Словосочетание "коммунистическая демократия" метафорично. Перечисленные "демократии" могут находиться в одном ряду лишь в самом общем смысле. Содержательно-терминологическая спецификация, однако, ломает этот ряд. Демос - это не просто народ. Это та часть народа, которая обладает собственностью, выступает как собственник вещественной субстанции. В этом смысле демократия, во-первых, есть защита собственности; во-вторых, не есть народовластие. Демократия и народовластие - вещи разные. С этой точки зрения в России никогда не было и не могло быть демократии как общего, внесословного политического строя: демократия едва ли возможна в социуме, где собственность на вещественные факторы производства играет незначительную роль, где не собственность, а Власть есть главное, системообразующее средство темпорализации пространства и социального контроля. Исторически демократия в России существовала для и внутри одного сословия - дворянства, и то не всегда, не для всех его представителей и в лучшем случае в слабой, пунктирной институциональной форме, с определенного момента еще более ослабляемой самим самодержавием. Последнее неоднократно производило "демократизации" господствующих групп (как только они в своем состоянии приближались к чему-то похожему на классовость), замораживая общество в целом на предклассовом уровне, консервируя его "социальную молодость" как вечную, как утраченное время (и как вечную социальную юность с ее склонностью к насилию, к самозванству, с ее завороженностью смертью, готовностью к ней, неумением ценить жизнь - вообще и упорядоченную, постварварскую, основанную на Времени и Собственности в частности), воспроизводя социогенез в ущерб другим фазам, тренируя поздневарварские мышцы социума, готовые в принципе сбросить любые классовые формы - государственность, политику, демократию, классовость, частную собственность, культуру, буржуазные структуры повседневности, быта и т. д. - как имманентно чуждые, противостоять им, деформировать их. (Так же как, например, позднеантичное государство в Византии в своих фискальных целях "натренировало" и усилило общину до такой степени, что она впоследствии не пропустила, деформировала феодализм на общинно-античный лад.) В этом смысле, замечу еще раз, коммунизм на какое-то время стал положительной социальной формой поздневарварской неклассовости, бесклассовости, "вторичного позднего варварства". Именно коммунизм оказался и массовым обществом, и обществом массового потребления, и "массовой цивилизацией", и современной "цивилизацией" Русской Системы.
Рухнул коммунизм, связанный (пусть негативно) с петербургской "цивилизацией", - и исчезла цивилизация вообще: разгул насилия, расхристанность в быту и в работе, демонстративное нарушение "норм поведения и общежития", апофеоз безделья - сознательного и вынужденного ("ничегонеделание есть роскошь варвара" - Маркс), опрощение целых социальных слоев, включая так называемую "советскую интеллигенцию", общая брутализация жизни, почти распад структур повседневности и образования и т. д. и т. п. Наступила реварваризация, крайней, но вовсе не единственной формой которой оказывается криминалитет. "Русская Система минус коммунизм равняется асоциал(изм)у" - так выходит. Так вышло - пока. Что будет дальше - посмотрим. Но ясно одно: коммунизм выполнил в истории Русской Системы роль эквивалентную welfare state и "массовой культуре", он был массовой современной (modern) "цивилизацией" - единственной в Русской Истории. Народовластие, "популократия" без железного обруча, с одной стороны, и без привычек, сохранившихся от докоммунистического прошлого, - с другой, оборачиваются новым поздним варварством - не "новым средневековьем" даже, а новым предсредневековьем. Ведь что такое поздний варвар? Асоциал, находящийся в процессе перехода из одного социального состояния и другое, Маргинал Времени. Темпорализация и есть социализм превращающая народ или часть его в одном случае в демос, в другом - в популяцию. Следовательно, исторически это процесс замены народовластия чем-то иным, в том числе и демократией.
Итак, народовластие возможно лишь в поздневарварских обществах, на поздневарварской исторической стадии развития, логически являющейся пред классовым состоянием, между доклассовостью и классовостью. Позднее варварство - особая эпоха и особый строй в истории.
С его точки зрения частная собственность, демократия, либерализм и т. д. - это всегда разложение, гниль. "Гнилой либерализм" - не случайное для России сочетание как по указанной выше причине, так и по тому, что сами капиталистические явления в Русской Истории суть во многом продукты разложения очередной структуры Русской Системы. Не случайны и некоторые термины, которые вызывали и вызывают снисходительные насмешки и осуждение со стороны просвещенной части общества, например "народная демократия" (для стран прежде всего Восточной Европы сразу после войны) и "дерьмократия" в наши дни. Я готов, как это ни неприятно, реабилитировать эти термины, в них свои рацио и резон.
Термин "народная демократия" - не тавтологичен; напротив, вопреки воле тех, кто его запустил, он указывает на реально недемократический и даже неполитический характер этого типа организации: "народовластная демократия", "додемократическая", "внедемократическая" демократия; не их, европейская, хоть и восточная, демократия, а наша, народная (демо)кратия. Популократия, сказал бы я, если бы не некоторые ассоциации.
"Дерьмократия" - это, грубо говоря, власть "социальных экскрементов", власть продуктов разложения. У нас в 1994–95 гг. "дерьмократией" критики существующего режима называли так режим в целом, что неверно в строгом смысле слова. Но в определенной степени для низового и среднего уровней нынешней системы власти (а частично и для высшего уровня) и собственности в той степени, в которой она контролируется, утилизуется криминальными и (или) нелегальными структурами, - а они и суть продукт социального разложения, - термин "дерьмократия" вполне подходит, несмотря на неблагозвучность и некоторую ненормативность. Что называется, не в бровь, а в глаз: власть социального дерьма, продуктов разложения - общественного строя вообще и прежнего нашего общественного строя в частности, конкретно. Причем смена нынешних персонификаторов власти, так сказать, "элит" другими не означает автоматического установления "ароматократии". Увы.
Итак, демократия, это всегда нечто частичное, нечто селективное - как и демос; каков демос, такова и кратия, конкретное качество селективности очерчивается определением. Демократия - это власть (кратос) демоса. Но демос - это далеко не все население, а его часть, как правило, - меньшая. Борьба за демократию - это прежде всего, если отшелушить внешнее, и борьба за права одной части общества угнетать и эксплуатировать другую часть; и борьба за то, кто будет считаться демосом, за его очертания и границы; и борьба за то, чтобы оказаться внутри, а не вне этих границ. Все не могут быть демосом. Когда в Римской империи формально все получили права гражданства (эдикт Каракаллы), т. е. стали "демосом", она рухнула. С конца XVIII в. в западном мире растут численность и удельный вес демоса. Ныне формально огромная часть западного населения - демос. Но тогда кто (значительная масса) должен стать недемосом, особенно в энтээровский век?
Тем самым демократия - это, помимо прочего, один из способов исключения какой-то части населения из процесса принятия решений. Из благосостояния. Из свободы, равенства и братства. Кстати, о братстве. С кем - братство? Всех со всеми? Братство с Хомейни и Саддамом Хусейном? С движениями сексуальных меньшинств? Увольте. Все это - социальная энтропия. Брататься надо далеко не со всеми. Не пей из лужицы (братства) - козленочком станешь!
Конечно, болезненно и страшно расставаться с идеалами Современности, эпохи, начавшейся в 1789 г. и окончившейся в 1991 г., следовательно, длившейся 200 лет и 2 года. Но еще страшнее продолжать верить в идеалы мертвой эпохи, остановившегося времени. Да, страшно оказаться без ориентиров в мире, в вывихнутом веке. Болезненно и неприятно ощутить, что ценности и идеалы, которые полагались в качестве универсальных и универсалистских, - Капитализм и Коммунизм в XX в. немало потрудились, чтобы доказать это, - оказываются ограниченными в пространстве и времени идеалами и ценностями только Европейской цивилизации. Точнее даже, определенной фазы ее развития. Осознание этого факта может повергнуть в не меньшее отчаяние, чем неверующего осознание своей смертности или верующего осознание того, что Бог умер. И что теперь?
XLVIII
На вопрос о том, как верующим реагировать на смерть Бога, ответ дал Д.Бонхофер, теолог-протестант, участник заговора против Гитлера, казненный весной 1945 г.. Бонхофер много размышлял над ситуацией человека середины XX в. о том, как ему жить после коммунизма и фашизма, после ужасов войны и концлагерей. Суть ответа Бонхофера в следующем. Христианский Бог умер. Теперь христианин должен учиться и уметь жить в мире без Бога. И оставаться при этом христианином. Помнить, что, хотя Бог умер, верующий остается человеком и христианином, знающим, что Бог - был.
На мой взгляд, это одна из самых мужественных позиций по отношению к жизни, выработанных в XX столетии. Быть может, я несколько снижаю тему, но мне приходит на ум фраза одного из героев книги о Швейке: "Помните, скоты, что вы люди". Отталкиваясь от нее, можно сказать: помните люди, что Бог был, а ныне, если он и есть, то он - внутри вас; и если вы - скоты, то ваш бог - скотина. Ваш бог таков, каковы вы сами. На это могут возразить: Бог вечен, а человек конечен. Но если человек, все его Бытие, все его знание, его вопросы и ответы конечны, то откуда же мы знаем о вечности? Это - такая же абстракция, как пустота и ничто. Нет ничего вечного, кроме вечности, человек - вне ее, а потому - не отказаться ли от этой проблемы? Ведь заметил как-то Станислав Лем: зрелость человечества измеряется тем, что оно отказывается от некоторых вопросов как ложных.
Я не готов дать ответ на вопрос о ложности или истинности проблемы вечности, вечного. Но я готов "поразмышлять в направлении" ответа, утверждающего ложность, иллюзорность, компенсаторность проблемы Вечного. Мне нравится отношение О.Мандельштама к вечности как "вечности во времени", т. е. внутри времени; вечность - как "вечное сейчас", как "вечный миг" - не столько между прошлым и будущим, сколько и в них тоже. Все - со-временно. Все - в настоящем. Хаммурапи и Христос, Хуфу и Гитлер, Ленин и Цезарь. Вот такой выверт Времени происходит, как только вечность помещается внутрь времени. И ведь конец прогресса очень способствует такому помещению "капитала Вечности" в "Банк Времени". Конец прогресса влетел в ворота христианства словно подкрученный мяч - "сухим листом". И христианское время вернулось листом Мёбиуса и полетело как лист - как один из многих падающих листьев Осени Капитализма.
Возможно, отказ от проблемы вечности будет расставанием с историческим инфантилизмом. Взрослость - это и есть осознание конечности Бытия и в Бытии, каким бы болезненным это осознание ни было; осознание того, что Вечность - всего лишь кривая, асимптотического насыщения Времени.
Дети живут в свободе от причин и следствий, этих главных индикаторов и стражей Конечности Существования, живут вне Времени. И в этом смысле дети бессмертны. Наличие Бога как причины и следствия замыкает мир и дает человеку веру в бессмертие. Бессмертие в Боге. Но одно дело - жить и совершать добрые дела в надежде на бессмертие души и воздаяние "по ту сторону жизни". И совсем другое - делать то же самое без таких надежд, сочетая языческую страсть жизни с христианским самопожертвованием без всякой надежды на воскрешение, на вознаграждение, зная, как Бонхофер, что христианский Бог умер, сколь бы метафоричным ни было это его "знание".
Христианство подготовило человека к зрелости. В этом смысле оно есть юношеское мировоззрение, призванное (но только в Европейской цивилизации - единственной, реально обладающей потенцией и интенцией линейного времени) морально подготовить индивидуального субъекта к принятию того, что он конечен и смертен без надежды на Страшный Суд и загробную жизнь. В обществах, где субъект либо не фиксируется как индивидуальный, либо не фиксируется вообще, проблема конечности индивидуального бытия так остро не стоит или так не фиксируется. Отсюда - мудрое спокойствие Конфуция и Будды. Но такое спокойствие не для европейцев, не для носителей христианской традиции. Между последними, с одной стороны, и Буддой и Конфуцием - с другой, находятся крест и распятый на нем Христос. В китайской и индийской цивилизациях (системах), где субъект не противопоставляется объекту, где они суть единство, нет такой остроты, такой напряженности отношения к Смерти, к конечности существования.
Конечность существования - расплата за индивидуальную субъектность, равно как смерть - это расплата за многоклеточность. Одноклеточные бессмертны. Христианство, помимо прочего, было средством смягчить расплату, подготовить индивидуального субъекта к ней морально. Подготовить к взрослой жизни, т. е. жизни, основанной на свободе выбора и несении полной ответственности за него - без иллюзий и надежд на вознаграждение, без надежд на Вечность, на переход в нее из Времени. Свобода и ответственность - сами по себе вознаграждение, за них приходится платить.
Быть может, вопрос о соотношении человеческого и божественного следует поставить так: нет Бога, кроме человека, и Мухаммед, а также Моисей, Иисус и другие суть лишь пророки его. Они учили скоточеловеков быть людьми. Божественное нейтрализует скотское - получается человек: вот и вышел человечек. А Бог - это просто планка, поднятая высоко-высоко, для тренировки, чтобы в высоком прыжке скотское, тяжелое отвалилось. К тому же на соревновании трудно показать результат выше, чем на тренировке. Обычно - наоборот. Вот и приходится прыгать тем, кто хочет быть человеками: смертельный номер, нервных просим покинуть помещение. Христос и приходил, чтобы принести планку (сын плотника), установить ее и показать, как ее брать - фюсберри флоп на кресте. Смертельный прыжок. Христианство и было системой тренировок, подготовки к таким прыжкам, к "соревнованиям" по ним.
Я думаю, ныне христианство сделало свое дело и уходит. С ним можно попрощаться, его можно поблагодарить. Но нельзя вернуть. Теперь - без Бога, только с Христом. Как с человеком. Сильным человеком, который осознал, что его Бог умер, и потому пошел на крест.
В XX в. умер Бог европейского человечества. Верить в Бога после этого - не удел ли слабых и страшащихся взглянуть реальности в лицо? Не являются ли внеположенные человеку Бог и Вечность ложными проблемами? Не есть ли Вечность, как и Бог, - сам человек, Homo Universalis христианской (а может, и послехристианской) эпохи? А противостоит ему, этому носителю универсальной социальности, выкованной Капиталистической и Русской Системами (а следовательно, в какой-то степени и христианством тоже), асоциал, Homo Robustus. Культурно-антропологическое противоречие двух этих типов Homo sapiens, скрывавшееся религией и классовыми различиями в течение двух тысячелетий, отныне обнажается в качестве центрального социального или даже "производственного" противоречия. Маски сброшены. Неужели традиционная проблема Русской Системы - проблема "лишнего человека" - становится социоантропологической проблемой Европейской цивилизации, "европейского человечества" (человечество бывает только в универсалистских культурах, в локальных оно невозможно и ненужно; в них человечество - это все равно что "хлопок одной ладонью")? Человечество - как изоморфа христианского Бога? Это - далеко не единственный вопрос, который требует ответа. Причем в такую эпоху, как наша, трудно давать ответы и готовые рецепты. Наша эпоха во многих отношениях финальная. Мы живем в конце эпохи или даже в конце нескольких эпох сразу. И - одновременно - в конце Ночи Современности. Ночь эта прошла в значительной степени при свете факелов фашизма и пожаров революций, устроенных коммунистами, и под запах то ли дыма пожаров, то ли пороха от разрывов. Именно эти Колоссы Паники задали Современность XX в. "Нравится нам это или нет, - писал Г.Иванов, - мы должны признать, что современность - не столько английский парламент, сколько германский хаос, не Ватикан, а фашизм, не новые мировые демократические республики, а огромное, доведенное до предела страданий и унижений планетарное "перекати-поле", где, как клеймо на лбу, горят буквы - СССР. Ватикан, английский король, демократия, вековая культура, правовой порядок, совестливость, уважение к личности - все это скорее "обломки прошлого", существующие лишь постольку-поскольку. Настоящее - Рим, Москва, гитлеровский Берлин. Хозяева жизни - Сталин, Муссолини, Гитлер. Объединяет этих хозяев, при некотором разнообразии форм, в которых ведут они свое "хозяйство", - совершенно одинаковое мироощущение: презрение к человеку". Либеральные диктатуры среднего класса послевоенной эпохи отвечали - вынуждены были отвечать, иногда в панике - на вопросы, поставленные Колоссами, двигались по коридору, заданному ими, эдакие "странники в ночи, обменивающиеся взглядами".
XX век был Ночью Современности - как XIX был ее Днем. Ночь вместе с Современностью кончилась. Всю эту Ночь человек, по крайней мере христианский, сражался с бесами, с "черными людьми" под красными знаменами, причем на одних знаменах были звезды, на других - свастика. Но с ними ли или только ли с ними сражался европейский бунтующий человек?
…Месяц умер,
Синеет в окошко рассвет.
Ах ты, ночь!
Что ты, ночь, наковеркала?
Я в цилиндре стою.
Никого со мной нет.
Я один…
И разбитое зеркало…