Наконец, отдельное применение жребия планировалось в проекте договора 1269 г.: "А случится так, что придется давать показания двоим, немцу и новгородцу, и они сойдутся на одном и том же, то им верить; а поспорят они и не сойдутся на одном и том же, то бросить им жребий и чей жребий вынется, тот прав в своем показании". Жребий здесь является оружием божьего суда для установления правды в условии двух взаимоисключающих показаний, когда обычными, человеческими средствами выяснить истину не представляется возможным.
В различных памятниках древнерусского права и их списках мы видим три возможных варианта соотношения роты и жребия: как альтернатива, как взаимозаменяемые понятия, как последовательные стадии одного процесса. Но все три варианта свидетельствуют о близкой связи, существовавшей между ротой и жребием в представлении людей Древней Руси. А поскольку жребий являлся средством определения желанной жертвы именно для Перуна и только для Перуна, то это является еще одним доказательством теснейшей связи роты с этим богом, в частности, и с язычеством в целом.
О бесспорно языческом характере роты нагляднее всего свидетельствуют нападки на нее христианских законодателей и проповедников. Так, "Закон Судный людям", один из древнейших славянских юридических памятников, составленный на заре насильственной христианизации в Моравии и хорошо известный на Руси, торжественно провозглашает: "Яко всяко село в нем же требы бывають или прiсягы поганьскы да отдютсь въ бии храмъ со всѣмь имѣньемь елико iмоуть га та в томь селѣ. Иже творять требы и присягы да продасться со всѣмь имѣньемь своимь а цѣна ихъ дасться нищимъ". Итак, языческие присяги, под которыми следует понимать роту, этим законом полностью приравниваются к жертвоприношениям языческим богам (требам). Именно эти два преступления представляются христианскому духовенству наиболее опасными, и за них оно устанавливает самое тяжелое в данном законе наказание – продажу в рабство со всем имуществом. Самым шокирующим во всем этом является то, что "Закон Судный людям" составлялся не каким-нибудь ограниченным фанатиком-изувером, а при самом активном участии Мефодия – родного брата и сподвижника создателя современной славянской азбуки Кирилла-Константина. Требования данного свода законов были настолько жестокими, что даже принявшая христианство светская власть Великой Моравии избегала применять их на практике в полном объеме. В ответ на этот скрытый саботаж Мефодий обратился к князьям и судьям Моравии с негодующей проповедью, в которой требовал, чтобы они неукоснительно руководствовались нормами "Закона Судного людям", и сурово порицал тех правителей, которые, видя отступления от норм христианской морали, не карают нарушителей по всей строгости закона.
На Руси до подобного дело не дошло, и князья, сохранившие после христианизации память о вселенском законе, даже закрепили его ограниченное применение в светском законодательстве. В силу этого отечественным церковникам пришлось волей-неволей ограничиваться моральным террором. В "Слове св. Иоанна Златоуста о клятве" рота обличается следующим образом: "Аще речеши, мнози ротятся и кленутся, то како зла не приемлють, но мстить бо имъ вскорѣ, якоже при Ананiи и Самъфире? Не чюдися, брате, иже бо велики грѣхи творятъ… Велико бо согрѣшенiя есть рота и клятва…". Итак, рота, наравне с клятвой, объявляется великим грехом, и многим ротящимся грозится местью от бога.
В "Слове св. Моисея о ротах и клятвах", автором которого предположительно является новгородский архиепископ Моисей, занимавший этот пост в 1325–1359 гг., говорится: "Проркъ глетъ яко того ради затворися нбе не попоусти дожда на землю зане кленутъся члвцi имянемъ бжиимъ ‹…› и стую црьквь невѣсту хву ротою скверняще ‹…› зане же гь бгь не велитъ догонит члва до клятвы и роты поистиннѣ бо спсъ нашь iсъ хсъ члвеци ротою мя знаютъ". Весьма примечательно, что отсутствие дождя (затворить небо и не пускать дождь на землю, по христианским представлениям, мог только бог) объясняется тем, что люди клянутся именем божиим и оскверняют церковь ротою. В язычестве же дождь напрямую зависел от громовержца Перуна. Борясь с остатками язычества, проповедник внушал своей пастве, что использование роты, также неразрывно связанной с образом Перуна, будет караться отсутствием дождя – благодатной стихии, ранее принадлежавшей этому же богу. Так, разделяя и противопоставляя друг другу различные свойства одного языческого божества (причем одно свойство соотносилось с христианским богом и считалось добром, а второе свойство, объявленное великим грехом, – злом), церковь разрушала единство языческой картины мира в народном сознании, стремясь к полному ее искоренению.
Эта же идея, дополненная новым красочным образом, повторяется в "Поучении Моисея о безвременном пьянстве": "Прркъ глть. того ради завяза нбо не пустить дъждя на землю. зане члци кленуться бмь и его стми. и дроугъ дроуга догонять до клятвы и црквь стую невѣсту хвоу ротою нарекше приводяще закалають сна предъ мтрью… зане жь гь бъ не велить догонити члвка до клятвы и до роты. тому же подобна и другая вина. жертву приносять бѣсамъ и недуги лѣчать чарами". Повторяя мысль о том, что из-за клятвы и роты дождь с неба не идет на землю, проповедник символически связывает эти греховные явления с человеческим жертвоприношением, что, как мы видели, также было свойственно как роте, так и Перуну. Смысл нарисованной Моисеем картины таков: церковь, Невеста Христова, – эта наша мать, верующие – ее дети, и если кто побуждает другого клясться или ходить на роту, тот на глазах матери-церкви закалывает ее сына. Здесь же к этому греху приравнивается чародейство и принесение жертвы бесам. Бесами же с принятием христианства были объявлены все прежние языческие боги.
Более всего показателен тот факт, что христианское духовенство ожесточенно протестует против совершения роты даже в том случае, если она дается для осуществления такого заведомо богоугодного дела, как паломничество ко святым местам в Иерусалим. Так, поп Илья запретил идти к христианской святыне какой-то дружине, давшей в этом роту, и даже наложил на нее за это епитимью: "Ходили бяху к роте, хотяче в Иерусали. Повеле ми опитемыо дати: та бо, рече, рота губить землю сию". Подобное отношение духовенства лучше всего свидетельствует о языческой сущности роты. Христианством совершается тотальное отрицание всего, что было свято для людей: если в язычестве ротой держится не только Земля, но и вся Вселенная, то теперь православные проповедники внушают своей пастве, что именно ею земля и губится.
Под давлением церкви князья начинают призывать в свидетели не Перуна и Волоса, а христианского бога и клясться не на оружии, а на кресте. Впервые новая форма клятвы упоминается в летописи под 1159 г., когда сыновья Ярослава Владимировича выпустили из заточения своего дядю Судислава: "Изяславъ, Святославъ и Всево-лодъ высадиша стрыя своего Судислава ис поруба сидѣ бо лѣт 20 и 4, заводивъше кресту, и бысть чернецемь". В.Ю. Франчук совершенно справедливо отметил, что оборот "заводите кресту" был создан по образцу "заводити ротѣ". Как мы увидим чуть ниже, "Повесть временных лет" в отношении этого термина подверглась сознательному редактированию в более поздний период и в сочинении В.Н. Татищева, пользовавшегося некоторыми не дошедшими до нас летописями, в данном конкретном случае речь идет просто о роте. Очевидно, наиболее точно отражает интересующую нас ситуацию 1159 г. Новгородская I летопись: "В лѣто 6567. Изяславъ, Святославъ, Всеволод высадиша строя своего Судислава князя ис поруба… приведоша его къ ротѣ и къ кресту, и бысть чернецомъ". Стремление любой ценой вычеркнуть память о священном вселенском законе из сознания русского народа, пусть даже задним числом, было у наиболее ретивых христиан столь велико, что подчас приводило к явным нелепостям. Так, в одном из списков летописи в том месте, где описывается ритуал заключения язычником Игорем договора с Византией, один не по уму старательный редактор сделал характерную поправку: "Къ ротѣ (поправлено въ) "къ кресту"". В конечном итоге, правда, возобладал здравый смысл, и более поздние редакторы не стали заставлять русских языческих князей клясться на христианском символе, ограничившись тем, что изъяли упоминание языческого термина при описании заключения договоров между князьями христианского периода.
Представление о могущественной силе крестного целования, неотвратимо карающей нарушителей данной священной клятвы, наиболее наглядно прослеживается в истории с галицким князем Владимирко. Ведя долгую и упорную борьбу с киевским великим князем Изяславом Мстиславичем и его союзником венгерским королем, правитель Галича неоднократно нарушал даваемую им таким образом клятву. Потерпев очередное поражение от своих противников, Владимирко в 1152 г. прикинулся тяжело раненным и стал умолять о пощаде короля Венгрии. Когда последний сообщил об этом своему союзнику Изяславу, показательна реакция киевского князя на случившееся: "Изяславъ же реч ко королеви сну аче Володимеръ оумреть а Бъ оубилъ его. Зане ступилъ есть хрстьного чѣлования к обѣима нама на нѣмже цѣловалъ хрсть".
Как видим, предполагаемую рану галицкого князя Изяслав Мстиславич воспринял, что бог убил клятвопреступника за нарушение крестного целования, что чрезвычайно напоминает нам представления языческой Руси о том, что за нарушение роты воины будут прокляты от верховных богов, – ее хранителей, и погибнут от собственного оружия. Более опытный киевский князь был не склонен верить своему вероломному родственнику, однако венгерский король, ближайшее окружение которого было подкуплено предприимчивым Владимирко, согласился поверить своему противнику в очередной раз, и галицкий князь вновь поклялся на кресте жить в мире с Изяславом и вернуть ему захваченные города. Однако стоило лишь союзникам вывести войска из Галицкого княжества, как мнимый больной немедленно выздоровел и не выказал никакого желания выполнять свое обещание. Напомнить о нем Изяслав послал к Владимирко своего боярина Петра Бориславича с крестными грамотами. Между послом и галицким князем состоялся весьма примечательный диалог: "И реч ему Петръ кнже крстъ еси къ брату своему къ Изяславу и къ королеви цѣловалъ яко ти все оуправите и с нима быти то ти оуже еси съступилъ крстьного цѣлования и реч Володимиръ сии ли крстць малыи реч Володимиру Петр кнже аче крстъ малъ но сила велика его есть на нбси и на земли".
Как видим, на обвинение в нарушении крестного целования Владимирко возразил, что крест тот был мал, на что посол возразил, что хоть крест и был мал, но сила его велика и на небе, и на земле. Не найдя, что сказать, князь выгнал посла, однако, когда тот уже выехал обратно в Киев, приближенные галицкого князя вернули его, и Петр услышал от них удивительную историю. Отказавшийся соблюдать крестное целование Владимирко отправился на вечернюю в церковь, однако, когда он уже возвращался к себе в палаты, как кто-то невидимый ударил его в плечо, после чего князь не мог сдвинуться с места и чуть было не упал. Окружавшие слуги подхватили Владимирко и принесли его в горницу, где князь в тот же вечер и скончался. Как видим, представление Изяслава, явно выражавшего общераспространенное в ту эпоху мнение, что бог неизбежно убьет нарушителя крестного целования, по отношению к правителю Галича сбылось, хоть и не после первого, а после второго нарушения им священной клятвы.
Еще одним последствием нарушения этого священного обряда могло быть поражение на поле боя. Так, при описании событий 1176 г., автор Лаврентьевской летописи объясняет победу владимирского князя Михаила Юрьевича над Мстиславичами, в частности, нарушением последними крестного целования: "И не доѣхавше Мстиславичи повергоша стягъ и побѣгоша. гоними гнѣвомъ Бжьимь… И поможе Бъ Михалку. и (брату его Всеволоду) оца и дѣда его млтва и прадѣда его. и цѣлованье крстное. зане цѣловавше крстъ и уничижиша и". Весьма примечательно упоминание летописца внецерковной "отчей и дедней молитвы", которая, как показал в своем исследовании В.Л. Комарович, явным пережитком языческого родового культа, бытовавшего в среде Рюриковичей. Победа Михаила в данном контексте оказывается результатом вмешательства в земные события сверхъестественных сил: нарушения его противниками крестного целования, которое, вкупе с заступничеством за Михаила его умерших предков, привело к божьему гневу, обрушившемуся на Мстиславичей. Соседство дохристианской по сути своей "отчей и дедней молитвы" с крестным целованием в качестве тех причин, которые предопределили победу Михаила Юрьевича над своими врагами, в очередной раз свидетельствует о языческих истоках представлений о божьей каре нарушителям данного важного ритуала.
Понятно, что поражение или смерть на поле боя насылал на нарушителя клятвы бог войны Перун. Однако на Руси достаточно долгий период существовало представление, что бог может расправиться с клятвопреступником и другими средствами. В "Рукописании Магнуша", написанном предположительно в Новгороде в XV в. от имени шведского короля, содержится следующее, весьма показательное наставление его преемникам: "И нынѣ приказываю своимъ дѣтем и своей братьи и всей земли Свѣйской: не наступайте на Русь на крестномъ целовании, а кто наступить, на того огнь и вода, им же мене богъ казнилъ" – "И теперь приказываю своим детям, и своим братьям, и всей земле Шведской: не наступайте на Русь, если крест в том целовали; а кто пойдет – против того будут и огонь, и вода, как и меня ими бог казнил". Как видим, нарушителя христианского крестного целования бог, по представлению древнерусского летописца, покарает с помощью огня и воды – двух стихий, ранее подвластных языческому громовержцу Перуну. Все это лишний раз показывает, что представления о силе крестного целования и каре за его нарушения были, в основе своей, обусловлены не христианскими, а языческими верованиями.
Как уже отмечалось, достаточно длительный период существовал определенный синкретизм языческих и христианских представлений, определяемый древнерусскими книжниками как "двоеверие". Смешение языческих представлений о роте с элементами христианского культа нашло свое отражение не только в появлении нового оборота "заводити кресту", но и в особом выражении "крест целовать ротою", зафиксированном в двух поучениях против язычества. В "Слове св. отец како подобает христианам жити" читаем: "О хоулных же глхъ что рещи не вѣмъ, иже о бзѣ кленоутся, кртъ цѣлують ротою… стоую црквь ротою скверняще того дѣля вся нбсныа силы трепешоуть страхомъ злобу видяше члчю". Рота в глазах проповедника – такое ужасное прегрешение против христианства, что от страха трепещут все небесные силы новой религии – очередной отзвук вселенского характера древнерусской роты, правда в отрицательном аспекте. "Слово" заканчивается призывом к "велимъ градскымъ властелам не щадѣти зло творящих пред бгом, но казнити я: лестьця, хоулника, ротникы, моужеложникы, оубiица…". Однако сама светская власть на Руси, невзирая на крещение, регулярно прибегала к этому языческому ритуалу (при заключении как внешне-, так и внутригосударственных договоров, а также в судебном процессе), и потому сомнительно, чтобы исступленные призывы к расправам над ротниками нашли у нее горячий отклик.
Поскольку при заключении договоров по роте часто ходили князья, именно к ним было обращено "Поучение епископле всем христолюбивым князем": "О хульныхъ же глаголъхъ что реку, не въмы: что о Бозе ротятся и кленутся, и кресть цѣлують ротою, до церкви…". Данное поучение призывает их "и не клятися отинуть никакоже: ни небом, ни землею, ни иною коею клятвою, и до главы своея и власъ…". Вновь рота приравнивается к таким великим прегрешениям, как клевета, лесть, лжепослушничество, убийство, и городским епархам вменяется в обязанность ротников и иных грешников "казнити по закону и въ послѣдняя влагати муки, не щадѣти злое творящихъ предъ Богомъ". Упоминаемая клятва небом, землей и головой хоть и полностью вписывается в языческую концепцию роты, но в данном случае может быть реминисценцией соответствующего места Нового Завета. Однако там не говорится о клятве волосами, что полностью соответствует описанному выше славянскому ритуалу заключения мира, отсылающему нас, в конечном итоге, к Волосу как хранителю роты. Близкое к рассматриваемому выражение встречается нам и в Псковской I летописи: "Заводиша его къ ротѣ и цѣлова крестъ".