С тех самых пор я и хожу по людям с разговорами и расспросами: ведь оракула надо слушаться. И многие меня за это ненавидят: неприятно ведь убеждаться, что ты чего-то не знаешь, да еще столь важного. Эти люди и выдумали обвинение, будто я учу юношей чему-то нехорошему. А я вовсе ничему не учу, потому что сам ничего не знаю; и ничего не утверждаю, а только задаю вопросы и себе и другим; и, задумываясь над такими вопросами, никак нельзя стать дурным человеком, а хорошим можно. Потому я и думаю, что совсем я не виноват".
Судьи голосуют. Как видно, они тоже не принимают всерьез обвинений Мелета и Анита – правда, они признают Сократа виновным, но лишь малым перевесом голосов. Теперь надо проголосовать за меру наказания. Закона на такие случаи нет: обвинитель должен предложить свою меру наказания, обвиняемый – свою, а суд – выбрать. Обвинители свою уже предложили: смертную казнь. Пусть Сократ со своей стороны предложит достаточный штраф, и наверняка он этим и отделается. Но Сократ говорит:
– Граждане афиняне, как же я могу предлагать себе наказание, если я считаю, что я ни в чем не виноват? Я даже думаю, что я полезен государству тем, что разговорами своими не даю вашим умам впасть в спячку и тревожу их, как овод тревожит зажиревшего коня. Поэтому я бы назначил себе не наказание, а награду – ну, например, обед за казенный счет, потому что я ведь человек бедный. А то какой же штраф могу я заплатить, если всего добра у меня и на пять мин не наберется? Пожалуй, одну мину как-нибудь заплачу, да еще, может быть, друзья добавят.
Это уже похоже на издевательство. Народ шумит, судьи голосуют и назначают Сократу смертную казнь. Приговоренному предоставляется последнее слово. Он говорит:
– Я ведь, граждане, старый человек, и смерти мне бояться не пристало. Что приносит людям смерть, я не знаю. Если загробного мира нет, то она избавит меня от тяжкой дряхлости, и это хорошо; если есть, то я смогу за гробом встретиться с великими мужами древности и обратиться со своими расспросами к ним, и это будет еще лучше. Поэтому давайте разойдемся: я – чтобы умереть, вы – чтобы жить, а что из этого лучше, нам неизвестно.
Его казнили не сразу: был праздничный месяц, и все казни откладывались. Друзья предлагали ему бежать из тюрьмы; он сказал: "Зачем? Чтобы нарушить закон и вправду заслужить наказание? И куда? Разве есть такое место, где не умирают?" Ему сказали: "Но ведь больно смотреть, как ты страдаешь незаслуженно!" Он ответил: "А вы бы хотели, чтобы заслуженно?" Его спросили: "Как тебя похоронить?" Он ответил: "Плохо же вы меня слушали, если так говорите: хоронить вы будете не меня, а мое мертвое тело".
Казнили в Афинах ядом. Сократу подали чашу – он выпил ее до дна. Друзья заплакали – он сказал: "Тише, тише: умирать надо по-хорошему!" Тело его стало холодеть, он лег. Когда холод подступил к сердцу, он сказал: "Принесите жертву богу выздоровления". Это были его последние слова.
Дела и годы (до н. э.)
ок. 475 – статуя тираноборцев работы Крития и Несиота
ок. 470 – расцвет скульптора Мирона. Родился философ Сократ
456 – смерть драматурга Эсхила
441 – первое выступление драматурга Еврипида
440 – восстание Самоса против Афин; драматург Софокл командует афинянами
438 – Фидий заканчивает статую Афины-Девы для Парфенона
431-421 – начало Пелопоннесской войны
430 – чума в Афинах
ок. 425 – расцвет софистов Протагора, Горгия и других
423 – комедия "Облака" Аристофана
ок. 420 – расцвет скульптора Поликлета в Аргосе и живописцев Зевксиса и Паррасия
415-414 – сицилийский поход афинян и измена Алкивиада
413-404 – возобновленная Пелопоннесская война
411 – изгнание софиста Протагора
407 – возвращение и второе бегство Алкивиада
406 – смерть Софокла и Еврипида
405 – комедия "Лягушки" Аристофана. Поражение афинян при Эгоспотамах
404-403 – тирания "тридцати". Смерть Алкивиада
399 – суд над Сократом
ок. 350 – расцвет скульптора Праксителя в Афинах
ок. 325 – расцвет скульптора Лисиппа в Сикионе и живописцев Апеллеса и Протогена.
Словарь IV
"– логии", "-графии" и 15 приставок
Большинство греческих слов в русском языке – научные. Ученые разных стран, чтобы лучше понимать друг друга, стараются называть свои предметы от латинских и греческих корней – это языки мертвые, всем одинаково чужие, никому не обидно. Поэтому и большинство наук называются– логиями, – графиями, – метриями. Первый корень значит "мыслить", второй – "писать", третий – "мерить". Но эти точные значения давно расплылись. География не меньше требует умения мыслить, чем геология – описывать, а геометриявовсе оторвалась от той гео-, то есть "земли", которую она когда-то мерила, и занимается гораздо более отвлеченными вопросами. Астрология вообще справедливо считается не наукой, а лженаукой, наука же носит имя астро-номия, "звездо-законие" (по сходству разве что с эко-номией, "житье-законием"; кстати, а что значит слово эко-логия?)
Любопытно, что разные предметы по-разному тянутся к– логиям, – графиям и – метриям. Только слово биос (жизнь) образует и био-логию и био-графию, но как разнозначны эти слова!
Науки – логии занимаются такими предметами, как человек, бог, время, природа, форма, душа. О человеке – антропо-логия (сравним: питек-антроп, обезьяно-человек;
миз-антроп, человеконенавистник). О боге – тео-логия, бого-словие (вспомним все Фео- из греческих имен). О времени – хроно-логия (хроника – это летопись; хронометр– точные часы). О деятельности живой природы – физио-логия (а о природе вообще – физика). О форме – морфо-логия (вы ее знаете как часть грамматики, но есть еще, например, слово мета-морфоза, превращение, перемена формы). О душе – психо-логия(а псих-иатрия– это лечение душевных болезней, как пед-иатрия – лечение детских болезней, а пед-агогика значит вести за собою детей, а дем-агогия – вести за собою народ, а дем-окра-тия– власть народа, а аристо-кратия – власть "лучших", то есть знатных, а также и сама знать; наверное, эту цепочку сложных слов можно тянуть и дальше).
Науки – графии более практичны. Это калли-графия, чи-сто-писание (корень – калли– мы помним по греческим именам). Это орфо-графия, право-писание (в словах, прошедших через латынь, это ф заменяется т: орто-доксия – это мышление по заданным правилам, а орто-педия– придание правильной формы ногам). Библио-графия– умение разбираться в книгах (сравни: библио-тека – книго-хра-нилище). Стено-графия – умение быстро, плотно писать (сравни: стено-кардия– стеснение сердца; а русское слово стена тут ни при чем, это случайное созвучие). Типо-гра-фия – печатание с выпуклых образцов, типов (стереотип – плотный, затверделый образец). Лито-графия – печатание с каменных досок (сравни: палео-лит – древнекаменный век, нео-лит – новокаменный век). Фото-гра-фия– печатание с помощью света (фот, фос– свет, отсюда "свето-носный" элемент фос-фор). При этих науках – соответственные устройства: теле-граф – "дально-писа-тель" (сравни: теле-фон – "дально-звучатель"; теле-пат – "дально-чувствователь"), фоно-граф – "звуко-писатель" (сравни: фоне-тика – наука о звуках слов).
Наук – метрий совсем мало: кроме три-гоно-метрии, науки о соотношении сторон треугольника, только стерео-метрия, геометрия объемных, плотных тел (вспомним стерео-тип). Зато устройств при них гораздо больше – и уже знакомый нам хроно-метр, и термо-метр (и отсюда все, что связано с теплотой, вплоть до термо-ядерной реакции), и баро-метр(и отсюда все, что связано с весом, вплоть до бари-тона, тяжелого, низкого голоса), и арифмометр (число-мер), и динамо-метр (сило-мер; динамика – наука о силе, динамо – машина для получения электричества из неэлектрической силы, динамит– взрывчатое вещество большой силы и т. д.)
Но, пожалуй, еще интереснее сопоставлять слова не по корням, а по приставкам. Вот приблизительные значения 15 греческих приставок: ана- – вверх, к раскрытию, ката- – вниз, к скрытию; гипер- – над, гипо- – под; син- (сим-) – с, вместе, диа- – врозь, через; эн- – в, эк- -из; пара– мимо, рядом, пери-– вокруг; апо-– от, анти– против; про– впереди, эпи– на, за; мета– после, вместе.
Есть простой греческий корень – од-, означающий "путь", "идти". Сведем его с несколькими приставками. Когда воду разлагают электричеством (это называется "электро-лиз"), то в нее помещают два электр-ода("элек-тро-пути"), и один называется кат-од, а другой ан-од. Когда что-то движется вокруг чего-то, то время этого обращения называется пери-од. Когда сходятся на совет церковные чины, то это – син-од. Когда мысли следуют по порядку друг за другом, это значит, что в мышлении есть мет-од. Попутно мы упомянули электролиз, корень – лиз-в нем значит "разложение", мы сразу найдем его и в слове ана-лиз (разбор на составные элементы), и в слове пара-лиз (почти полное расслабление – по-русски это слово исказилось в паралич, но осталось в глаголе пара-лизоват ь).
Сим-метрия – это то, что соразмерно; диа-метр – поперечник фигуры, пара-метры– расстояния между крайними ее точками, пери-метр – длина окружающей ее линии. Диа-лог– разговор между разномыслящими лицами;
диа-лектика – ход мысли, каким они приходят к общей истине. Ана-лог, ана-логия помогает раскрыть понятие, ката-лог как бы закрывает понятие, вписывая в законченный список. Про-лог предшествует главному содержанию произведения (логосу), эпи-лог следует за ним. Про-гноз означает предвидение будущего, диа-гноз – познание настоящего, исследованного "вдоль и поперек". Эк-стаз – это когда человек от полноты вдохновения "выходит из себя"; эн-ту-зиазм – это нечто большее, когда он от полноты вдохновения "входит в бога" (помните корень – тео-? он прячется здесь в слоге – ту-). За этим может следовать только апо-феоз, когда человек от земли возносится к богам (здесь корень – тео- опять пишется по новому произношению, – фео-).
Мы говорим сим-вол – это предмет, обозначающий другой предмет или понятие, единые с ним. Например, как если два человека разламывают палочку, а потом один из них, посылая к другому вестника, дает ему свою половину; половинки со-единяют, и вестнику верят. А какую взять противоположную приставку, чтобы получить значение "разъ-единение"? Приставку диа-,получится сам диа-вол, который губит людей, заводя рознь между ними. Так представляли его греки. Вот до каких глубин можно дойти, занимаясь корнями и приставками.
Часть пятая
Последний век свободы,
или Закон бьется в противоречиях
Добродетель,
Многотруднейшая для смертного рода,
Краснейшая добыча жизни людской.
За девственную твою красоту
И умереть,
И труды принять мощные и неутомимые -
Завиднейший жребий в Элладе:
Такою силой
Наполняешь ты наши души,
Силой бессмертной,
Властнее злата,
Властнее предков,
Властнее сна, умягчающего взор…
Аристотель
Право на праздность?
Есть такое общечеловеческое свойство: лень. Что нам интересно, то мы делаем с увлечением, а что неинтересно – от того отлыниваем. И каждому из нас когда-нибудь да приходило в голову: вот придумать бы что-нибудь, чтобы булки сами на деревьях росли! Грекам тоже это чувство было хорошо знакомо: недаром и у них был миф о золотом веке, когда земля все давала людям даром. А в нынешнем, железном веке именно потому они так цепко держались за рабство. Они не замучивали рабов работой до смерти, нет, но весь собственный труд, который можно было перевалить на другого, они переваливали на раба. Только тогда они испытывали блаженное чувство свободы – свободы не только от царя или тирана, но и от докучных житейских забот.
Конечно, это не значит, что все свободные люди в Греции не работали, а только понукали рабов. Древнегреческие ремесленники были такие же усердные работяги, как и в другие времена и у других народов. Но работали они, как бы стыдясь своего труда. И это чувство – ручной труд постыден – накладывало отпечаток на всю греческую культуру. Философия развивалась, а техника не развивалась. Почему? Именно поэтому. "Мы восхищаемся статуями Фидия и Поликлета, но, если бы нам самим предложили стать Фидием и Поликлетом, мы бы с отвращением отказались", – признается один греческий писатель. Почему? Потому что работа скульптора – ручная работа, все равно как у раба.
Даже когда свободный человек оставался без гроша и должен был волей-неволей зарабатывать на жизнь своими руками, он предпочитал наниматься не на долгосрочную работу, а на поденную – сегодня к одному, завтра к другому. Это позволяло ему помнить, что он сам себе хозяин. А на долгосрочном найме он чувствовал себя почти рабом. Жить, перебиваясь со дня на день, – это не пугало, дальше завтрашнего дня не загадывали. "Хлеб наш насущный дай нам на сей день", – говорится в первой христианской молитве тех времен, когда христианство было еще верой обездоленных.
Человек в своем городе никогда не чувствовал себя одиноким. Он помогал согражданам на войне – они должны были помогать ему в мирное время. Из военной добычи, из дани союзников, из собственных заработков – все равно из каких средств. Еще Перикл ввел плату шести тысячам судей и всенародные раздачи на театральные праздники. Теперь плату ввели и за участие в народном собрании, а праздничные раздачи стали делать вдвое чаще. Раздачи были ничтожные – еле-еле день прожить. Но народ за них хватался с отчаянной цепкостью. "Клей, на котором держится город", – называл их оратор Демад. Был даже закон: все излишки от государственных расходов должны идти только на праздничные раздачи, а кто предложит иначе, того казнить смертью.
Если не удавалось прожить за счет государства, несамолюбивый бедняк мог прожить за счет какого-нибудь богатого или просто зажиточного человека, пристроившись к нему прихлебателем: быть у него на побегушках, забавлять его шутками, а за это кормиться за его столом. В греческих комедиях этого времени такой хитрый нахлебник, выпутывающий из всех бед простоватого хозяина, – самое непременное лицо. По-гречески "на-хлебник" будет "пара-сит" (какое из этого получилось впоследствии слово, ясно каждому).
Так закон поворачивался своей изнанкой: мысль о долге перед государством вытеснялась мыслью о праве на праздность за счет государства. Государство от этого слабело. Лень – свойство общечеловеческое, но в обществе, где есть рабский труд, она расцветает особенно губительно.
Когда чувствуешь право на праздность, то уже не задумываешься о том, откуда берутся средства, на которые ты живешь. Кажется, что средства для этого всегда на свете есть, только распределены нехорошо: у соседа много, у тебя мало. Так параситу казалось, что раз у его хозяина есть деньги, то такого хозяина можно и нужно обирать; так всем грекам вместе казалось, что раз у персидского царя много богатств, то надо их выклянчить или надо их отбить. И мы видим: новое столетие начинается наемническими войнами на персидский счет, а кончается завоеваниями Александра Македонского. А промежуток заполнен спорами философов, как лучше обращаться с тем добром, которое все-таки есть.
Сколько было рабов?
Лет восемьсот спустя, уже при римских императорах, писатель по имени Афиней составил большую книгу под завлекательным заглавием "Пир мудрецов". Она почти целиком состоит из выписок и пересказов текстов старинных писателей и поэтов. В одной из таких выписок сказано: "Историк Ктесикл пишет, что когда в Афинах вскоре после Александра Македонского устроена была перепись населения, то свободных граждан оказалось 21 000, метэков 10 000, рабов 400 000". Цифры устрашающие: рабов почти в 20 раз больше, чем свободных! Правда, среди свободных считали только взрослых мужчин, а среди рабов, вероятно, и мужчин, и женщин. Но даже если сделать эту поправку, то получится: на одного свободного человека приходится десяток угнетенных рабов, которые ненавидят его смертной ненавистью. Именно так представляли себе античность полтораста лет назад Маркс и Энгельс.
На самом деле это недоразумение. Когда неведомый нам Ктесикл переписывал афинские документы, а потом писцы переписывали книжку Ктесикла, а потом Афиней переписывал у них, а потом новые писцы переписывали сочинение Афинея, кто-то из них сделал описку, и число рабов оказалось завышено раз в пять или шесть. Теперь ученые считают, что рабов в Афинах было 60–80 000 – в среднем по три-четыре раба на семью. Это в среднем; на деле, конечно, у богатых бывало и по сотням, а бедные сплошь и рядом трудились своими руками. Таким образом, греческое хозяйство было не такое уж рабовладельческое. Другое дело – греческое сознание. Одной мысли о том, что тяжелую работу можно перевалить на раба, было достаточно для того пренебрежительного отношения к труду, которое порождало в греческой культуре и высокие мысли, и не особенно высокие нравы.
Война становится профессией
Было только два занятия, которые свободный грек считал достойными себя, потому что они были самые древние: крестьянский труд и военный труд.
Крестьянским трудом жить было все тяжелее: не успевала земля оправиться от одного междоусобного разорения, как на нее обрушивалось новое. И разорившиеся люди переходили на военный труд: чтоб не быть добычей, становились добытчиками. Если свое государство отдыхало от войны, они нанимались на службу к другому. "Им война – это мир, а мир – война", – говорил о наемниках царь Филипп Македонский.