Однако и при Старом Порядке, и при бонапартизме господство функции капитала над субстанцией ограничивалось сферой политики, не распространяясь сколько-нибудь значительно ни на экономику, ни тем более на идеологию. Попытки расширить зону "функционального контроля" (например, якобинцами) не имели под собой реальной базы в раннеиндустриальной системе производства: внутри нее противоречие между субстанцией и функцией еще было далеко от остроты, и функциональный аспект был более или менее внешним для самого капитала. Именно по этой причине провалился якобинский опыт, который логически остался в истории как генетически нерасчлсненная форма тоталитаризма и коммунизма, а в самой Франции исторически оказался переходной формой от Старого Порядка к бонапартизму французской государственности, традиционно сильной и потому способной осуществлять функцию капитала и господствовать над его субстанцией, оставаясь по своему происхождению в значительной мере внешней по отношению к капиталу силой. Силой, в большей степени используемой им ввиду исторических обстоятельств, чем вырастающей из него. Переплетение произойдет позже.
Нет острых противоречий между субстанцией и функцией капитала (производство - организация, капитал - система капиталистической собственности в целом, государство - гражданское общество) в период промышленной революции (грубо говоря: 1750–1850 гг., т. е. от ее начала до того момента, когда результаты производственных изменений дошли до уровня быта) и какое-то время после этого. И хотя противоречия постепенно обострялись, в целом период 1815–1914 гг. можно смело именовать эпохой "субстанционального капитализма". Когда собственники были важнее организатора, а их (точнее: прежде всего их) организация - гражданское общество, его партии - сильнее администрации, т. е. "организации организаторов", государства. Разумеется, определение и капитализма, и эпохи дается по модельной стране, по стране-гегемону, лидеру мировой системы - Великобритании. Вплоть до конца XIX в. она была по сути ядром (или большей его частью) мировой капиталистической системы, ее центром, системообразующим элементом. Периодизации развития систем, их содержательные характеристики всегда даются по господствующему элементу. И не случайно субстанциональный капитализм начал клониться к упадку вместе с гегемонией Великобритании с 70-х годов XIX в., в период бурного промышленного развития мира, когда индустриальная система производства обрела зрелость, а в ядре мировой системы Великобританию потеснили Франция и особенно США с Германией. Причем во многом - за счет организационных, функциональных факторов - реакция на резкое обострение противоречия между функцией и субстанцией капитала. Можно сказать, что США и "рванули" в XX в. на основе и по пути успешного решения того противоречия капитала, о котором у нас идет речь (по сути - основного, центрального). Причем в значительной степени, максимально, насколько это было возможно сто лет назад, в сфере самого материального производства. Именно это и сделало США лидером XX в. Умные люди в самые первые его годы заговорили об "американизации XX столетия"! Я бы сказал: американизация - это функционализация. Точнее: ее наиболее успешная конкретная положительная производственно-социальная форма. В этом смысле США стали провозвестником не только XX в., но и функционального капитализма. Это был их путь и их вклад. Ho путей в XX в. было несколько. Функционализация могла быть и не производственной, а социально-политической, и вообще антикапиталистической. Помимо американизации были и другие пути и в XIX в., и XX в. Они-то и определили этот век - быть может, потому, что не были так заземлены на производство и быт, как американский вариант? Речь идет о непосредственном, чистом, т. е. вне производства, триумфе социальной функции капитала. Функционализация по-американски была, с точки зрения функции, наименее чистой, самой овеществленной. Суть века выражают и выразили чистые формы: коммунизация (интернационал-социализация), фашизация (национал-социализация) и национал-либерационизация ("капитал"-социализация).
XVII
По иронии судьбы почти все лидеры, персонификаторы господствующих - функциональных - тенденций XX в. явили свой лик под самый занавес "календарность" (1789/1815 - 1914) XIX в. Причем сделали это в Великобритании, устроив своего рода демонстрацию или, если угодно, показ мод XX в.
Сначала (1912) в Великобританию приехал дягилевский балет. Дж. Б.Пристли, известный не только своими романами и пьесами, но также тонкими и проницательными исследованиями различных эпох английской и мировой истории, их духа, писал, что балет Дягилева был "бомбой Времени" (time-bomb) - он пришел как взрыв из будущего, из 1920-х годов, словно война уже прогремела и стала прошлым. Русские пробудили Диониса, дионисийское начало от долгого сна; то, что в легкой форме и скрыто присутствовало в легкомысленных венских "девятнадцатовековых" оперетках, в русском балете прорвалось в тяжелую поступь XX в. И многие это поняли (29, с. 238, 244–245).
Вслед за "русской делегацией" Дягилева, показавшей кое-что из русского пути в XX в., перед англичанами предстали американцы, рекламировавшие свой путь в будущее и исполнившие "песнь американского гостя". Песня, а точнее - шоу, называлась "Hullo, Rag-time". В ночь перед рождеством 1912 г. ревю под таким названием - поющие и танцующие девушки во главе со звездой Этель Леви - начало свои выступления на лондонском ипподроме. Если успех русского балета был обусловлен завораживающей комбинацией скорости, насилия и оргии, то американский триумф был обеспечен духом всепобеждающего оптимизма, энтузиазма, воли к жизни. Показательно, пишет Пристли, что ритмы регтайма были восприняты не столько простыми англичанами, сколько представителями молодого поколения среднего и высшего класса.
Я думаю, это естественно: слабеющие господствующие классы слабеющего гегемона мировой системы ощутили в "Hullo, Rag-time" сконденсированную энергию, мощь нового гегемона мировой системы. Кроме того, в отличие от русского балета, регтайм был прост и непугающ. В нем не было устрашающей силы, дававшей понять, откуда придут перемены. Даже такой далекий от политики писатель, как Конан Дойл, вложил в уста еще более далекого от политики Шерлока Холмса фразу: да, Уотсон, скоро подует холодный ветер с востока, и многое будет сметено этим ветром ("Его прощальный поклон").
За "Hullo, Rag-time" последовало "Hullo, Tango" - привет от будущего Третьего мира. Танго было встречено прохладно - как нескромный или даже неприличный танец низкого южноамериканского происхождения (ничего, танго возьмет реванш в послевоенные "длинные 20-е годы" (1914–1934), когда самоуверенность европейцев пойдет на убыль, а национал-либерационизм будет на марше).
Не было показа от "Дома мод фашистского движения". Здесь - своя специфика. Показ был, но не в 1912 г. В конце концов не все обязаны возвещать о своем приходе в мир. Россия, Америка и Третий мир возвестили, поставив в известность самого гегемона.
Кстати, в 80-е годы можно найти сходные аналогии демонстрации социокультурной моды от XXI в. Ламбада, например, "метит" на место танго. Но сейчас о другом. Общим для всех трех "гостей из будущего" были: скоростное движение, энергия, коллективизм и энтузиазм - бодрый или мрачный; во всех присутствовали, так или иначе, массовость, секс, насилие - привет XIX в. от "колоссов паники" функционального мира. Или, иначе: Зов Функции. Последним же приветом XIX в грядущему миру торжества социальной функции и одновременно прощанием с ним стала, как и должно было быть, трагедия.
В том же 1912 г., еще до начала мировой войны, произошло событие, ставшее символом крушения эпохи субстанционального капитализма и его флагмана - Великобритании. Гибель "Титаника" 15 апреля 1912 г. "Титаник" олицетворял мощь и комфорт, достигнутые XIX в. и Великобританией. Мощь оказалась хрупкой, комфорт - смертельным. Не впадая в мистику, можно сказать, что такие катастрофы - случайные и закономерные одновременно - часто знаменуют надвигающийся конец эпох, систем, империй. Так, у коммунизма был свой "Титаник", возвестивший наступление - в обоих случаях в апреле - "мартовских ид" коммунистической системы. Да еще какой - Чернобыль. Несопоставимо по масштабу и внешней форме? Сопоставима - разные эпохи и разные системы продуцируют и разные символические катастрофы - знаки беды.
XVIII
У Гойи есть великолепная и страшная картина - "Колосс паники". На ней в профиль изображен обнаженный гигант. Его левая рука сжата в кулак. Правую не видно, но можно предположить, что она тоже сжата в кулак - вся поза выдает готовность к схватке. Гигант возвышается над долиной, по которой в панике, объятые страхом, бегут люди и несутся лошади. Паника-Колосс, Колосс-Паника. То есть Масса Паники, Паника Массы. Эта масса в начале XX столетия и породила трех "колоссов паники" - коммунизм, фашизм, национал-либерационизм. Подобно персонажу с картины другого великого испанского художника, Дали - "геополитическому ребенку", с кровью прорывающего пленку земного шара, "колоссы паники" XX в. - великие функционалы, ворвались в мир с кровью - своей и главным образом чужой.
Разумеется, "колоссы паники" смогли стать колоссами и победить там, где сопротивление было слабым, где формы организации субстанции капитала были пигмейскими по своему уровню развития. Однако, когда Англия и США вступили в противоборство с коммунизмом, испытали потрясение "великой депрессии", завершавшей "длинные 20-е", а затем начали смертельную схватку с фашизмом в лице прежде всего нацистской Германии, им пришлось тоже социализироваться и функционализироваться. Чтобы сокрушить фашистские диктатуры и противостоять коммунизму, "западным демократиям" тоже пришлось стать диктатурами - "либеральными диктатурами" среднего класса. Так, США обрели черты "либеральной диктатуры" благодаря "новому курсу" Рузвельта и Второй мировой войне.
Если вынести за скобки коммунизм и борьбу за гегемонию в мировой системе между США и Германией, то мировая война 1939–1945 гг. оказывается схваткой двух типов диктатур среднего класса. С одной стороны, это средний класс с сильной субстанциональной основой и не столь сильный в функциональном отношении (речь идет о роли государства); критерий допуска в диктатуру и принцип ее строения - классовый, либерально-универсалистский. С другой стороны, диктатуры среднего класса со значительными добавками других социальных групп, вследствие чего легитимация происходила не по классово-универсалистскому, а по расово-партикуляристскому принципу. Поэтому же здесь - торжество социальной функции, но в национальном облике; "нация как социальная функция капитала". Социальная функция капитала выражена внешне как "нация", а потому ее форма не столько государство, сколько партия как ядро нации; вот почему нацисты - в резком отличии от советских коммунистов - постоянно подчеркивали различие между государством и партией и фиксировали его в правовом и институциональном отношениях. Не случайно и различие формулировок: в сталинской России - "враг народа"; в нацистской Германии - "враг государства и народа" (а ядро народа - партия). Отсюда - национал-социализм, акцентирование народа, почвы и крови.
Победа над фашизмом и борьба с коммунизмом потребовали даже от наиболее развитых, субстанционально наиболее сильных форм капитализма их социализации. Жесткая диктатура среднего класса уступила место мягкой - welfare state. Welfare state стало альтернативой фашизму на Западе, но в чем-то - и его преемником. Главным отличием был тип идеологической легитимации - не партикуляристский, национал-социалистический, а универсалистский, либерально-социалистический. Субъектом welfare stale стал широкий слой, который я предпочитаю называть "социалистической буржуазией". Речь идет о большом сегменте населения Запада, включая средний класс, часть рабочего класса и часть бюрократии, т. е. в него входила не только буржуазия, но и те социальные группы, которые, не будучи буржуазией по сути, не имея капитала, достигали уровня жизни среднего класса за счет перераспределительной социальной (т. е. функционально-социалистической) политики государства, за счет частного сектора. Welfare state - это и есть либеральная диктатура "социалистической буржуазии", одного из самых отвратительных типов западных элит, всех этих сытых политиков и профессоров, которые, имея буржуазный доход, любят порассуждать о пороках реального социализма, о тяжелой жизни трудящихся и о борьбе в Третьем мире. Это - "социализм сытых".
Однако, конечно же, не welfare state, а коммунизм был центральным и самым мощным из "колоссов паники". И само время возникновения коммунизма - годы, когда в Европе рушились последние несущие конструкции некапиталистического Старого Порядка, когда центр капитализма уходил из Европы, а следовательно, новая некапиталистическая крепость тоже должна была стать прежде всего мировой, а не только локально-европейской. Тот факт, что коммунизм просуществовал дольше других "колоссов", подтверждает уже высказанный мною тезис: капитализм, чтобы нормально функционировать, должен был иметь двойную массу. Антикапиталистический колосс был объективно необходим капитализму; он для капиталистической матери-истории был наиболее ценен. Фашистские диктатуры средних классов оказались для Запада и для капитализма бракованными формами (по ряду причин - экономических, исторических, цивилизационных). Национал-либерационизм только и мог оформиться в "колосса паники" тогда, когда такой колосс, как коммунизм, уже навел панику, т. е. на его фундаменте и с его помощью. В пропасть истории оба эти "колосса", принявшие форму Второго и Третьего миров, полетели вместе не случайно.
XIX
Я уже говорил о некапиталистических формах, которые либо консервируются, либо воссоздаются самим капиталом вне ядра мировой экономики. Но капитал в своей истории активно использовал и некапиталистические (докапиталистические) формы, имевшиеся в самом ядре. Здесь-то мы и встречаемся со Старым Порядком, с тем временем, когда капитализм, не имея собственных форм, использовал те, что сложились в период Великой капиталистической революции 1517–1648 гг. как отрицание феодализма и законсервировались лет эдак на 150–200. Будучи антифеодальной диктатурой, Старый Порядок по своему содержанию не был капиталистическим, но стал выполнять для капитала целый ряд функций, предоставил ему свои институты. Капитализм использовал эти формы, но одновременно и боролся против них, стремясь сбросить "старопорядковую" скорлупу. Постепенно эти институты наполнялись капиталистическим содержанием.
Союзником капитала в борьбе против Старого Порядка выступали социальные низы, носители народно-социалистических идеалов. На рубеже XVIII–XIX вв. под буржуазно-социалистическими ударами Старый Порядок пал. Старый Порядок был сломлен внутрисистемными (т. е. уже не великими капиталистическими) революциями капиталистической эпохи. Я предпочитаю этот термин термину "буржуазная революция" по ряду причин. В том числе и потому, что эти революции как революции буржуазные - миф. Его создала либеральная традиция, а Маркс некритически заимствовал. Поскольку капитал - это единство несовпадающих субстанций и функций, поскольку социальная функция капитала автономна, любая революция капиталистической эпохи является теоретически в той же степени социалистической (не путать с коммунистической), что и буржуазной. И чем более социалистической, тем более великой. Не случайно самой великой из капиталистических революций была французская, в которой решающую роль играла вовсе не буржуазия и в краткосрочной перспективе выиграла вовсе не буржуазия, в результате чего развитие капитализма во Франции затормозилось на 70 лет. Но, разумеется, были и буржуазные революции. И чем буржуазнее - тем мельче. История революций капиталистической эпохи еще не написана, как и история Старого Порядка, который предстоит переосмыслить, по крайней мере, в качестве технологии власти. Как знать, не придется ли Европе и России обратиться к этому "технологическому опыту" в XXI в.?
Отступая и уступая, Старый Порядок просуществовал в Европе до войны 1914–1918 гг. Разрушение некапиталистических ("раннекапиталистических") форм Старого Порядка в ходе развития капитала и под натиском социальных низов внанесло удар и по самому капитализму. Й.Шумпетер писал, что, разрушая докапиталистический (сам Шумпстер ошибочно называл Старый Порядок феодальным, но в данном случае это не имеет значения) каркас общества XIX в., разрушая институциональные устройства, оставшиеся от предыдущей эпохи, "капитализм разрушал не только барьеры, которые мешали его прогрессу, но также и те несущие конструкции, которые не давали ему обрушиться" (31, с. 135, 139).
Речь по сути идет о том, что благодаря Старому Порядку капитализм получал от "некапитализма" некую двойную или, по крайней мере, полуторную массу и тем самым компенсировал свою неспособность до поры охватить социально даже само ядро мировой капиталистической системы. Как только Старый Порядок был изжит и перемолот в войне 1914–1918 гг. и ткань ядра стала целиком буржуазной, понадобился некапиталистический "пузырь-балансир" вне его, на мировом уровне. Думаю, поэтому некапиталистическая константа, некапиталистическая компонента двойной массы капитализма и откристаллизовалась вне ядра именно тогда, когда Старый Порядок в ядре превратился в пепел и уже не мог обеспечивать двойную массу, обеспечивать пространство развития функциональных элементов капитализма.