– На все сто процентов, – заявляю я, крепко беру ее под локоть и тащу в сторону "одного местечка".
Мама пытается вырываться, но безуспешно. Все ее выкрутасы мне давно известны. Подарок тете Полине – только предлог. У мамы явно что-то на уме, что-то, что она озвучит только за чашкой кофе, которая последует только за визитом в магазин, поэтому – почему бы не сократить прелюдию? Любопытно, что сегодня станет гвоздем нашего ток-шоу? Моя манера одеваться? Или мои денежные дела? Мама лезет в любые мелочи, касающиеся моей жизни, с неугасающим энтузиазмом. Меня это бесит, но я предпочитаю загонять свое бешенство глубоко внутрь – пусть вяжется по мелочам, но не трогает всего остального.
Однако сегодня, похоже, судьба не собирается потакать мне – мама не согласна останавливаться на несущественном и, размешав сахар в своем эспрессо, вламывается на запретную территорию.
– Что у тебя с личной жизнью? – сузив глаза, спрашивает она.
– На работе, – безмятежно начинаю я, – все супер. Не сегодня завтра меня повысят, глядишь, через пару лет дослужусь до вице-президента, и тогда ты будешь ходить пить чай со своими подружками и хвастаться, какая у тебя продвинутая дочь.
– Все иронизируешь. – Мама осторожно тычет вилкой в свой чиз-кейк. – К месту и не к месту. Прямо как твой отец.
Ясно. Все, что у меня плохого, – от папаши. Хорошо хоть, сейчас эти обвинения произносятся с незначительным эмоциональным накалом – ватт двадцать пять, не больше, а бывали времена, когда то же самое искрило на все сто. Когда это было? Вскоре после того, как папочка нас покинул.
Отец ушел от нас, когда мне исполнилось шестнадцать. Ушел к женщине, вернее будет сказать, к девушке, с которой познакомился случайно, в метро. "Он всегда был бабником", – утверждала мама. На мой взгляд, все мужчины – бабники, но отец, в отличие от многих из них, своей любви к женскому полу не скрывал. Изменял маме направо и налево, но из семьи не уходил, видимо полагая, что тем самым выполняет свой долг передо мной. Может, так и было.
Отпраздновав мое шестнадцатилетие, папочка решил, что довольно с него, и отбыл, предварительно выхлопотав себе право видеться со мной по выходным. Он был неплохим отцом, что бы там ни говорила мама. В то, каким он был мужем, я не лезла, не в пример маме я не имела привычки совать свой нос в то, что меня не касается. Это, кстати, у меня от отца.
От него же мне достались привычка задумываться о том, что такое моя жизнь и что я есть в этой жизни, голубые глаза и хорошие мозги. Нет-нет, вы меня неверно поняли: у мамы с мозгами тоже все нормально, но устроены они у нес сугубо по-женски, она вся – во власти эмоций и держать их в кулаке не желает. Оттого отец у нее всегда виноват во всех смертных грехах.
Но ведь так не бывает, верно? Я имею в виду: человек не бывает исключительно плохим или исключительно хорошим. Разве только в кино. В кино так проще – за два часа зритель должен быстро разобраться, что к чему, а будь герои чуть больше похожи на живых людей, чуть больше полны естественных сложностей, мы бы затосковали у телеэкранов, запутавшись вконец.
А в реальной жизни нет белого и черного. И отец был плох только тем, что бабник. В остальном к нему было не подкопаться. Умный, волевой и самостоятельный мужик. Он и сейчас такой, только на девятнадцать лет старше. От девушки той, к которой он уходил на третий день после моего шестнадцатилетия, остались одни воспоминания, он все такой же бабник, и мама все так же костерит его на чем свет стоит, но – да, я об этом уже говорила – чуть с меньшей страстностью в голосе.
Между тем она возвращается к тому, с чего начала:
– Так все-таки, что у тебя с личной жизнью?
– Записались с Галкой в бассейн… – опять принимаюсь увиливать я.
– Перестань, – обрывает меня мама, – ты отлично понимаешь, о чем я.
Я начинаю закипать. Я ненавижу беседы о моей личной жизни. Особенно с мамой. Потому что мы с ней не сходимся в оценке ее ни по одной позиции. И больше всего меня раздражает то, что мама никак не желает отказаться от этой темы. Хотя, может быть, пара резких выражений ей в этом поможет, думаю я и язвительно говорю:
– То есть ты хочешь спросить, как моя сексуальная жизнь?
Мама шокирована. Отводит глаза и нервным жестом подзывает официантку:
– Будьте любезны…
– Да? – предупредительно говорит пухленькая кареглазая девица.
– Один капуччино и… – Мама делает паузу, я понимаю, что мне тоже позволительно сделать допзаказ, и прошу:
– Тоже капуччино и десерт с клубникой.
Девушка кивает и удаляется. Мама опять поворачивается ко мне. Она уже пришла в себя и вся – в боевой готовности.
Мама хочет выглядеть современно. Ей представляется, что таким образом она продлит свою жизнь. Однако она понимает, что одних только узкоплечих пиджачков и ярких сумочек недостаточно для этого. Нужно еще и мыслить и говорить по-современному. И она старается изо всех сил. До "стебно" или "клево" она, конечно, не опускается, но мобильником и компьютером пользуется весьма уверенно. Легко болтает на околомузыкальные темы и в последнее время присела на так называемую литературную "контркультуру". Но мама не совершенна. Тяжелее всего ей даются разговоры о сексе. И о моей вольной личной жизни.
Она узнала о нашей кампании по поиску мне достойного спутника жизни, когда количество опробованных кандидатов перевалило уже за двадцать.
– Ужас! – воскликнула она тогда. – Никогда бы не подумала, что ты способна на такое!
– На какое "такое"? – ощетинилась я. – Ты так говоришь, как будто я сплю с ними со всеми подряд.
– А что, – осторожно поинтересовалась мама, – разве нет?
– Разумеется, нет, – рявкнула я. – Что я, с ума сошла?
Это "признание" несколько примирило ее с моим экстравагантным образом жизни. А так как желание соответствовать шагающей в будущее быстрыми шагами современности маме не давало спокойно спать по ночам, то она – к удивлению моему и девчонок – активно включилась в наши игрища. Кандидаты за номерами двадцать шесть и тридцать четыре были маминых рук делом. Очень неудачные, скажу я вам. Замшелые нудные типы.
– Где ты их берешь? – спрашивала я.
– Ты ничего не понимаешь! – кипятилась мама. – Это отличная партия для девушки. Не то что… – Она замирала на мгновение, чтобы поточнее сформулировать свои мысли, и выдавала всегда одно и то же: – не то что твой отец!
А с кем ей еще было сравнивать? Мой отец стал ее первым мужчиной и, насколько я понимаю, последним. Главным злом в ее глазах была супружеская неверность. Может, она права? Какой смысл нестись на всех парусах в брак, отказывая себе во многом, для того, чтобы сразу же начать изменять? Я лично логики не вижу. А вы?
– Я хочу спросить, – совершенно уже очухавшись, сообщает мне мама, – долго ты собираешься продолжать в том же духе?
– В каком именно? – Я утомленно ковыряюсь в десерте.
– Тащиться по жизни одной. – Мама, как никто другой, умеет испортить мне настроение.
– Пока не встречу подходящего мужчину, – обреченно бормочу я, повторяя слово в слово то, что я отвечала на подобный вопрос при прошлой нашей встрече.
– Ясно. – Мама с хрустом разрывает пакетик с сахаром. – Ты в прошлый раз говорила то же самое.
Я с изумлением взглядываю на нее. Невероятно! Почему-то я всегда считала, что мама заводит эти беседы исключительно ради того, чтобы высказаться самой. Оказывается, она еще и слушала то, что говорила я.
– Есть вариант. – Мама напускает на себя заговорщицкий вид и наклоняется над столиком.
Понятно. Еще один замшелый и занудный. Я вздыхаю:
– Мама, извини, но твои варианты…
– Этот, – мама продолжает говорить почти шепотом, как будто боится за сохранность некоей стратегической информации, – другой.
– Кто он? – из вежливости спрашиваю я.
– Племянник моей знакомой. Года на три тебя старше. Симпатичный.
– Ты откуда знаешь?
– Она показывала мне его фотографию. Правда, десятилетней давности, – с сожалением говорит мама, – но не думаю, что он сильно изменился. – Она вопросительно смотрит на меня.
Я понимаю, что надо как-то реагировать.
– Мама, – вяло начинаю я, – знаешь, я решила эту лавочку прикрыть.
– Какую еще лавочку? – изумляется мама.
– Ну, эту… Поиски и все такое. Ты же видишь, столько усилий, и никаких результатов.
– Чепуха! – вскидывается мама. – Полная чепуха!
– То есть? – растерянно смотрю на нее я.
– Нельзя так падать духом…
А кто тут падает? Я просто не хочу гоняться за мужиками. Да и вообще, может, мне и не нужны прочные семейные отношения. Кто об этом знает? Это ведь все на небесах решается.
– …Ты такая умница…
Я широко распахиваю глаза от удивления.
– …Красавица…
Добавляю к ним рот.
– …Тебе все карты в руки. – Мама ласково смотрит на меня. – Ну, давай еще разочек. Чем черт не шутит.
Я киваю, соглашаясь, не в силах вымолвить ни слова. Все дети воюют с родителями. Во всяком случае, все, кого я знаю. Сначала война идет за право смотреть телевизор после десяти, потом – за право торчать на дискотеке до шести утра, потом – за право закрыть дверь своего дома и никого туда не впускать. Законы этой войны у каждого свои. Кто-то дерется не на жизнь, а на смерть, а кто-то отстреливается в вяло текущем режиме. Как я, например. Тихонечко лежу себе в окопах и постреливаю по мере необходимости. Но только сегодня я задумываюсь над тем, не зря ли я расходую драгоценные боеприпасы, "постреливая" в человека, который меня любит? Не пора ли заключить перемирие?
– Иначе, – врывается в мои размышления мамин голос, – быть тебе старой девой. Я имею в виду не физиологию, а все остальное. Смешной, неуклюжей старой девой.
Нет, с перемирием, пожалуй, я подожду. Противник к нему еще не готов. Ой, как не готов.
Глава 19
Среда. Хороший день. К среде организм уже окончательно забывает о разрушающем воздействии понедельника, и настроение начинает потихонечку подниматься. Своего апогея оно достигает к вечеру пятницы. Обожаю вечер пятницы! Если бы кто-нибудь меня спросил, какой мой любимый день недели, я бы не колеблясь ответила: "Вечер пятницы". Вечер длиной в сутки. Ты знаешь, что впереди еще целых два дня, которые можно употребить как угодно, и жизнь как будто замирает, время тащится медленно-медленно, растягиваясь до своего предельно длинного состояния… Не в пример, кстати, второй половине воскресенья, отравленной мыслями о том, что завтра опять все начнется сначала.
Не поймите меня неправильно – я люблю свою работу, но "синдром понедельника" – мой постоянный спутник. Отчего бы это?
Итак, среда. Завтра должна вернуться из Москвы Жаннета. С решением или без. Галка очень удивилась, услышав о неожиданном Жаннетином отъезде:
– Зачем это она?
– Понятия не имею, – пожала плечами я и туманно добавила: – Какие-то семейные проблемы…
В общем-то и против истины не погрешила. Жаннетины проблемы иначе как семейными не назовешь.
– Любопытно, – протянула Галка, однако в глазах ее я особого любопытства не заметила.
К слову сказать, в последние дни она ведет себя весьма странно. Я задумываюсь на секунду и отрываю взгляд от экрана компьютера. Да, пожалуй, это так. Можно даже сказать, что Галка сама на себя не похожа. Молчалива и незаметна. Как будто вынашивает какую-то мысль. Не о том, как создать вокруг меня ажиотаж, – это точно. В этом случае она как раз трепалась бы вовсю и ее стало бы безумно много. А тут наоборот, вчера, например, я видела ее ровно два раза за весь день. Да, конечно, я была страшно занята с бюджетом для филиалов, но такое – для Галки не причина. Нет, она сама не появлялась на горизонте. Очень интересно.
Я опять щурюсь на экран. Бюджет продвигается. Черепашьим шагом, но все же. Филиалов у нас, кстати, намечается целых три, кроме московского. Новосибирск, Ростов-на-Дону и Екатеринбург. Большие и малые города нашей необъятной родины… Черт! Я выпрямляюсь в своем кресле. Так вот о чем болтал тогда М.А. Ну, разумеется, филиалы! Их надо будет обучать, контролировать – словом, воспитывать. Вот тебе и пустой разговор за чашкой утреннего кофе. Хотя я тоже не лыком шита: уловила тогда, что беседа свернула куда-то в сторону. Да, хитер, но не слишком. А вообще, меня уже третий день мучит вопрос: собственно, он-то тут при чем? Директор по производству. В филиалах пока организовываются только отделы продаж и маркетинга. Вот бы и занимался этим Витя. Витя – директор по продажам. Я, честно сказать, его недолюбливаю за излишнюю хамоватость. Хамоватость, знаете ли, бывает в меру, а бывает чересчур. Вот у Вити – второй случай. "Ольга, – любит орать (именно орать – по-другому Витя просто не умеет) он на весь офис, – забыла, о чем я тебя просил?! Принеси-ка мне…" – и дальше следует перечисление того, что я должна ему принести. На меня никогда, никогда не орали, и я вечно нервно вздрагиваю, когда слышу Витины вопли. "Что ты трепыхаешься? – удивляется Галка. – С ним нужно точно так же, как он с тобой". То есть орать. Что-то вроде: "Витя, уймись, а!" Я себя лично в таком качестве не представляю. "Лелька, – говорит мне на это Галка, – пора перевоспитываться. А то доживешь до старости, а ума не наберешься". Может быть, но мне что-то не хочется.
Да, так вот Витя по части новых филиалов оказался не у дел. И у меня это, признаться, вызвало недоумение. Неужели М.А. альтруист? Взвалил на себя чужое поручение? Если так, продолжаю размышлять я, одновременно втискивая в таблицу нужные цифры, это его хорошо характеризует или не очень? И между прочим…
Что "между прочим", я додумать не успеваю. Дверь распахивается, и на пороге вырастает сам исследуемый объект.
– Здравствуйте, – говорит мне М.А.
– Здравствуйте, – отвечаю я, машинально ныряя ногами в туфли, которые взяла на работу разнашивать и уже устала от этого процесса.
– Вас, – лаконично заявляет он, протягивая мне переносную телефонную трубку из приемной.
– Правда? – изумляюсь я, аккуратно принимая трубку из его рук. – Кто бы это мог быть?
Он поднимает правую бровь и легонько усмехается. Я с опаской прижимаю трубку к уху и говорю в нее:
– Да, слушаю вас.
– Привет! – слышу я в ответ радостный голос. О нет!
– Привет, – тем не менее отвечаю я, косясь на М.А.
Тот, похоже, и не собирается уходить. Привалился плечом к косяку двери и с любопытством разглядывает меня. Я чувствую, как заливаюсь краской. А мой юный московский друг на том конце провод! жизнерадостно интересуется:
– Как дела?
Как, как? Мерзковато. Какой черт дернул его звонить на телефон приемной? И я, не в силах удержать рвущиеся наружу эмоции, спрашиваю об этом:
– А чего это ты звонишь в приемную?
М.А. вновь легонько усмехается, но пока ведет себя в рамках. Может, просто ждет, когда я освобожу трубку? Да ну, тут же понимаю я, дурацкая мысль. Словом, Альбертино я почти не слушаю, недосуг. А он между тем радостно сообщает мне:
– Представляешь, я потерял твою визитку. А как еще тебя найти – только через приемную. Так как все-таки твои дела?
– Нормально, – мрачно отвечаю я, лихорадочно соображая, как бы мне избавиться от М.А. Или от Альбертино, но так, чтобы он не обиделся.
И тут – о, хвала небесам! – у М.А. мелодично звонит мобильник. Он вытаскивает его из кармана пиджака и принимается с кем-то болтать. Я перевожу дух и уже более миролюбиво спрашиваю у Альбертино:
– А как у вас там? Все нормально?
– Да что нам сделается? – смеется он. – Все классно. Погода отличная, не то что тогда, когда ты здесь была.
М.А. продолжает разговаривать с невидимым собеседником, но почему-то мне опять кажется, что он способен делать два дела сразу.
– А ты зачем звонишь? – спрашиваю я у Альбертино.
– Просто так. Узнать, как у тебя дела. Услышать твой голос.
– И все? – Я искренне удивляюсь.
– А что тут такого? – теперь изумлен уже Альбертино.
– Да нет, – улыбаюсь я, – все нормально.
Давненько никто не звонил мне, чтобы просто узнать, как мои дела. И услышать мой голос… Стоп, стоп, торможу я себя. Ребенку двадцать восемь. Какой голос? Какие дела? И что вообще это значит? Но ведь не спросишь его об этом – М.А. уже отключил свой мобильник и опять взирает на меня с нескрываемым интересом.
– Ты знаешь… – мямлю я в трубку.
– Не хочешь разговаривать на работе? – догадывается сообразительный "ребенок".
– Да.
– Хорошо. Тогда, может быть, продиктуешь свой домашний телефон, раз уж я такой растяпа?
Мне вновь хочется спросить, зачем ему все это нужно, но я беру себя в руки и послушно диктую телефон.
– О'кей, – говорит Альбертино, – тогда прощаемся?
– Да. Пока.
– Удачного тебе дня.
– Спасибо. И тебе тоже.
Я с облегчением отрываю от уха изрядно нагревшуюся трубку и протягиваю ее М.А. со словами:
– Наконец-то вы получили ее обратно.
На мое ехидство он с не меньшей иронией в голосе комментирует:
– Вскружили голову парню.
Я вздрагиваю и растерянно бормочу:
– Пардон?
М.А. пристально смотрит на меня своими глазами цвета предгрозового неба и повторяет:
– Я говорю, бедный парень – пал жертвой ваших чар.
"Неужели ревнует?" – мелькает у меня шальная мысль.
Чепуха, одергиваю я себя. Откуда бы взяться ревности? Подумаешь, развлек меня в Москве, обаял, помог почувствовать себя в непривычной обстановке чуть-чуть комфортнее, но кто сказал, что это от какого-то чувства ко мне? Просто человек хорошо воспитан, вспоминаю я кое-что из Хмелевской. Да, подал пальто, да, открыл дверцу машины, да, сводил в театр – от всего этого так отвыкаешь, что любое проявление элементарной мужской вежливости готова принять за знаки неземной любви к себе. Я делаю вдох и открываю рот, чтобы ответить, как вдруг слышу:
– Какой парень? Чьих чар? – и за спиной М.А. появляется Вика.
Да вот, – небрежно поясняет М.А., – Ольга Николаевна одним своим появлением ввергла в смятение целый московский офис, особенно его молодую мужскую часть, и кое-кто там теперь себе места не находит.
– Правда? – восторженно реагирует Вика. – Какая прелесть!
Кто б сомневался! А М.А. хорош – болтун несчастный! Мужчина – что с него возьмешь. Он полагает, что очень удачно и остроумное пошутил, а на самом деле дал жизнь новой большой, длинной и жирной сплетне. Уже давно никому не мыли кости на тему личной жизни. И вот тебе, пожалуйста! Ольга Николаевна и юный Альбертино. Просим любить и жаловать. Будет чем заняться в течение долгого рабочего дня. Судя по плотоядному Викиному взгляду, волна сплетен накроет меня не далее как сегодня к вечеру, а поглотит – к концу недели. Я лучезарно улыбаюсь ей и поворачиваюсь к компьютеру.
– Максим Александрович, – спохватывается Вика, – я же за вами.
– Да? – вопрошает М.А. абсолютно незаинтересованным голосом.
– К вам же сын пришел.
– Действительно, – боковым зрением вижу, как М.А. смотрит на свои часы, – спасибо, Вика.