Песнь песней очень поэтична в своей откровенной живости и отсутствии сковывающих условностей. Ее поэзия – вне времени и пространства, в которых она была создана; подобно некоторым произведениям назидательной литературы, она выходит за пределы жесткого единства мысли, характерного для древнееврейской литературы.
Назидательная литература в Израильском царстве процветала; многочисленные произведения этого жанра более чем достойны стоять рядом с аналогичными текстами других восточных народов и тесно связаны с ними по настроению и темам. Мы начнем с книги Притчей Соломоновых в Ветхом Завете. Выберем несколько:
Что уксус для зубов и дым для глаз, то ленивый для
посылающих его.
Иной выдает себя за богатого, а у него ничего нет; другой
выдает себя за бедного, а у него богатства много.
Кто жалеет розги своей, тот ненавидит сына; а кто любит,
тот с детства наказывает его.
Лучше немногое при страхе Господнем, нежели большое
сокровище, и при нем тревога.
Лучше блюдо зелени, и при нем любовь, нежели
откормленный бык, и при нем ненависть.
Долготерпеливый лучше храброго, и владеющий собою лучше
завоевателя города.
И глупец, когда молчит, может показаться мудрым,
и затворяющий уста свои – благоразумным.
Ленивец зимою не пашет: поищет летом – и нет ничего.
Лучше жить в углу на кровле, нежели со сварливою женою
в пространном доме.
Вот четыре малых на земле, но они мудрее мудрых:
муравьи – народ не сильный, но летом заготовляют пищу свою;
горные мыши – народ слабый, но ставят домы свои на скале;
у саранчи нет царя, но выступает вся она стройно;
паук лапками цепляется, но бывает в царских чертогах.
Среди притчей есть группа (гл. XXII, 17 – гл. XXIV, 22) настолько похожая по концепции и воплощению на поучительные высказывания Аменемопета (Египет), что мы вынуждены заключить: это прямое заимствование. Однако в остальных случаях источники определить невозможно или сами притчи построены на типично израильском материале и верованиях.
Помимо притчей или афоризмов, есть и советы в полном смысле этого слова. Примеры мы можем найти в Книге премудрости Иисуса сына Сирахова, довольно поздней компиляции, которую не всегда включают в канон:
Не хвали человека за красоту его, и не имей отвращения к человеку за наружность его.
Мала пчела между летающими, но плод ее – лучший из сластей.
Выслушал ты слово, пусть умрет оно с тобою: не бойся, не расторгнет оно тебя.
Глупый от слова терпит такую же муку, как рождающая – от младенца.
Что стрела, вонзенная в бедро, то слово в сердце глупого.
Нет головы ядовитее головы змеиной, и нет ярости сильнее ярости врага.
Соглашусь лучше жить со львом и драконом, нежели жить со злою женою.
Следы еврейской басни сохранились в библейских книгах в виде вставок. Самый поразительный пример – речь Иофама к жителям Сихема в Книге Судей. Сын Иероваала Авимелех убил своих братьев и убедил жителей Сихема выбрать его царем. Уцелел только Иофам. Он пошел к сихем-цам и рассказал следующую басню, смысл которой в том, что, выбрав Авимелеха, они выбрали худший вариант и скоро об этом пожалеют:
Пошли некогда дерева помазать над собою царя и сказали маслине: царствуй над нами. Маслина сказала им: оставлю ли я тук мой, которым чествуют богов и людей и пойду ли скитаться по деревам? И сказали дерева смоковнице: иди ты, царствуй над нами. Смоковница сказала им: оставлю ли я сладость мою и хороший плод мой и пойду ли скитаться по деревам? И сказали дерева виноградной лозе: иди ты, царствуй над нами. Виноградная лоза сказала им: оставлю ли я сок мой, который веселит богов и человеков, и пойду ли скитаться по деревам? Наконец сказали все дерева терновнику: иди ты, царствуй над нами. Терновник сказал деревам: если вы поистине поставляете меня царем над собою, то идите, покойтесь под тенью моею; если же нет, то выйдет огонь из терновника и пожжет кедры Ливанские.
Еще один тип нравоучительной литературы, известный нам от месопотамских народов, появляется и в Израиле: это литература, посвященная страданиям праведника. В Книге Иова эта проблема не только ставится, но и обсуждается весьма подробно:
Ужасы устремились на меня;
как ветер, развеялось величие мое, и счастье мое унеслось, как облако.
И ныне изливается душа моя во мне: дни скорби объяли меня.
Ночью ноют во мне кости мои, и жилы мои не имеют покоя.
С великим трудом снимается с меня одежда моя; края хитона
моего жмут меня.
Он бросил меня в грязь, и я стал как прах и пепел.
Я взываю к Тебе, и Ты не внимаешь мне, – стою, а Ты
только смотришь на меня.
Ты сделался жестоким ко мне, крепкою рукою враждуешь
против меня.
Ты поднял меня и заставил меня носиться по ветру и
сокрушаешь меня.
Так, я знаю, что Ты приведешь меня к смерти и в дом
собрания всех живущих.
Верно, Он не прострет руки
Своей на дом костей: будут ли они кричать при своем разрушении?
Не плакал ли я о том, кто был в горе? не скорбела ли душа
моя о бедных?
Когда я чаял добра, пришло зло; когда ожидал света, пришла тьма.
Ответ на этот вопрос тоже напоминает ответы, данные в Месопотамии. Во-первых, как может человек знать, что хорошо и что плохо? Как может он постичь суждение Господне? Один из товарищей Иова возражает:
Можешь ли ты исследованием найти Бога?
Можешь ли совершенно постигнуть Вседержителя?
Он превыше небес, – что можешь сделать?
Глубже преисподней, – что можешь узнать?
Длиннее земли мера Его и шире моря.
Если Он пройдет и заключит кого в оковы
и представит на суд, то кто отклонит Его?
Ибо Он знает людей лживых и видит беззаконие,
и оставит ли его без внимания?
Но пустой человек мудрствует,
хотя человек рождается подобно дикому осленку.
Второй ответ приносит окончательное освобождение. За все свои страдания праведник в конце концов будет вознагражден, точно так же как злодей не избегнет наказания. Книга завершается описанием того, как Иов возвращается к прежнему процветанию:
И благословил Бог последние дни Иова более, нежели прежние: у него было четырнадцать тысяч мелкого скота, шесть тысяч верблюдов, тысяча пар волов и тысяча ослиц. И было у него семь сыновей и три дочери… И не было на всей земле таких прекрасных женщин, как дочери Иова, и дал им отец их наследство между братьями их. После того Иов жил сто сорок лет, и видел сыновей своих и сыновей сыновних до четвертого рода; и умер Иов в старости, насыщенный днями.
Мы завершим свой краткий обзор нравоучительной литературы поэзией человеческого горя и пессимизма, нашедшей выражение в книге Екклесиаста. Нельзя сказать, что такая поэзия характерна для Израиля с его справедливым и милосердным Богом, утоляющим все печали. Но следует заметить, что это довольно поздняя работа, не свободная к тому же от влияния греческой мысли. Более того, несмотря на весь пессимизм, нельзя сказать, что в книге Екклесиаста недостает веры в Бога: скорее она существует в иной сфере; она скорее игнорирует, чем отрицает, и заканчивается обращением к божеству. Это ставит перед критикой множество проблем: какая часть текста оригинальна, сколько было добавлено, сколько искажено? Но даже дополнения и искажения свидетельствуют об отношении израильтян к философии боли.
Книга Екклесиаста открывается картиной тщеты человеческих усилий, которым суждено бессмысленно повторяться под солнцем:
Суета сует, сказал Екклесиаст, суета сует, – все суета!
Что пользы человеку от всех трудов его, которыми трудится он под солнцем?
Род проходит, и род приходит, а земля пребывает вовеки.
Восходит солнце, и заходит солнце, и спешит к месту своему, где оно восходит.
Идет ветер к югу и переходит к северу, кружится, кружится на ходу своем, и возвращается ветер на круги свои.
Все реки текут в море, но море не переполняется: к тому месту, откуда реки текут, они возвращаются, чтобы опять течь.
Все вещи – в труде: не может человек пересказать всего; не насытится око зрением, не наполнится ухо слушанием.
Что было, то и будет; и что делалось, то и будет делаться, и нет ничего нового под солнцем.
Мудрость столь же тщетна:
Я, Екклесиаст, был царем над Израилем в Иерусалиме; и предал я сердце мое тому, чтобы исследовать и испытать мудростью все, что делается под небом: это тяжелое занятие дал
Бог сынам человеческим, чтобы они упражнялись в нем. Видел я все дела, какие делаются под солнцем, и вот, все – суета и томление духа! Кривое не может сделаться прямым, и чего нет, того нельзя считать. Говорил я с сердцем моим так: вот, я возвеличился и приобрел мудрости больше всех, которые были прежде меня над Иерусалимом, и сердце мое видело много мудрости и знания. И предал я сердце мое тому, чтобы познать мудрость и познать безумие и глупость: узнал, что и это – томление духа; потому что во многой мудрости много печали; и кто умножает познания, умножает скорбь.
Эти отрывки принадлежат к чудеснейшим во всем Ветхом Завете, а стоят в тексте, который меньше всего гармонировал бы с его духом, если бы проповедник не пришел в конце концов к следующему выводу:
Выслушаем сущность всего: бойся Бога и заповеди Его соблюдай, потому что в этом все для человека; ибо всякое дело Бог приведет на суд, и все тайное, хорошо ли оно, или худо.
Является ли этот вывод позднейшей вставкой? Или изменением оригинального текста? Перед нами снова встает знакомая проблема, и тот, кто жаждет решить ее, не должен пользоваться собственной логикой, а должен погрузиться в соответствующую среду и искать ответ там.
Заметная часть еврейской литературы имеет юридическое содержание в самом общем смысле: это предписания не только правового, но и этического и религиозного характера. Для сравнения с законами соседних народов мы можем поделить еврейские материалы на две группы. Первая состоит из общих и безусловных правил, представляется оригинальной и вполне соответствует Израилю как по духу, так и по формулировкам. Вторая группа, с другой стороны, принадлежит к обычному на Древнем Востоке типу: это серия гипотетических конкретных случаев с соответствующими решениями. Но содержание случаев отличается довольно сильно, как потому, что оно приспособлено к особым условиям еврейского общества, так и благодаря этической ноте, которая здесь звучит гораздо чаще, чем в других случаях.
Характерный пример общих законов – десять заповедей. Это десять великих правил, который составляют фундамент религиозной и моральной жизни: поклоняться Богу, соблюдать священные дни, почитать родителей, не убивать, не красть и т. д. Некоторые из порицаний грешников в книге Второзакония носят такой же абсолютный характер. Левиты провозглашают проклятия, а народ ходом повторяет за ними:
Левиты возгласят и скажут всем Израильтянам громким голосом:
проклят, кто сделает изваянный или литый кумир, мерзость пред Господом, произведение рук художника, и поставит его в тайном месте!
Весь народ возгласит и скажет: аминь.
Проклят злословящий отца своего или матерь свою!
И весь народ скажет: аминь.
Проклят нарушающий межи ближнего своего!
И весь народ скажет: аминь.
Проклят, кто слепого сбивает с пути!
И весь народ скажет: аминь.
Проклят, кто превратно судит пришельца, сироту и вдову!
И весь народ скажет: аминь.
Проклят, кто ляжет с женою отца своего, ибо он открыл край одежды отца своего!
И весь народ скажет: аминь.
Проклят, кто ляжет с каким-либо скотом!
И весь народ скажет: аминь.
Проклят, кто ляжет с сестрою своею, с дочерью отца своего, или дочерью матери своей!
И весь народ скажет: аминь.
Проклят, кто ляжет с тещею своею!
И весь народ скажет: аминь.
Проклят, кто тайно убивает ближнего своего!
И весь народ скажет: аминь.
Проклят, кто берет подкуп, чтоб убить душу и пролить кровь невинную!
И весь народ скажет: аминь.
Проклят, кто не исполнит слов закона сего и не будет поступать по ним!
И весь народ скажет: аминь.
Очевидно, это тоже заповеди, только в виде предупреждений – проклятий тем, кто их не выполняет.
Теперь мы подошли к прецедентному праву – конкретным решениям для конкретных ситуаций. Содержание этих предписаний раскрывает нам основы устройства израильского общества.
Для начала разберемся с классовым устройством. Как мы видели, месопотамское общество делилось, условно говоря, на аристократов, плебеев и рабов. Здесь разница между аристократами и плебеями пропадает: все свободные граждане равны перед законом. Положение рабов здесь, как везде, достаточно шатко; но религия оказывает смягчающее действие, предписывая, к примеру, освобождать рабов на седьмой год:
Если купишь раба Еврея, пусть он работает шесть лет, а в седьмой пусть выйдет на волю даром; если он пришел один, пусть один и выйдет; а если он женатый, пусть выйдет с ним и жена его.
Главой семьи, как обычно, считается отец. Многоженство разрешено. Характерная особенность семейного права – левират, аналогично тому, что мы уже видели у хеттов. В книге Второзакония это сформулировано так:
Если братья живут вместе и один из них умрет, не имея у себя сына, то жена умершего не должна выходить на сторону за человека чужого, но деверь ее должен войти к ней и взять ее себе в жены и жить с нею, – и первенец, которого она родит, останется с именем брата его умершего, чтоб имя его не изгладилось в Израиле.
Как всюду на Востоке, разводы разрешены с некоторыми защитными ограничениями. Наследование идет по мужской линии, что ставит женщин в откровенно зависимое положение. В этой связи не следует забывать, что, несмотря на все религиозные и этические достижения по социальному развитию, Древний Израиль намного отставал от народов, давно перешедших к оседлости.
Уголовное право основано на семитском принципе возмездия:
…отдай душу за душу, глаз за глаз, зуб за зуб, руку за руку, ногу за ногу, обожжение за обожжение, рану за рану, ушиб за ушиб.
Тем не менее в некоторых случаях этот закон смягчается. Начнем с того, что, как и в Месопотамии, действует он только между свободными гражданами. Преступление против раба искупается его освобождением:
Если кто раба своего ударит в глаз, или служанку свою в глаз, и повредит его, пусть отпустит их на волю за глаз; и если выбьет зуб рабу своему, или рабе своей, пусть отпустит их на волю за зуб.
Более того, проводится четкое различие между вредом намеренным и невольным:
Кто ударит человека так, что он умрет, да будет предан смерти; но если кто не злоумышлял, а Бог попустил ему попасть под руки его, то Я назначу у тебя место, куда убежать убийце.
Этическую ноту, заметную в некоторых положениях израильского закона и связанную с концепцией Бога справедливого и милосердного, можно проиллюстрировать дополнительными примерами:
Пришельца не притесняй и не угнетай его, ибо вы сами были пришельцами в земле Египетской. Ни вдовы, ни сироты не притесняйте; если же ты притеснишь их, то, когда они во-зопиют ко Мне, Я услышу вопль их, и воспламенится гнев Мой, и убью вас мечом, и будут жены ваши вдовами и дети ваши сиротами.
Если дашь деньги взаймы бедному из народа Моего, то не притесняй его и не налагай на него роста. Если возьмешь в залог одежду ближнего твоего, до захождения солнца возврати ее, ибо она есть единственный покров у него, она – одеяние тела его: в чем будет он спать? итак, когда он возопиет ко Мне, Я услышу, ибо Я милосерд.
И еще:
Если найдешь вола врага твоего, или осла его заблудившегося, приведи его к нему; если увидишь осла врага твоего упавшим под ношею своею, то не оставляй его; развьючь вместе с ним.
Некоторые формулировки, особенно тема защиты вдов и сирот, уже знакомы нам из правовой литературы других народов Древнего Востока. Но есть и новые моменты: к примеру, предписание любить не только друзей, но и врагов своих, помогать не только тем, кто любит нас, но и тем, кто нас ненавидит, – предвестники положений Нового Завета; в этих предписаниях даже израильский национализм выглядит менее исключающим и ограниченным. Это можно понять – ведь именно в этом ментальном и духовном мире кроются корни Нового Завета.
Художественные типы
Если существует такая сторона культуры, в которой определенно и живо выражается исключительное главенство религии, характерное, как мы уже отмечали, для Израиля, то это искусство. Мы знаем, что израильская религия запрещает изображать божество; такого запрета достаточно, чтобы полностью сорвать всякое развитие изобразительных искусств – живописи и скульптуры. Следовательно, остаются только редкие архитектурные памятники и традиционные малые формы, особенно мелкая рельефная резьба. Можно даже задать вопрос: имеем ли мы вообще право говорить об израильском искусстве? Ответ будет положительным в том поверхностном смысле, что памятники все-таки есть; но отрицательным, если говорить о серьезных импульсах художественного развития, об их характерных особенностях и практической реализации.
Можно даже сказать, что израильская враждебность к искусству распространяется даже на надписи. Разве не удивительно, что великие цари Израиля не оставили нам ни одной памятной стелы, ни одного победного камня? У них ведь были предприятия, достойные памятных надписей, и победы, достойные празднования. А традиция запечатлевать все это на камне была распространена очень широко, о чем свидетельствуют памятные стелы и надписи гораздо менее значительных соседних царьков. На возражение о том, что такие надписи просто пока не найдены, можно ответить, что Палестина – наиболее тщательно исследованный регион Ближнего Востока. Трудно поверить, что отсутствие надписей случайно: для этого должны существовать более глубокие причины, даже если природа этих причин пока неясна. Какой религиозный закон запрещает надписи?
Что касается архитектуры, в нескольких местах обнаружены остатки укреплений: можно назвать укрепления в Самарии, в Лахише и Хазоре. Стены укреплений выстроены в ханаанской традиции. Дворцы тоже; или, если говорить точнее, дворцы, подобно ханаанским дворцам, построены в соответствии с основными принципами месопотамской архитектуры. Основа их – один или несколько внутренних двориков, вокруг которых сосредоточены и в которые выходят небольшие комнаты. Естественно, пропорции здесь куда более скромные: если царский дворец в Мари имеет больше 260 комнат, то в самарийском дворце их тринадцать.