно".
- Милан Кундера, - сказала Рита.
- Что? - вскинул он на нее глаза.
- Это из Милана Кундеры, - пояснила она. - "Невыносимая легкость бытия". Хорошая книга.
Он засмеялся тихо и покачал головой:
- Черт, а я и забыл… Иногда западает мысль, и не помнишь автора…
- Вечная судьба авторов! Они оставляют свои мысли и дыхание. Но никогда - имен… Хотя, если подумать, что значит имя? А мысли и дыхание значат гораздо больше.
- Вы не похожи на других, - проговорил он. - Зачем вам "праздник грядущей смерти"?
- Наверное, потому, что я тоже женщина, - развела она руками. - Да и не уверена я, что сильно отличаюсь от других… Обычная мать-одиночка, с несчастной любовью за плечами… Не оказалось во время под рукой куска раскаленного железа…
Он посмотрел на нее с испугом.
Она рассмеялась.
- Это способ избавиться от любви, - пояснила она. - Так сказать, старинное лекарство от этого чувства. Следует опустить кусок раскаленного докрасна железа в стакан с прохладной водой, и пока оно остывает, проговорить так, чтобы дыхание касалось воды. "Именем Адоная да погаснет во мне страсть подобно тому, как железо остывает в этой воде"… И все проблемы решены!
- Зачем?
- Что - зачем? - спросила она.
- Вам нравится блуждать темноте? Поверьте мне, Рита, темнота - наказание! Но уж никак не благость…
- А мне приносит успокоение только темнота, - пробормотала Рита едва слышно. - Слишком много воспоминаний. А темнота - это сон. Отдых.
- Не знаю, - сказал он резко. - Темнота усиливает боль. Но я не буду спорить. Наверное, у каждого человека собственный взгляд. И это только доказывает мою правоту… Раньше я думал так же, как и вы. Что я один среди людей. Исключительный… Пока не понял - на самом деле все не так. Таких людей, как я, много. Они чувствуют, плачут, смеются и ужасно не хотят подчиняться нескольким одинаковым людям. Понимаете, Рита, разных людей больше, чем одинаковых, можете мне поверить… Просто почему-то люди с бедным сознанием научились подчинять себе других… Может быть, потому, что для других немыслимо пользоваться недостойными методами. Предавать, наносить удары в спину, унижать. Это ведь все ненормально… Но я разговорился. Простите!
- Нет, - попросила Рита. - Вы хорошо говорите… Продолжайте.
Ей показалось, что он сейчас говорит ей что-то важное для него. Так, словно он молчал, запрещая себе даже думать об этом, а сейчас его прорвало. Может быть, когда он выговорится, его глаза улыбнутся?
- Нет, Рита, давайте лучше поговорим о вас…
- Ничего интересного, - помотала она головой. - Обычная история…
Она не хотела рассказывать ему свою историю, и в самом деле - слишком все выглядело сейчас банальным.
Некоторое время они молчали. Он ругал себя за минуту откровенности, за то, что сам приоткрылся, вылез из раковины, но и попытался разбудить другого человека - из интереса, любопытства, желания узнать поближе эту странную женщину с огромными глазами. "Разве ты не знаешь, что это гадко? Зачем будить человека, ведь вместе с ним просыпается и тщательно скрываемая боль?"
Сейчас он испытывал мучительное чувство вины - сколько раз он зарекался, запрещал себе вызывать человека на откровенность! Он просто не имеет на это права - особенно теперь, после случившегося…
"Твой удел - темнота", - напомнил он себе.
Рита посмотрела на часы. "О нет", - чуть не вырвалось у нее. Она почувствовала себя Золушкой из сказки - сейчас пробьет двенадцать часов. Всего два и осталось… Рядом с компьютером лежат ее "горошины". Если она сегодня не успеет, когда? Завтра - ночной эфир…
Расставаться с Сергеем не хотелось, и это тоже путало Риту.
"Мы просто говорим на одном языке, - сказала она себе, успокаивая. - Это редко случается… Наверное, даже если мы будем сидеть и молчать, все равно будет хорошо…"
- Я засиделся, простите.
Он истолковал ее молчание неправильно, но Рита, хотя меньше всего ей хотелось сейчас, чтобы он уходил, промолчала.
- Уже поздно…
Он поднялся и двинулся к двери.
- Было очень приятно общаться с вами…
На выходе он взял ее руку в свою и некоторое время молчал, разглядывая ее ладонь, точно пытался совместить их линии жизни.
- Мне тоже, - тихо сказала Рита. Точно призналась…
- Если возникнут трудности, помните обо мне…
Он резко выпустил ее руку, развернулся и вышел.
Дверь хлопнула.
Рита еще постояла, прислонившись спиной к косяку, провела по горячему лбу прохладной ладонью, пытаясь успокоить мысли, и только после того как справилась с собой и стала прежней Ритой, она вернулась в комнату и включила компьютер.
"Предавать, унижать, бить в спину - это ненормально…"
Но это - в порядке вещей, возразила она мысленно ему.
Она начала набирать текст - в слабом освещении настольной лампы мелкие буквы расплывались, приходилось напрягать глаза.
"Он взял со стола пистолет.
- Ну, козел, прощайся со светом белым, - зловеще протянул он".
Рита вздохнула, убирая со лба прядь упавших волос. Губы беззвучно шевелились, повторяя грубые и мертвые слова. У писателя Андрейчука был вот такой бзик - писал на бумаге, по старинке, а так как сей писатель был печатающийся, периодически требовались Ритины услуги как наборщицы.
"Наборщица-уборщица", - пошутила Рита.
Слова казались ей тяжелыми, но кому-то это нравилось. Она не знала, кто будет читать подобное, - но несколько раз, останавливаясь у книжного развала, Рита с удивлением узнавала, что книги Андрейчука раскупаются. А ее любимый Торнтон Уайлдер лежит, никому не нужный. И Павича особенно не берут. Вот Андрейчук расходится, а эти нет.
"Настанет время - и все будут думать, что вот эта смурь и есть настоящая литература, - подумала она. - Вообще-то беллетристика происходит от французского - изящная словесность. Только словесность в грубых руках каменотесов теряет изящность. Хорошо, что я не писатель…"
Всего лишь уборщица-наборщица.
Едина в трех лицах: то ночной диджей, то голос Джульетты, чистящей сантехнику, то соучастник "великого творчества", пытающегося заставить литературу зависеть от обывательского разумения, какой ей должно быть…
- И - что самое главное, нигде нет моего лица, - сказала она. - Как ни посмотри, нигде нет меня… А есть ли я вообще в этом мире?
Она отключилась. Набрала пять страниц текста и поняла, что больше не может. Или свалится со стула и заснет прямо на полу, или уткнется носом в монитор. Результат будет один и тот же…
- Всю работу не переделаешь, - вздохнула она. - Пускай Андрейчук ругается… Я же не автомат.
Рита выключила компьютер, нашла в себе еще немного сил, чтобы стащить одежду, - и упала на кровать.
- Ну и денек сегодня выдался, - прошептала она. - Одно слово - выходной!
Глава пятая
СНЫ О ЧЕМ-ТО БОЛЬШЕМ
Виктор проснулся рано. Его разбудил Риммин голос. Она разговаривала с кем-то по телефону. "Скорее всего с матерью", - решил он.
По утрам мать Риммы всегда звонила, чтобы пожаловаться.
- Солнце мое, - говорила Римма своим стальным голосом, - ты же знаешь, что сейчас я ничего не могу сделать… Где я их возьму?.. Я понимаю тебя… Нет, сейчас не могу…
Он догадался, что речь идет о деньгах.
"Поэтому она так громко и говорит, - усмехнулся он зло. - Чтобы до такого осла, как я, дошло - бедняжка жена не может помочь родной матери. Жадный супруг не субсидирует!"
Он встал, включил электрический чайник.
- Мама, я понимаю, но ты же знаешь, как он ко мне относится!
"Ты этого даже представить себе не можешь, душа моя! - растянул он губы в злой улыбке. - Даже в самых страшных снах не можешь представить…"
- Ладно, я попытаюсь… Есть ли в этом смысл, право. Я только и делаю, что пытаюсь, мама. Это бревно…
"Это бревно с удовольствием выкинуло бы тебя из своей жизни, - подумал он. - Или задушило бы тебя… А вот был такой тип - он, говорят, топил своих жен. В ванной. Это просто. Только за ноги дернуть - и все".
- Все, мама. Все. Я приду к тебе, и мы все обсудим. Он встал. Я больше не могу разговаривать…
Сквозь полуоткрытую дверь он видел, как она положила трубку. Потом украдкой бросила взгляд в зеркало. Кажется, Римма нашла свою прическу несколько растрепанной. Она подняла волосы выше, заколола их сзади заколкой. На секунду задержала руки, чтобы дать Виктору время оценить стройный и изящный изгиб шеи. Топкие руки нежно погладили затылок. Виктор невольно почувствовал, как внутри против его воли становится тепло. Римма угадала его смятение и поправила платье - провела руками по бедрам. Медленно, словно на подиуме, повернулась.
Теперь их глаза встретились.
- Доброе утро, - проговорила Римма.
Он не ответил.
Недавнее желание обладать Риммой разозлило его. И несмотря на то что злость эта была направлена на него самого, он охотно перекинулся на Римму.
Пройдя к зеркалу, поправил галстук.
Она стояла, прислонившись к дверному косяку. Глаза продолжали неотступно следить за ним с грустной насмешкой.
"Чертова ведьма, - подумал он, еще больше раздражаясь. - Чертова ведьма. Жадная и алчная".
Он вспомнил про недавний разговор, невольно подслушанный им, и полез в карман. Достав бумажник, отсчитал несколько пятисотрублевых купюр.
Положил их перед Римминым носом на столик, рядом с телефоном.
Она ничего не сказала, только на дне ее глаз вспыхнул недобрый огонек.
- Спасибо, - процедила она сквозь зубы.
Он вышел, так и не сказав ей ни слова.
Когда дверь за ним закрылась, Римма схватила деньги, смяла их и кинула вслед. Скомканные бумажки, шмякнувшись о входную дверь, рассыпались по полу.
- Ублюдок, - прошептала Римма.
По ее лицу текли слезы.
Она хотела бы выкинуть его из своей жизни, как эти бумажки. Никогда больше не видеть надменную улыбку, это холеное лицо… Ни-ког-да. Невозможность этого Римма осознавала, и чем острее и безнадежнее было это осознание, тем сильнее горела в Риммином сердце ненависть.
- Ничего, я справлюсь, - пробормотала она, подавляя ярость.
Взяв себя в руки, Римма собрала купюры с пола, бережно разгладила их.
Пересчитала.
Вышло четыре тысячи.
Нормально, решила она. Три отдаст матери. Тысячи хватит, чтобы прожить какое-то время. До следующей экзекуции - а именно так Римма называла редкие моменты общения.
И ничего унизительного, уже трезво рассудила она. В конце концов, с паршивой овцы хоть шерсти клок.
Первые лучи солнца осторожно вползли в комнату. Рита почувствовала их тепло и улыбнулась.
Открыв глаза, она даже не поняла, что с ней случилось. Она просто лежала, блаженно потягиваясь в кровати. Настроение было легким, воздушным, как эти шаловливые солнечные зайчики…
Она ли изменилась - или в ее жизни что-то исправилось?