XIII
Коммунизм рождался и рос в очень запутанной и сложной обстановке, которая была в то время характерна для мира. Существование функции автономно от субстанции, дробление одного уклада на несколько субукладных форм, каждая из которых приобретала самостоятельное значение, - это еще цветочки. На полупериферии и периферии капиталистической системы - в этих колыбелях коммунизма - на одном и том же пространстве (географическом, экономическом, социальном) сосуществовали такие формы, которые в центре системы - на Западе, были возможны только диахронно, как сменяющие друг друга стадии. Например, первоначальное накопление капитала в "нормальном! (происходящем в центре) развитии предшествует накоплению капиталов, капиталистическому накоплению. На полупериферии и периферии они нередко сосуществуют в пространстве, ведут борьбу за одни и те же ниши. При этом первоначальное накопление капитала, как показывают исследования по колониальной истории Юго-Восточной Азии, Индии, Африки, теснит капиталистическое накопление или даже блокирует его. А соответственно социальные и политические силы, которые воплощают первое или стоят за ним, теснят и блокируют те, что связаны со вторым.
Но что значит "первоначальное накопление капитала"? Это ведь по сути генезис капитализма. Получается, что за пределами центра капиталистической системы в определенных условиях воспроизводится генезис капитализма! Представьте, вам в кино с помощью обратного хода пленки показывают, как ребенок появляется из материнской утробы, а затем возвращается туда - и так много раз: туда - сюда, туда - сюда. Нереально? А вот с капитализмом на периферии - это реально. Разумеется, "повторяющийся генезис" - это уже не генезис, это особая форма особого деформированного развития. Но вот что важно: искривление социального пространства и времени в мировой капиталистической системе создавало ситуации, когда отрицание капитализма оказывалось возможным и изнутри (борьба одних расщепленных субукладных форм против других), и извне - из прошлого, но так, как будто из будущего, с позиций генезиса, пожиравшего, подобно Хроносу, своих "социальных детей". Фантастическая ситуация: воспроизводящийся генезис капитализма как средство борьбы с капитализмом и оплот его отрицания. Фантастический реализм.
Результат - запутанность экономических, социальных и политических отношений; превращение целых групп в социальные невидимки с точки зрения марксистской или либеральной теорий; непредсказуемость социальной борьбы, когда "все смешалось в буйном танце" - небуржуазные, некапиталистические группы выполняют роль буржуазии и персонифицируют функцию капитала, а капиталист скрывается под маской мандарина, землевладельца-абсентеиста или даже вождя племени; общество - не капиталистическое (по крайней мере, еще), а какие-то группы уже считаются буржуями и пролетариями. Более того, одна и та же группа - крестьянство - вдруг оказывается разделенной на буржуазию и "трудовое крестьянство" примерно в равной пропорции и независимо от использования найма. И все это на глазок. Политическая проекция подобных ситуаций становится кошмаром для "заинтересованных сторон".
При этом, повторю, внешне ситуация может стать фантастически запутанной, а реальность - невидимой. Не случайно в 20-е годы Коминтерн голову себе сломал, стараясь соотнести расклад политических сил, например в Китае, в соответствии с их классовой, укладной основой. Выходила сюрреалистическая картина, похожая на "Человека-невидимку" Дали: основные классовые субъекты не просматривались. Ну а компартия Индонезии уже не голову, а шею себе сломала, попытавшись в первой половине 60-х годов провести аграрное переустройство на Яве. В соответствии с "линейными" классовыми принципами трудно было понять, кто эксплуатируемый, а кто - эксплуататор в этой не эволюционно и не революционно, а инволюционно приспосабливающейся к капитализму местной системе.
То, что отрицание капитала там, где он слаб как субстанция, создает путаницу, связано со следующим. Прежде всего, отрицается капитал-субстанция в его низших формах. Однако, и это самое главное, основной удар объективно оказывается направленным, с одной стороны, на такие субстанциональные формы, которые капиталом не являются, но функционируют как его органы (например, частная собственность на землю); с другой - на функциональные формы капитала, осуществляющие интеграцию данного общества в мировую систему (государство, армия, банки, почта, телеграф, телефон). Но что самое интересное, борьба против этих форм ведется, во-первых, с целью их захвата, во-вторых, с помощью капиталистических же функциональных форм организации: партии, идеологии. Внешне все это может выглядеть как борьба, имеющая минимальное отношение к проблемам капитала, схваток пролетариата и буржуазии. В стихотворении "Русская революция" Волошин писал:
Но жизнь и русская судьба
Смешали клички, стерли грани:
Наш "пролетарий" - голытьба,
А наши "буржуа" - мещане.
Мы все же грезим русский сон
Под чуждыми нам именами.
Я оставляю в стороне проблему, почему русский сон так часто грезится под чужими именами, будь то имена татарские, немецкие или еврейские. Это - проблема Русской Системы, русской судьбы. Меня сейчас интересует другое - то, что подпадает под волошинское "судьба". Ведь Волошин очень четко уловил то, что на русских подмостках разыгрывается какая-то не только русская драма. И в том же стихотворении ниже он прямо говорит об этом:
Не нам ли суждено изжить
Последние судьбы Европы,
Чтобы собой предотвратить
Её погибельные тропы.
Это - отличная иллюстрация логики "двойной массы" капитализма: европейская судьба - капитализм - изживается на русской почве. Но не в самой Европе. Для изживания (отрицания) капитализма не надо иметь перед собой сам капитал, достаточно, чтобы была функция, которую у него можно отнять, оставив субстанцию Европе, центру. Ведь невозможно оторвать функцию от крепкой субстанции центра системы там, где сильны капитал и частная собственность в их институтах, ценностях, быте, вообще в структурах повседневности. Не случайно на собственно капиталистической, субстанционально-капиталистической почве коммунистические революции не происходят. Коммунизм не проходит там, где сильна частная собственность - капитал-субстанция ("германский выкидыш" 1918 и 1923 гг. это очень хорошо показал).
Коммунистическая революция - это отрыв функции и форм капитала от его субстанции и содержания. И она возможна только как такой отрыв. Ленин (а затем Мао и т. д.) понял то, чего не понял, а точнее не мог понять Маркс. Умерший за 20 лет до начала "календарного" XX в. и не доживший до эпохи резкого обострения противоречия между функцией и субстанцией капитала, Маркс помещал социалистическую революцию внутрь самой субстанции, а потому и получился у него главным агентом революции рабочий класс. Но у этого класса, как известно, с революцией ничего не вышло.
По-видимому, conditio sine qua поп "революции, о необходимости которой все время говорили большевики", заключается именно в том, чтобы в качестве пролетариев действовала "голытьба", а в качестве буржуазии - "мещане". Ай да Волошин, "ай да сукин сын". В своем стихотворении он точно зафиксировал и функциональный для русской реальности характер капиталистичности - как буржуазной, так и пролетарской, - а следовательно, и антикапиталистичности. И то, что на русской почве снималось "судьбоносное" противоречие европейской буржуазной системы. Ленин, повторю, это тоже понимал. Как и Горький, который был не пролетарским, а антикапиталистическим писателем. Только наполнение антикапитализма у него было не дворянское, как у Толстого, и не разночинское, как у Достоевского, а босяцкое, голытьбинское ("голутвенное"), в лучшем случае - босяцко-мещанское. И в этом смысле Горький действительно и буревестник, и певец русской революции, челкашей, ставших со временем "хозяевами корабля, с которого сбежали все, даже крысы" (Г.Уэллс).
Реализация коммунизма как борьбы за функцию и ее отрыв от субстанции объясняют, почему, казалось бы, внешне столь близкий коммунизму по формам фашизм на самом деле - его главный враг, почему они несовместимы. Разумеется, я имею в виду не геополитику, а социальную, "классовую" "войну миров". Понятно, что это две разные альтернативы, два альтернативных проекта овладения функцией и ее использования. В одном случае - для контроля над субстанцией как над богатой бюргерской невестой, а в другом - для ее уничтожения на разинско-пугачевский манер после захвата и овладения: "И за борт ее бросает в набежавшую волну". Понятно также и то, что именно фашизм ("тоталитаризм") был призван предотвратить полную функционализацию капитализма там, где возникла такая опасность (например, опасность коммунизма в Германии 20–30-х годов). В этом (но только в этом!) смысле тоталитаризм есть, если пользоваться шпенглеровским термином, "псевдоморфоза" коммунизма (и, кстати, как всякое "псевдо", при прочих равных условиях, в схватке с аутентичным шансов не имеет).
XIV
Итак, для коммунистической революции не нужен высокий уровень развития капитализма. Такой уровень блокирует революцию, равно как блокирует ее и отсутствие всякого уровня. Иначе говоря, необходима середина, и Ленин правильно понимал это. Однако как только коммунистическая революция произошла и получила свой оплот (исторически - в виде СССР), дальнейшие коммунистические революции, которых без этого оплота никогда бы не было, не требуют уже даже и среднего уровня. Достаточен - любой. Уже неважно - ГДР или Кампучия. Все может быть вобрано в мировую антикапиталистическую систему. Достаточно зафиксировать, провозгласить властно-идейный изоморфизм: марксизм-ленинизм, авангардная партия трудящихся, поддержка действий СССР на мировой арене.
Эту черту коммунизма очень хорошо уловил русский юрист, специалист по международному праву Н.Гронский. Он отказывал СССР в статусе государства вот по какой причине: "…Советская Республика гостеприимно открывает двери перед всеми народами и государствами, приглашая их ко вступлению в Союз при одном лишь непременном условии - провозглашении советской формы правления и осуществлении коммунистического переворота. Стоит жителям Борнео, Мадагаскара или Зулуланда установить советский строй и объявить коммунистические порядки, и лишь в силу их заявления, эти новые, могущие возникнуть советские республики принимаются в Союз Советских Коммунистических Республик. Если бы Германия захотела перейти к благам коммунистического строя или же Бавария, или Венгрия захотели бы повторить опыты Курта Эйснера и Бэла Куна, то и эти страны могли бы войти в Советскую Федерацию… Не обладая устойчивостью современного государства и определенностью границ, СССР не обладает и полноправной международно-правовой личностью. Трудно признать нормальным членом международного общения организм, который в силу своего основоположного акта - конституции может в любой момент прекратить свое существование или же изменять кардинально внутреннее свое содержание" (2, с. 180–181).
Другими словами, разрыв с субстанцией - любой, уже даже не обязательно с капиталистической, но обязательно с помощью капиталистической функции, взятой либо в натуральном, либо в персработанно-советском виде, - вот путь в Мир Коммунизма, в Функциональное Зазеркалье капиталистической системы.
В самом общем смысле для коммунизма необходим определенный уровень развития функциональных форм: либо достигнутый в результате включения в капиталистическую систему, либо - в послевоенный период - обеспеченный подключением уже к "лагерю мирового социализма". Такие факторы, как колониальный гнет, война, интервенция, лишь дополняют необходимое условие, усиливают коммунизм как процесс отрицания субстанции капитала и его функциональных органов с помощью его же функций. Главное - в этом отрицании, а не в субстанции - капиталистической или местной. Именно поэтому в столь разных странах, как СССР и Куба, Румыния и ГДР, Монголия и Чехословакия, суть, природа коммунизма идентична. Ошибочно выводить коммунизм непосредственно, линейно из исторического прошлого, местных традиций. Традиции и прошлое названных выше стран были очень разными, коммунизм был один и тот же везде. (Что не означает, однако, полного уничтожения этих традиций - подобное в истории вообще невозможно.)
Будучи повсюду одним и тем же - функциональным негативом капитализма, коммунизм тем не менее не везде одинаков по прочности и потенциям собственно коммунистического развития. В одних случаях он может оказаться неким особым строем, в других - чем-то вроде очередной кочевой династии, властвующей над земледельцами, т. е. чисто внешним явлением. Все это зависит от уровня развития общества, вступающего в коммунистический "перемолот". Например, в России коммунизм был отрицанием такой социальной системы, в которой, несмотря на слабое развитие капитала-субстанции, уже как минимум в течение двух столетий существовала частная собственность, в течение столетия - гражданское общество, в течение нескольких десятилетий - капиталистический уклад, а в самом обществе уже возникли границы между властью и собственностью, с одной стороны, экономической, социально-политической и духовной сферами - с другой. Я уж не говорю о более чем столетней мощной культуре современного, а не традиционного типа. Россия - единственная страна XIX в., породившая современную (modern) и в то же время антикапиталистическую по направленности культуру, особенно литературу. Советский коммунизм уничтожил границы, о которых идет речь. Но он не мог стереть следы ни их, ни великой культуры, которая есть сфера духовного производства. Это вносило напряжение в функционирование коммунистической системы и внутренне ослабляло, подтачивало ее. "Следы" начинали опасно для коммунизма фосфоресцировать при малейшей экономизации жизни, развитии рынка. И не в рынке, собственно, дело. А в том, что экономизация требовала либерализации власти, ее "разгосударствления" еще до денационализации собственности. Рынок оказывался ларцем, из которого вместо рыночной экономики выскакивали "двое из ларца" - люмпен (или, мягче, эрзац) - политик и гангстер. Потому что приватизировалось прежде всего главное богатство системы - власть.
Иная ситуация, например, в Китае. Там к моменту "коммунистической революции" не было ни гражданского общества, ни сколько-нибудь заметного обособления друг от друга различных сфер общества. "Коммунистическая революция" органически легла здесь на некий социально-монолитный, гомогенный тип, который исторически не подрывается ни рынком, ни экономизацией. Поэтому восторги наших как "патриотов", так и "демократов" по поводу успехов экономической реформы в КНР, "китайского пути к рынку" напрасны. Это - не для нас и не про нас. Не про СССР-Россию. У нас так не выйдет. Экономизация жизни, рынок не подрывают основ китайского общества, они в течение тысячелетий были органично вплетены в его ткань, и "китайский коммунизм" лишь на краткий исторический миг, какие уже случались и раньше, приглушил их. А ныне "усилил звук" без ущерба для себя, напротив - с пользой. В этом смысле Китай, закаленный отрицанием капитализма, вступает в XXI в. чем-то вроде социального киборга, которого извне уже едва ли чем проймешь. Поэтому Китай отличается от всех коммунистических обществ настолько, что у меня есть сомнения в правомерности применения самого термина "коммунизм" к Китаю, КНР. Не имеем ли мы здесь дело с каким-то иным явлением, которое мы недальновидно и самоуверенно, коммунизмоцентрично заталкиваем в коммунизм? "Российско-советский коммунизм" сомнений не вызывает, "танковый" (Восточная Европа), "сахарно-банановый" (Куба, Никарагуа), "пальмово-веточный" (Мозамбик) - тоже. А вот "конфуцианский коммунизм" - это уже сложнее. Нам всерьез предстоит думать над проблемой "китайской системы". Нам - это и миру в целом, и особенно России. Это - наша экзистенциально-геополитическая проблема, которая не только не помещается в рамки "капитализм-коммунизм", но и существует главным образом не в их плоскости. В отличие от этого Россия, русская система всегда была тесно связана с Западом, с капиталистической системой. Наличие в русской истории петербургской фазы и обусловило возникновение русского коммунизма в XX в.: именно в течение этой фазы возник, сформировался "западноподобный", функционально-капиталистический объект отрицания. Именно петербургское самодержавие "сработало общество", на костях которого коммунизм должен был устроить самого себя и свой пир.