– Он рассказывает, как ему удалось завоевать мое сердце? – улыбнувшись, спросила она. – Только полному идиоту могло прийти в голову выгнать свою корову на чужую лужайку! Увидев ее, мой папаша тут же схватился за ружье. В общем, в первый раз я увидела мистера Морриса Бэбба, когда моя матушка уже выковыривала дробь из его задницы.
Супруги дружно рассмеялись, что получилось у них очень гармонично, словно бы они специально это репетировали. Труди мелодично хихикала, Моррис, напротив, хохотал басом. Я смотрела на них и думала о том, как же все-таки странно устроен этот мир, в котором влюбленные пары, долго живущие вместе, начинают даже смеяться в унисон. Это меня так потрясло, что я поспешила извиниться перед ними, вскочила на велосипед и помчалась к Бьюджи.
В следующий раз я видела Труди на похоронах Морриса, когда училась уже в последнем классе. Я выразила ей свои соболезнования, она вздохнула и промолвила, глядя в стену, что они с Моррисом прожили вместе душа в душу пятьдесят два года, можно сказать, целую вечность, и о большем даже мечтать грешно.
Я пожала ей руку, не в силах хотя бы представить себе мужчину, который смог бы прожить столько же лет со мной.
Теперь, снова оказавшись на ферме Бэббов, куда я прикатила уже на машине, а не на велосипеде, как когда-то, я первым делом огляделась. Коров здесь уже не держали. Курятник опустел. Большой красный амбар, хотя и потускневший за годы упадка хозяйства, стоял на прежнем месте. Его дверь держалась на одних нижних петлях, верхние же отвалились. Однако сам дом абсолютно не изменился с тех пор, как я приезжала сюда на своем новеньком розовом двухколесном красавце. До меня доходили слухи, что за домом теперь присматривает Бридж Уилкиыс, однако так ли это на самом деле, я не знала.
С корзиночкой в руках я подошла к входной двери и позвонила в колокольчик. Дверь распахнулась, и на пороге возник Йен Беккет в голубых спортивных штанах и белой майке, с огромной чашкой в руке.
– Какой приятный сюрприз! – с улыбкой сказал он. – Прошу вас, входите! Выпьем кофе, так сказать, по-соседски...
Улыбнувшись, я вручила ему корзинку со словами:
– Я к вам не с пустыми руками, а с домашней выпечкой!
– Спасибо! – Он взял у меня корзинку. – Очень кстати.
Я проскользнула мимо него, он запер дверь и снова тепло мне улыбнулся. Я показала ему экземпляр его книги в переплете под интригующим названием "Полная победа" и сказала:
– Не могли бы вы подписать это для одной из своих читательниц?
Глава 4
Йен вошел в комнату, поставил чашку с горячим чаем на стол передо мной и сказал, кивнув на тахту:
– Присаживайтесь. Честно говоря, кофе у меня сейчас нет, будем пить чай.
На моей чашке красовалась надпись: "Бабушкина кухня".
На чашке Йена – "Лучшая бабушка в мире". Весьма оригинально, подумалось мне.
– Но я собираюсь пополнить свои кофейные запасы, – сказал Йен, превратно истолковав мое замешательство.
– Не считайте себя обязанным идти на поводу у моих американских привычек, – поспешила успокоить его я и отпила из. чашки, едва не ошпарив при этом язык и гортань. – У Вашего чая такой изысканный вкус и аромат! – добавила я. – Вообще-то я люблю чай не меньше, чем кофе.
– Как говорится, не лезь в чужой монастырь со своим уставом, – сказал Йен, улыбаясь.
Мы помолчали. Взгляд Йена скользнул по книге, лежащей на столе между нами.
– Вы на меня, надеюсь, не сердитесь? – спросил он.
– Естественно, не сержусь. Вы солгали весьма искусно, так что все в порядке, – хмыкнув, ответила я.
– Собственно говоря, ложью это назвать нельзя, – возразил Йен.
– А как же тогда это называется? Я спросила, знамениты ли вы, и вы заверили меня, что нет.
– Вот, оказывается, какая вы! – Он погрозил мне пальцем.
– Какая? – прищурившись, спросила я.
– Злопамятная и коварная! Разве не вы сказали, что моя фамилия вам ни о чем не говорит? – Йен сложил руки на груди.
– Предлагаю заключить мир! – вскинув ладонь, воскликнула я. – И в знак примирения выпить чаю.
Йен улыбнулся и, сделав глоток, миролюбиво произнес:
– Знаете, мне даже нравится знакомиться с людьми, которые не знают, что я знаменит. Чрезмерное внимание к собственной персоне утомляет, иногда хочется побыть простым смертным. Вы со мной согласны?
– Я вас понимаю, – кивнула я.
– Расскажите, как обстоят у вас дела с написанием диссертации, – попросил вдруг Йен.
– Прекрасно! Она почти завершена, – солгала я.
– Если не ошибаюсь, вы занимаетесь творчеством Остен?
Я смущенно потупилась, поймав себя на мысли, что давно даже не прикасалась к рукописи.
– Да, и этим тоже, – уклончиво промямлила я.
– Что ж, желаю вам успешно защитить вашу диссертацию, – подняв чашку, сказал Йен. – И сделать удачную карьеру. После защиты вы сможете претендовать на звание профессора.
Я потупилась, густо покраснев. Мой живой интерес к Остен в последнее время несколько увял под воздействием обуревающих меня тяжких сомнений в правильности избранного мною пути. Похоже было, что Йена мои дела всерьез интересовали, он сверлил меня изучающим взглядом, так, словно бы уже представлял в образе будущей героини своей книги, какой-нибудь пришибленной жизнью кладовщицы книжного магазина.
Собравшись наконец с духом, я подняла голову и сказала:
– Я завидую людям, твердо знающим, чего они хотят. Раньше мне казалось, что я, будучи совладелицей книжного магазина, просто обязана поступить в колледж и серьезно изучать классическую литературу. Но теперь, почти добившись всего на этой стезе, я начала сомневаться в правильности избранного пути.
– Значит, вы на распутье? – участливо спросил он. Я промолчала. Йен привстал, протянул руку и сказал, погладив меня по плечу:
– Ничего страшного, все со временем образуется. Не переживайте.
Я взглянула ему в глаза и поняла, что мне лучше уйти.
– Благодарю за чай, – сказала я, встав из-за стола.
– Не стоит благодарности, заходите! – Он тоже встал и добавил: – Спасибо за булочки.
Мы с улыбкой взглянули друг на друга, я вздохнула и направилась к выходу. Он распахнул для меня дверь – и я пошла к своему автомобилю, не оборачиваясь. И только подъехав к "Пейдж", я сообразила, что забыла взять у него автограф.
– Значит, у вас с Йеном Беккетом ничего не было? – спросила Бьюджи, сделав глоток лимонада из бокала.
Вот уже битый час мы болтали после чудного обеда, которым они с Дэви меня угостили. Разморенная вкусной едой и вином, я разоткровенничалась и поведала им всю историю своего знакомства с английским писателем, чего они, собственно говоря, от меня и добивались.
– Да окажись я в одной постели с таким мужчиной, – воскликнула в сердцах Бьюджи, – нам с ним было бы не до сна.
– Как это ни странно, – флегматично заметил Дэви, – но меня твоя реплика почему-то не возмущает. – Он встал и, взяв со стола бутылку и мой бокал, вылил в него остатки вина. – Я понимаю, что на нее так воздействуют гормоны. Видела бы ты, какими глазами она смотрела вчера на доставщика пиццы!
– Неправда! – воскликнула Бьюджи и хлопнула его ладонью по ягодице, так что Дэви едва не расплескал вино.
Он отдал мне бокал и, лукаво подмигнув, пошел с бутылкой на кухню.
– Я не все тебе рассказала, – тихо проговорила я, когда Дэви исчез за дверью. – Дело в том, что...
– Эй, Дэви! – завопила Бьюджи. – Скорее иди сюда! Порция решила нам еще кое в чем признаться!
Дэви тотчас же прибежал и уселся на тахту, держа в руках новую бутылку вина со штопором, ввинченным в пробку.
– Мне даже самой не верится, что я все это вам рассказываю, – промямлила я, сглотнув ком в горле.
– Это покаяние, – серьезно сказала Бьюджи.
.– Оно облегчит тебе душу, – в тон ей строго произнес Дэви, вытягивая пробку из горлышка. Я зажмурилась и выдохнула:
– Я расплакалась!
Пробка с тихим хлопком выскочила наружу. Бьюджи охнула. Дэви покачал головой. Открыв глаза, я увидела, что оба глядят на меня с искренним сочувствием.
– Как же ему удалось довести тебя в постели до слез? – сдавленно спросила Бьюджи.
Я подняла глаза к потолку и прошептала:
– Он сказал, что я неотразима.
– Вот мерзавец! – в сердцах воскликнул Дэви и подлил вина в мой бокал.
– А он знает, что ты плакала? – спросила Бьюджи. Как и все женщины, она понимала, что от подобного комплимента ничего хорошего ожидать не стоит и лучше на всякий случай насторожиться. От нее, однако, ухажеры никогда не убегали, все они ее страстно любили, и если при этом она и плакала, то исключительно от избытка чувств.
Я отпила вина и сказала:
– Он, конечно, понял, что глаза у меня на мокром месте. Но в отличие от большинства мужчин повел себя как джентльмен: сохранил спокойствие, а не выбежал, чертыхаясь, вон из комнаты.
– А вот со мной такое случалось, – заметил Дэви.
– Один раз! – строго уточнила Бьюджи.
– Может быть, хватит перемывать мне косточки? – спохватилась я, взбодренная вином. – Расскажите что-нибудь о себе. Как вы решили назвать своего малыша?
Бьюджи и Дэви многозначительно переглянулись.
– Мы все еще размышляем об этом, – сказала Бьюджи. – А вот о тебе, дорогая, нам придется еще поговорить.
Удивленно вскинув брови, я пытливо посмотрела на нее.
– Дело в том, что над твоей головой сгущаются тучи.
– Бьюджи! – предостерег ее Дэви.
Она обожгла.его взглядом и продолжала:
– Порция вправе знать! Возможно, Мэгс ей все уже рассказала, так что не затыкай мне рот. Не забывай, что мы живем в свободной стране! Здесь мужской шовинизм не пройдет!
Дэви вскочил и взволнованно произнес:
– Моя жена совершенно не отдает себе отчета в том, что ей дозволено, а что нет. И обожает совать свой нос в чужие дела. – Он подошел ко мне и добавил, поцеловав меня в макушку:
– Я искренне рад, что ты вернулась в родные края! После чего, чмокнув жену в щеку, Дэви направился к лестнице, решив оставить нас с подругой наедине. У меня тревожно заколотилось сердце. Я догадалась, что с Мэгс стряслась беда. Бьюджи молчала, но по выражению ее лица я поняла, что она сообщит мне что-то ужасное.
– В чем дело, Бьюджи? – спросила я. – Мэгс заболела? Или что-то случилось с Бев? Кого-то из моих "барышень" поразил опасный недуг? Умоляю тебя, говори!
– Успокойся, – покачала головой подруга. – Все они совершенно здоровы. Но, по-моему, Мэгс заманила тебя сюда на все лето не без серьезной причины. Разве она тебе ничего не говорила?
Я нахмурилась.
– Ничего, если, конечно, не считать ее стремления как-то отвлечь меня с помощью приезжего англичанина. Ты это имеешь в виду? Нет? Но тогда что же?
– Я имею в виду нечто совершенно другое, – сказала Бьюджи. – В Трули возвращается Джек.
Кем бы ни были твои родители, как бы ни складывались твои отношения с ними, на протяжении всей твоей жизни именно они будут оказывать на тебя наибольшее влияние. Их одобрение ты будешь всегда стараться заслужить. В их силах возвеличить или же унизить тебя всего одним словом. И сколько бы ты ни внушала себе, что твой отец недостоин того, чтобы ты много думала о нем, а мать слишком взбалмошна, чтобы осознавать последствия своих поступков, все равно твои родители останутся людьми, мечущими кинжалы в опасной близости к твоему сердцу. Если небеса окажутся благосклонны к тебе, понимающие родители будут метать свои ножи с осторожностью.
Если же фортуна от тебя отвернется, то ты появишься на свет дочерью Мэгс Фаллон.
– Просыпайтесь, леди! – вскричала я, влетев в ее спальню в час ночи.
Мамочка лежала ничком, с неизменными бигуди на голове – так, как она спала на протяжении всей своей сознательной жизни. На ней была старая майка, в которой она ходила в 80-х на концерт "Леанард Скайнерд" вместе с очередным ухажером.
– Мэгс! – заорала я, рискуя сорвать голос.
Она даже не шелохнулась. Тогда я сдернула с нее одеяло и стала трясти ее за плечи, не переставая кричать:
– Просыпайся, глупая корова! Живо!
В ответ Мэгс промычала нечто нечленораздельное. Наконец один ее глаз открылся.
– Нам нужно поговорить! – заявила я. Она села и спросила:
– В чем дело, Порция? Мы горим? Или ты забеременела?
– Нет! Все гораздо серьезнее!
– О Господи! Тогда объясни все спокойно.
– Это тебе придется кое-что мне объяснить! Зачем ты вызвала сюда Джека? И почему не предупредила меня?
Она зевнула и махнула рукой.
– Ах, ты об этом! Это такие пустяки, деточка.
– Пустяки? – Я пришла в ярость, ожидая от нее чего угодно, только не безразличия и равнодушия. Да как она посмела пригласить сюда моего отца, даже не заручившись моим согласием? Почему не подумала о том, что я буду взбешена? Мэгс снова сладко зевнула, потянулась и выключила свет, пожелав мне спокойной ночи.
– Поговорим утром, дорогая, – добавила она, устраиваясь поудобнее в кровати. – Я хочу спать. Возвращайся к себе.
Оцепенев от поразительной толстокожести своей мамочки, я замерла в столбе лунного света, падавшего из окна, размышляя, как лучше поступить в этой ситуации. Я готова была снова включить настольную лампу и потребовать у Мэгс объяснений. Готова была принудить ее дать мне номер телефона Джека, чтобы немедленно позвонить ему и запретить приезжать к нам. Даже чуть было не схватила графин с водой, мечтая выплеснуть ее на голову спящей, что наверняка закончилось бы грандиозным переполохом во всем доме и пробуждением соседей.
Но вместо всего этого я дождалась, пока мамочка не начала похрапывать во сне, на цыпочках вышла из комнаты, тихонько закрыла за собой дверь и направилась к себе.
В моей памяти сохранился только один эпизод, связанный с отцом, Лайлом Джексоном Трипплхорном – как он прослушивает свой любимый альбом классической музыки в нашей комнате. Осторожно опустив иглу звукоснимателя на пластинку, он обернулся и с улыбкой протянул ко мне руки, приглашая потанцевать с ним. Я обвила руками его шею, и он закружился со мной по комнате. А я почувствовала себя умиротворенной, любимой и защищенной, прижавшись к его груди и вдыхая отцовский запах.
Что я могла тогда понимать? Мне было два года.
Смутные воспоминания у меня остались и о письмах, сохранившихся в моем платяном шкафу, в обувной коробке. Я складывала их туда, как только ставила точку в очередном послании к отцу, и никогда не перечитывала. Эти письма стали своеобразным повествованием о моем взрослении. В них я рассказывала обо всем – об игре в большой резиновый мяч, о наших с Бьюджи забавных приключениях, о своих любимых книгах и фильмах, о происшествиях в школе. Иногда я прилагала к письмам рисунки и фотоснимки, случалось, что я просила папочку рассказать мне хоть что-нибудь о себе.
Интересовало меня, конечно же, все: где он живет, чем занимается, есть ли у него другие дети. Только об одном я никогда у него не спрашивала: о том, почему он покинул меня с той же легкостью, с какой кружился, держа меня на руках, в медленном вальсе.
Очутившись в своей комнате, я включила свет, подошла к шкафу, достала из него обувную коробку и, вытряхнув ее содержимое на кровать, стала расхаживать из угла в угол, йе осмеливаясь даже взглянуть на письма.
Ломая пальцы и кусая ногти, я лихорадочно соображала, как мне лучше с ними поступить. Открыть их и выпустить из конверта дух наивной маленькой девочки, верящей, что однажды папочка вернется к ней? Но имело ли теперь это для меня какое-то значение? Решив, что нет, я сгребла письма в коробку, вернула ее на полку шкафа, спокойно затворила дверцу, положила ладонь на грудь и почувствовала, как гулко стучит мое сердце.
Да чтоб ему провалиться! Мне тридцать лет! Мы с ним не виделись почти двадцать восемь, я совсем его не помню. Так не стоит и волноваться из-за этого человека!
Я подошла к кровати, села и, вздохнув, призналась себе, что это не так, отец все еще продолжал многое для меня значить. И Мэгс должна была это понимать, на худой конец хотя бы догадываться. Почему же она ведет себя так странно?
Я легла и укрылась пледом. Спала я в эту ночь беспокойно, часто вздрагивала и просыпалась. А когда в шесть утра прозвенел будильник, вскочила с кровати и сунула ноги в шлепанцы.
До фермы Бэббов я добралась за час. Когда на пустынном шоссе появлялась редкая машина, я на всякий случай останавливалась в придорожных кустах. Но никто из "барышень" меня не разыскивал. Однако у меня екнуло сердце, когда мимо на дребезжащем фордовском грузовичке проехал мужчина лет шестидесяти. Это вполне мог быть Джек. Узнала бы я его? У меня осталось всего несколько старых фотографий и смутные воспоминания об улыбающемся мужчине, танцующем q девочкой, повисшей у него на шее.
Наконец я увидела фермерский дом, остановила машину, вышла из нее и взглянула на часы – они показывали 7:05. Сделав несколько шагов, я остановилась. Йен, очевидно, уже работал за своим письменным столом. Удобно ли беспокоить его в такую рань? Тем более что я была у него только вчера. И почему я дома не подумала об этом? Впрочем, у меня было оправдание: я забыла попросить его подписать мне книгу. Но все равно обращаться к серьезному мужчине спозаранку как-то несолидно.
Я повернулась и пошла к машине. Однако вскоре остановилась. Все-таки книга осталась у Йена, поэтому причина для раннего визита у меня, пусть и сомнительная, но имелась. Ему было известно, что я знаю о его привычке творить с восходом солнца, поэтому мое внезапное появление не должно было вызвать у него чрезмерного удивления.
Снова повернувшись, я направилась к ферме, представляя себе добрую улыбку и лучистые глаза Йена. Но смелости мне хватило всего на несколько шагов. Я поняла, что буду выглядеть законченной идиоткой. Или того хуже...
– Порция?
Я похолодела. Дверь дома распахнулась, и в проеме возник Йен с большой чашкой в руке и обворожительной улыбкой на лице.
– Я сначала не поверил своим глазам, – доброжелательно сказал он.
– Как же вы меня увидели? – спросила я, хлопая глазами.
Он кивнул на первое окно слева от себя.
– Мне нравится работать, сидя у окна. Окружающий ландшафт меня вдохновляет.
Смутившись, я промямлила:
– Извините меня, ради Бога... Я всего лишь хотела... Нет, оправданий моему дерзкому поступку не было.
Оставалось лишь расплачиваться за него по полной программе.
– Входите, – сказал Йен. – На этот раз у меня есть кофе.
Он поднял чашку и лукаво улыбнулся.
Присев на тахту, я взяла со стола чашку с горячим ароматным кофе и виновато потупилась.
Йен сел напротив меня на стул с высокой спинкой и успокаивающе произнес:
– Не смущайтесь, вы мне не помешали. Мне все равно пора сделать перерыв в работе.
На столике у него за спиной стоял включенный компьютер.
– Вчера я забыла вас попросить... В общем, я хотела бы вас пригласить к нам в "Пейдж" на встречу с читателями. Мы организуем все в лучшем виде, с кофе и домашней выпечкой.
– А булочки с черникой будут? – спросил Йен.
– Возможно. Вера у нас настоящая чудесница в кулинарии.
– Тогда я согласен! – Йен рассмеялся.
Я тоже вымучила улыбку, но отвела взгляд, устыдившись своих запыленных тапочек, взлохмаченных волос и мятой одежды. И еще я пожалела, что не приняла утром душ.
Йен выдержал паузу и спросил: