Но где найти твердые камни для фундамента? Начиная писать эту книгу, я понятия не имел, что обнаружить их будет настолько проблематично. Первоначально я пребывал в невежестве и, прочитав несколько биографий пророка, предполагал, что источники, датированные периодом его жизни, надо всего лишь найти. Поэтому для меня оказалось настоящим ударом обнаружить, что основная масса того, чем мы располагаем, служит, по образному выражению одного историка, "памятником разрушению, а не сохранению прошлого". Я столкнулся с теми же проблемами, которые тревожили исследователей раннего ислама на протяжении последних сорока лет. Каким образом, если фундамент мусульманской традиции так зыбок, можно писать о происхождении ислама? Как можно надеяться – если иснады и множество трудов, которые на них полагаются, ненадежны – объяснить зарождение одной из величайших мировых цивилизаций? Неужели это действительно тот случай, когда отсутствие сюжета и есть единственный сюжет?
К счастью, несмотря на неразбериху и неясности, в одном мы можем быть уверены точно: ислам зародился не в полном вакууме. Мы определенно много знаем о мире, в котором родился Мухаммед, – в нем соперничали супердержавы и существовала масса монотеистических верований. Сравнить возможное господство Персии и Рима с империей, которой стал халифат, или проследить эхо иудейских и христианских священных писаний в Коране – значит признать, что ислам явился не концом того, что было раньше, а кульминацией. Даже вера, которой давно придерживались мусульмане, в то, что пророк получал откровения не через человека, а через ангела, на самом деле указывает глубину укоренения доктрин ислама в почву древнего Ближнего Востока. Откуда точно возникла традиция о первой встрече Мухаммеда с Гавриилом в пещере? На это в Коране ссылок нет, равно как и на первоначальные страдания пророка при получении откровения, а также на то, что он слышал чей-то голос вообще. Однако на землях, покоренных арабами, давно считалось само собой разумеющимся, что ангелы посещают тех, кто особенно угоден Богу, и этот опыт часто бывает мучительным. Совпадение? Маловероятно. Скорее это отражение уникальных обстоятельств, сложившихся в мире, который арабы, опираясь на фундамент, заложенный персами и римлянами, сделали своим собственным. Это мир, в котором страстное желание понять цели единственного божества стало всеобщим, а "Гавриил" – имя, бывшее у всех на устах.
Таким образом, для всех размышляющих о том, как Ближний Восток, разделенный между двумя почтенными империями, мог стать мусульманским, открывается интересное и многообещающее направление исследования. Возможно, ислам не только не возник вне основного потока древней цивилизации, а был религией, зародившейся в великой традиции иудаизма и христианства, вскормленной самой сутью поздней Античности?
Сектантское окружение
Нельзя утверждать, что Гавриил вообще не упоминается в Коране. В одном стихе подтверждается его роль агента, который передавал откровения в сердце избранного Богом посланника, в другом он описан, как готовый вмешаться в домашнюю ссору между пророком и двумя его женами. Отсюда следует, что, когда и где бы ни был написан Коран, его целевая аудитория была хорошо знакома с самым известным библейским ангелом. Убедительное доказательство этого – подробное освещение, данное пророком тому, кто, как всегда считали христиане, принес главную из благих вестей: посещение Гавриилом Девы Марии, матери Христа. Этому событию придана видная роль и в Коране – где он пересказывается не единожды, а дважды. Дева Мария определенно была личностью, о которой пророк знал. Она не только единственная женщина, которая в откровениях упоминается по имени, но также присутствует в целом ряде эпизодов, помимо Благовещения. Детали, не вошедшие в Новый Завет, – к примеру, что у нее начались роды под пальмовым деревом, и ее сын говорил с ней из ее живота, предлагая съесть финик или два, – отражены в Коране. Благодаря этому мусульмане, с большим презрением относившиеся к христианскому Священному Писанию, решили, что намного лучше информированы о житии Христа, чем те, кто по недомыслию и заблуждению предпочитают поклоняться ему, как божеству.
Но как пророк узнал эти истории? Для мусульман такой вопрос – пустая трата времени. Мухаммеда посещал ангел Господень. Христиане верили, что Мария, дав жизнь сыну, произнесла Слово (Христос – Слово, ставшее плотью), а последователи Мухаммеда точно знали, что его откровения, произнесенные, когда пот капал с его лба, – это речи самого Бога. Мусульмане были не более склонны спрашивать, повлияли ли на пророка священные писания других вероучений, чем христиане – удивляться, действительно ли Мария была девственницей. По мнению правоверных мусульман, надменные иудеи и ограниченные христиане так и не смогли понять, что каждый пророк, упомянутый в Библии, на самом деле был приверженцем ислама. Отсюда видная роль многих из них, от Адама до Иисуса, в Коране. И Девы Марии, конечно. Тот факт, что истории о Деве, которой помогло пальмовое дерево, в действительности были христианской традицией на протяжении многих веков и, судя по всему, в свою очередь, произошли от легенды греческих язычников, небрежно игнорировались, впрочем, так и должно быть. Ни один мусульманский ученый не смог бы одобрить идею о том, что пророк повторяет рассказы неверных. По крайней мере, Коран не произошел от внешних источников. Скорее иудеи и христиане, позволив исказить свои священные книги, остались с извращенными вторичными писаниями. Только в Коране должным образом сохранена величественная чистота божественного откровения. Все до единого слова его, слоги и буквы шли прямо от Бога, и только от Него одного.
Возможно, следовало ожидать того (несмотря на неоднозначность самого священного текста), что появится традиция, говорящая о неграмотности Мухаммеда. (Два стиха Корана – 7: 157 и 29: 48 – обычно приводят в качестве этого доказательства; в 7: 157 его называют ummi, что обычно переводится как "неграмотный". Но это слово также может означать "лишенный священной книги", в смысле иудейской или христианской; добавляет неопределенности то, что Коран часто называет себя kitab – книга, и в 25: 4–6 подразумевается, что Мухаммед мог читать, а у Ибн Хишама сказано, что Мухаммед мог не только читать, но и писать.) Так что, даже если бы пророк захотел полежать на песочке с парой-тройкой книг неверных, он все равно ничего не смог бы в них разобрать. Возможно, это утешительная мысль для мусульман, она все же не может расцениваться как надежное свидетельство того, что Коран на самом деле спустился с небесных высот. Более верное доказательство – обстоятельства воспитания Мухаммеда. В конце концов, Мекка была населена язычниками, а не иудеями и христианами, и располагалась она в самом центре огромной пустыни. Древние столицы Ближнего Востока, которые более четырех тысячелетий являлись средоточиями цивилизации, гигантскими чашками Петри, заполненными людьми всех мыслимых верований, а также храмами, синагогами и церквями, были очень далеко. Даже до границ Палестины, где Авраам построил свою гробницу, где правил Соломон и был распят Христос, было 800 миль. С какой стати мусульманские правоверные могли заподозрить, что пророк, родившийся и выросший так далеко от подобного окружения, вдруг оказался под влиянием чужих традиций, доктрин и писаний? Одна только профилактическая огромность непреодолимой пустыни, окружающей Мекку, делала ответ на этот вопрос очевидным. Как кровь и плоть Девы Марии, по мнению христиан, вскормили пришедшее в мир божество, так и, по мнению мусульман, бескрайние пески Аравии сохраняли слово Божье на всем протяжении его затянувшейся "доставки" в состоянии безупречной чистоты.
Но чистота, в которой родился ислам, была не только физической. Бездна также была духовной. Мусульманские ученые назвали ее джахилия – век невежества. Арабы, которые пили, воровали, бранились, закапывали в песок нежеланных детей, предавались плотским грехам и враждовали между собой, – так казалось их наследникам – пребывали в непроглядном мраке, которым было отсутствие знания Бога. И поэтому приход пророка стал блистательным сияющим ярким рассветом. Контраст между исламом и предшествовавшим ему веком был как между полднем и полночью. И не только Аравия находилась во мраке. В тени невежества оказался весь мир. Однако Бог велик. Старый порядок был разрушен, и его место занял халифат. Светлое сияние ислама, распространившееся за пределами Аравии до границ мира, принесло век света всему человечеству.
Однако все это должно было радикально перекроить историю. Никогда раньше прошлое не отбрасывалось так полностью и окончательно. Даже для христиан циклы времени, предшествовавшие рождению Христа, служили подготовкой к приходу Мессии. Но для мусульман все, что предшествовало откровениям пророка, все великолепие и многочисленные достижения этого периода, являлось всего лишь призрачным шоу, пустырем, населенным грешниками-политеистами. Все это не имело никакого отношения к исламу. Эффект этого предположения был уникальным. До сегодняшнего дня даже на Западе это продолжает влиять на трактовку и понимание истории Среднего Востока. В книгах, музеях и университетах Древний мир неизменно завершается приходом Мухаммеда. Создается впечатление, что все, составлявшее суть Античности, резко и неожиданно окончилось около 600 г. Невозможность этого никого не смущает. В то время, когда большинство историков с глубоким подозрением относятся к любой идее о том, что великая цивилизация могла появиться из ничего, ничем не обязанная тому, что было раньше, трансформировав человеческое поведение в мгновение ока, ислам остается исключением – молнией на ясном небе.
Ясно, что, если Коран был ниспослан с неба, тогда нетрудно объяснить, почему в содержащихся в нем историях о Деве Марии имеются столь явные элементы христианского фольклора и классического мифа. В конце концов, для Бога нет ничего невозможного. Но, даже допуская, что все, чему учит ислам, верно, и повивальной бабкой веры был ангел, представить, что все его обширные завоевания возникли практически единовременно, можно только начитавшись сказок "Тысячи и одной ночи". То, что истории, написанные благочестивыми мусульманами двумя столетиями позже, создают именно такое впечатление, вовсе не означает, что они правы. Фундамент Ближнего Востока эпохи халифата в зените могущества и славы был заложен вовсе не в течение двух предшествующих столетий. Утверждать иначе – значит поддерживать идею об арабских завоеваниях, как о внезапном падении ножа гильотины на шею всему, что им предшествовало, одновременно рискуя выдать фальшивую традицию за исторический факт. Чтобы понять, как зародился ислам и почему развивался по такому пути, надо заглянуть далеко за пределы века Ибн Хишама и исследовать империи и религии поздней Античности.
И когда мы это сделаем, оказывается, что ландшафт, по которому скакали на своих конях первые арабские завоеватели, ничем не отличается от любого другого в бывшей Римской империи. Эти ландшафты отмечены сейсмическим шоком краха супердержавы, отчаянной борьбой жителей прежних провинций за новую жизнь и безопасность, за себя и ограблением иностранных захватчиков, говорящих на странных языках и поклоняющихся чужим богам. Арабское завоевание бывших римских провинций, таких как Палестина и Сирия, продемонстрировало, что гигантская волна, уже поглотившая западную часть империи, теперь подступила к ее восточным владениям.
"Я взял у тебя в Гераклеополе шестьдесят пять овец. Повторяю, шестьдесят пять и не больше, и в признание этого факта мы составили настоящее подтверждение", – это расписка командира арабского военного отряда, выданная в 642 г. "отцам города" Гераклеополя – тихой заводи, которая еще двумя годами ранее была частью римской провинции Египта. Прочный сплав грабежа и бюрократии, содержащийся в документе, был характерен и для других покинутых провинций в Северной Африке и Испании, Италии или Галлии. Римская империя развалилась навсегда. И главной чертой эпохи развала стал компромисс с новыми сюзеренами-варварами.
Несомненно, арабы, ворвавшиеся в Гераклеополь, были людьми выдержанными. Они скрупулезно датировали свою сделку с отцами города по-гречески как "тридцатое месяца фармути первого идикта" и на своем языке как "год двадцать два". Для нас, имеющих возможность взглянуть на события того времени с большого расстояния, важной представляется последняя деталь. Здесь мы имеем самое раннее упоминание в сохранившемся датированном документе того, что впоследствии станет мусульманским календарем. Понятно, что не только желание полакомиться бараниной привело арабов в Гераклеополь. Но что? Вероятно, ощущение некоего нового начала, нового порядка. Были или нет их верования и стремления близки к тому, что мы сегодня называем исламом, не ясно. Интересно, например, что завоеватели названы на обратной стороне расписки не мусульманами, а более таинственным именем – Magaritai. Что это может означать, как это связать с незнакомой датировкой пришельцев и есть ли во всем этом некое новое понимание Бога, из документа не ясно. Более понятны мотивы тех, у кого вымогали домашний скот, – отцов города. Как еще могли они сохранить статус-кво? Только приспособившись к непрошеным гостям. Конечно, из прошлого многое следует отбросить как ненужное, но многое и следует восстановить. Ту землю, что двести лет назад была западной частью империи на руинах которой были основаны царства варваров, все еще посещали призраки римского порядка. На востоке тоже, судя по расписке из Гераклеополя, старый порядок не изменился в одночасье, уступив место новому. Его наследие осталось.
Разумеется, не только римские призраки посещали государство, созданное арабами в VII в. В низинах Месопотамии и на плоскогорьях Ирака жили привидения империи персидских царей. Государство было построено на фундаменте древних монархий, который медленно формировался – один выжженный солнцем слой за другим. Империализм на Востоке уходит корнями в далекое прошлое к началу времен. В священных книгах иудеев и христиан говорится, что некогда жили фараоны, а на берегах Евфрата строились великие башни, возносящиеся к небу. И понимание этого не удручало ни иудеев, ни христиан. Если пейзажи Египта и Месопотамии не могли не носить свидетельств древнего прошлого, так было бы и на Востоке, если бы у его народов вошло в практику пристально смотреть в будущее. Иудеи ожидали своего Мессию, христиане – возвращения Христа. Другие тоже разделяли то, что стало общим допущением века: в делах людских – указующий перст Бога. Были последователи персидского пророка Заратустры, который видел мир разделенным на две враждующие части – добро и зло, и самаритяне, провозгласившие, что нет бога, кроме Бога. Еще были гностики, верившие, что на избранных смертных может снисходить божественное откровение через ангела, и множество других еретиков, приверженцев культов и сектантов, которых породил Ближний Восток. Пусть на его почве возникало много империй, но все же не так много, как богов. И это была та самая почва, из которой предстояло подняться столбам халифата, царства, провозгласившего себя глобальным государством и божественным инструментом.
Учитывая все это, какой смысл объяснять появление ислама ссылкой на один только ислам? То, что мусульманская традиция приписывает происхождение Корана и Сунны неграмотному человеку, жившему в языческом городе посреди пустыни, – это проблема, а не решение. Возможно, если бы откровения пророка материализовались в другое время и в другом месте, тогда тот факт, что предположения и допущения позднеантичного Ближнего Востока пронизывают их, словно буквы прозрачный леденец, показался бы чудом. А так… Расстояние между Меккой и территориями Римской и Персидской империй на севере наводит на мысль о тайне, которая поставила в тупик ранних картографов, составлявших карты Африки и Южной Америки и заметивших, что восточное и западное побережья Атлантического океана подходят друг к другу, как две части гигантского пазла. Идея о движении континентов по земному шару показалась слишком нелепой, чтобы ее можно было обдумывать всерьез. Только в 1960-х гг., с появлением теории сдвига тектонических пластов, наконец появилось убедительное решение. Удивительное совпадение оказалось и не совпадением вовсе.
Близкое соответствие между религией, которая стала называться исламом, и переполненным плавильным котлом позднеантичного Ближнего Востока вроде бы предполагает аналогичный вывод. Бесспорно, порядок, установленный арабами в течение столетия после хиджры, был новым. Но оригинальность – это еще не все. Халифат, основанный в VII в., конечно же являлся прототипом всех следующих исламских империй, но одновременно был чем-то бесконечно большим – последней, достигшей высшей точки и самой устойчивой империей Античности. Именно это будет доказано в этой книге. Но с самого начала необходимо признать, что такая задача далеко не проста. Здесь не может быть точности – только допущения. Космологи говорят об искривлениях времени и пространства, где не применимы законы физики. Вот и загадку происхождения ислама следует рассматривать аналогично – как черную дыру, всасывающую огромную вращающуюся спираль влияний и выталкивающую их обратно в совершенно другой форме. Карьера Мухаммеда традиционно считается центральным эпизодом истории Среднего Востока, служит одновременно высшей точкой моего рассказа о крахе Римской и Персидской империй и тем пунктом, где повествование становится фрагментарным. Действительно ли Коран датируется временем жизни пророка? Где, если не в Мекке, он мог жить? Почему упоминания о нем в раннем халифате так редки и таинственны? Ответы, которые я дал на все эти вопросы, в высшей степени условны. Я уверен, что другими они быть не могут. Но даже при этом я хотел тщательно проанализировать и взвесить потрясающе сложные источники, рассмотреть множество пробелов и несоответствий, которые в них присутствуют, а затем выстроить их в некое подобие рассказа. Но контекст этой попытки не является традиционным, взятым из трудов мусульман, живших на несколько веков позже Мухаммеда. Я старался использовать работы людей, живших в мире, в котором он родился, – расположенном в тени великих империй, посещаемом Богом мире поздней Античности.