Машина остановилась на площадке, где когда-то был вход в здание. Монтальдо вылез из машины и, тяжело ступая, подошел к директору типографии, который ожидал здесь его.
- И это все, что осталось? - спросил он у Джакомо Минетти.
- Да, все, что вы видите, - ответил тот.
Его гордость, его любовь - этот громадный сверхсовременный издательский комплекс больше не существовал. Нужно было все начинать сначала, нужно было на его месте выстроить другой, чтобы спасти свое дело, чтобы обеспечить работой всех тех людей, что раньше служили здесь, чтобы придать смысл существованию всех этих мужчин и женщин, в молчаливом ожидании собравшихся перед руинами.
Эти люди работали здесь со времен основания издательства "Монтальдо", и вот теперь у них ничего не осталось, кроме этой солидарности, которая сплотила их перед лицом беды и которая должна была помочь им пережить войну - это чудовище, пожиравшее и самих людей, и все то, что было создано их руками.
Все они знали Эдисона Монтальдо и, помимо его положения хозяина, уважали в нем то предпринимательское чутье, ту деловую хватку, то умение использовать людей по их способностям, с помощью которых ему удалось когда-то этот комплекс создать. Но все было уничтожено бомбами, и теперь все предстояло воссоздать заново. Если, конечно, у него и у них хватит на это сил.
И пока Эдисон был один на один со своим отчаянием и жгучим чувством бессилия, они молча стояли и чего-то ждали от него. В этот момент он многое понял. Он понял, что для него наступил час расплаты. У всех этих людей, что, вопреки очевидности, на что-то надеялись, молча стояли и ждали от него какого-то решения, которое могло бы спасти их будущее, ему хотелось сейчас попросить прощения, чтобы освободить от гнета свою совесть. Он бы хотел отречься от того, что не уставал повторять с воодушевлением все эти годы: "Фашизм поможет нам вырасти, стать великими. Он выведет из средневековья нашу экономику". Воспоминания об этом теперь жгли его стыдом.
Эдисон повернулся к Минетти. Этот молодой инженер, с решительным выражением лица и прямым честным взглядом, тоже ждал его слов.
- Друг мой, - сказал ему Эдисон Монтальдо, - все пропало. Все кончено.
Легкая улыбка вдруг осветила красивое лицо молодого человека.
- Пепел - это удобрение, из которого возрождаются самые честолюбивые замыслы, - сказал он. - Особенно если взяться за дело всем вместе. Ну а пока что делать этим людям? Как им прокормить свои семьи?
Эдисон Монтальдо обвел взглядом всех стоявших перед ним людей. Одного за другим: инженеров, механиков, верстальщиков, линотипистов, наборщиков. Узнал среди них старого корректора, которому хватало одного взгляда, чтобы увидеть грамматическую ошибку или вкравшуюся опечатку. Он представил их себе на привычных рабочих местах и снова увидел в действии это огромное предприятие. Он видел, как набираются, буква к букве, строка к строке, творения великих писателей, острые статьи журналистов, заметки специальных корреспондентов и просто скромных рядовых репортеров, как все это переносится на бумагу в линотипном зале, где машины стоят, точно позвонок к позвонку, образуя спинной хребет какого-то доисторического чудовища. Эдисон представил все это, и слезы навернулись ему на глаза.
Этот типографский комплекс в Нонантоле был его гордостью, его жизнью. Когда-то, много лет назад, он женился на Эстер только потому, что ее состояние позволило соорудить это грандиозное предприятие. Он никогда никого по-настоящему не любил, никогда и ничего не делал со страстью, за исключением того, что относилось к его издательской профессии. Эдисон Монтальдо был плохим мужем и никудышным отцом, но зато он был великим издателем, крупнейшим предпринимателем, и в этом была его гордость. И вот теперь он оказался всего лишь слабым, бессильным человеком, чьи многолетние труды и достижения были сметены с лица земли за одну ночь. Бомбы уничтожили все труды, все радости, тревоги и надежды, все мечты его жизни.
- Мы выплатим всем сотрудникам двухмесячное жалованье, - спокойным голосом сказал он директору типографии.
- Двухмесячное? - с сомнением спросил инженер Минетти.
- Двухмесячное, - подтвердил Монтальдо, быстро прикинув в уме свои наличные возможности. - Это все, что я могу сделать для них. Будем надеяться, что за это время союзники закончат войну.
И, обращаясь ко всем, громко, чтобы все могли слышать, он сказал:
- Когда наступит мир на нашей земле, мы все восстановим. Типография будет вновь отстроена. И мы будем, как и прежде, работать вместе. Но до тех пор у всех у нас единственная цель: постараться выйти живыми из этой катастрофы.
Его услышали все, и сотни людей вздохнули с облегчением. Каждый почувствовал, что есть еще на что надеяться, ради чего жить. Они поняли, что хозяин не покинет их, и на эту его решимость готовы были ответить такой же решимостью. Никогда они не были так едины.
Эдисон повернулся и пошел к дороге. Джакомо Минетти проводил его до машины, в то время как рабочие разбредались по домам.
- А что собираетесь делать вы? - спросил его Монтальдо, открывая дверцу.
- Постараюсь быть полезным родине, - сказал тот, едва заметно улыбнувшись.
- В каком смысле? - спросил Эдисон.
- Надо помочь тем, кто хочет вымести из Италии фашистов и немцев, - ответил Минетти. - Я уйду в горы, где формируются партизанские отряды. Там люди нужны.
- Понимаю, - кивнул Эдисон.
Он слышал об этих партизанских отрядах, хотя и не верил в их способность серьезно сопротивляться регулярным частям. Он уважал храбрость этих людей, но не верил в действенность Сопротивления.
Микеле включил зажигание и завел мотор.
- Мы снова встретимся, когда все это кончится, - пообещал Минетти, протягивая руку, которую Монтальдо крепко пожал.
- Дай бог, - прошептал Эдисон, усаживаясь рядом с водителем.
По дороге домой они сделали остановку в Рубьере, на виа Эмилиа. Оба проголодались и устали. Увидев старинную вывеску остерии "Золотой лев", где он бывал в детстве вместе с отцом, Монтальдо решил остановиться здесь. Его отец, занимавшийся торговлей скотом, был великим обжорой, выпивохой и азартным игроком, который сновал по всем рынкам в поисках выгодных сделок, доступных женщин, шумных кутежей. Иногда он брал с собой и старшего сына, названного в честь великого изобретателя Эдисоном.
И теперь, оказавшись перед этой выцветшей от времени вывеской, которая вызвала в его памяти веселую сутолоку, смех и шум голосов, вкус красного шипучего "Ламбруско", а главное, аппетитные запахи соусов из кухни и свежего хрустящего хлеба, Эдисон, не раздумывая, велел Микеле остановиться.
Он припомнил и смуглые точеные руки женщины с чувственными губами и томными глазами. Разнося еду и протирая столы тряпкой, она наклонялась, открывая в широком вырезе блузки глубокую белоснежную борозду между роскошными грудями.
Ее звали Милее, и это имя, значения которого он не знал, казалось ему таким же нежным, как и ее зазывающий взгляд. Когда один знающий посетитель сказал, что Милее означает "солдат", она приняла это в шутку и продолжала хвалиться им, как синонимом нежности и женственности. Милее была статная женщина и походила на трактирщиц былых времен. Ей приписывали множество любовных похождений, но у нее не было какого-то одного постоянного друга сердца, как не было и детей, которых бы она очень любила и общаясь с которыми способна была бы растрогаться до слез.
В эти военные годы подобные заведения в основном были заполнены пожилыми людьми, но завсегдатаи "Золотого льва", казалось, так и состарились среди этих выщербленных временем стен. Войдя в остерию, Эдисон оглянулся кругом и увидел сгорбленную старушку, с маленькими мутными глазами и лицом, изборожденным морщинами, сидящую за стойкой.
- Милее, - тихо позвал он.
- Что угодно, синьор? - ответила Милее, мигая глазами, пытаясь разглядеть что-то знакомое в этом хорошо одетом господине в сопровождении молчаливого спутника, который вызывал в ней какое-то смутное подозрение.
- Милее, ты помнишь меня? - спросил Эдисон, слегка улыбнувшись.
Он тоже постарел, а последние события и три бессонные ночи сделали его еще старше.
"Золотой лев" всегда давал пристанище ворам и мошенникам, людям, находящимся не в ладах с властями, а в последнее время также дезертирам и партизанам. Бунтарские склонности Милее были хорошо известны, и потому старуха имела веские причины, чтобы остерегаться шпионов и фашистских агентов. Любой незнакомец был возможным врагом.
- Почему я должна знать вас? - с некоторой агрессивностью возразила она.
- Я Эдисон, - терпеливо объяснил он, - сын Силлы Монтальдо, торговца. Я бывал здесь малышом. Помнишь?
При этих словах губы женщины дрогнули.
- Ты сын Железного Уса? - наконец спросила она, и глаза ее увлажнились. - Он был красивый мужчина, твой отец. И я была в ту пору красавица. А ты был славным мальчонкой.
- То были другие времена, - ответил Эдисон, вспомнив вечера, когда он засыпал, уронив голову на скрещенные на столе руки, убаюканный рокочущим голосом отца, который держал за столом банк с друзьями.
- Ты ведь из тех, кто пробился в люди, - сказала пожилая женщина, погружаясь в свои воспоминания. - Здесь много говорили о тебе, о твоей удаче.
- Удача приходит и уходит, - вздохнул Эдисон, садясь за стол.
Микеле вслед за хозяином сделал то же.
- Мы бы хотели поесть, Милее. Найдется у тебя что-нибудь?
- С едой плохо, сынок, - пожаловалась старуха. - Но я не дам вам умереть с голоду, - успокоила она, исчезая за дверью кухни.
Эдисон и Микеле молча ждали, пока она не появилась с едой.
На подносе Милее принесла два куска черного хлеба, немного сыра и маринованный перец.
- Мне стыдно ставить на стол такой скудный ужин, - извинилась она, - но война довела нас до нищеты.
Пока они ели, Милее сидела напротив, опершись локтями о стол и сцепив свои узловатые пальцы.
- Все здешние синьоры давно уехали. Как случилось, что ты еще здесь? - спросила она несколько подозрительно.
- Я больше не синьор, - признался ей Эдисон. - Война уничтожила все, что у меня было.
- Война, - пробормотала старуха, устремив глаза в пустоту. - На станции на запасном пути есть состав для перевозки скота. Немцы загнали туда наших солдат, словно животных. Сегодня ночью их увезут в Германию. - Далекий свисток паровоза словно подтвердил эти слова старухи, которая продолжала: - Они нездешние. Парни из Венето и с юга. Женщин, которые осмелились подойти к составу, чтобы передать им еду и питье, они разогнали ударами прикладов и штыками. Четверо попали в больницу.
- В Модене, Парме и Милане тоже забирают всех мужчин, - вставил Микеле.
- Сегодня утром, - снова начала Милее, - немцы захватили несколько человек из наших. Это случилось вон там, за старым мостом. Среди них были и два сына моей племянницы Тирсилии. Солдатами даже никто не командовал, офицеры их бросили. Нашим ребятам удалось сбежать. Они знают местность и побежали прямо в горы. Ушли к партизанам. Будь прокляты Муссолини и Гитлер! Бог знает, когда я снова увижу этих ребят, - вздохнула она.
- Увидишь, - постарался утешить ее Эдисон, хотя сам и не был убежден в этом.
Он мало верил в силу партизан, этих вооруженных чем попало, плохо экипированных людей, без надлежащего руководства и точного плана действий. Он верил скорее в войска союзников с их распроклятыми бомбардировками, которые сровняли с землей его типографский комплекс.
Единственной альтернативой наступлению американцев и англичан было бегство в Швейцарию. Только там можно было пережить всю эту кутерьму и быть спокойным за свою семью.
- Ты увидишь их, - снова повторил Эдисон.
Он выпил залпом стакан вина, чтобы заглушить боль и попробовать в дороге заснуть. А когда спросил счет, Милее со слезами на глазах отказалась от денег.
- Ты подарил мне воспоминания о моей молодости, - сказала она. - И хоть немного развеял мою тоску.
Обратный путь оказался гораздо быстрее и легче. Некоторые коммуникации уже были восстановлены, а понтонные мосты заменили те, что были разрушены бомбами. Когда в конце путешествия Эдисон увидел верхушки высоких деревьев в парке виллы "Эстер", то испытал огромное чувство облегчения. Он с радостью подумал о горячей ванне, хорошем обеде и своей удобной постели, которая дожидалась его.
Но, выехав на ведущую к вилле аллею, Микеле вдруг свернул в сторону и затормозил в зарослях ореховых кустов.
- Там, на вилле, немцы, - предупредил он, показывая в направлении ворот, возле которых видны были очертания замаскированного "Мерседеса".
- Постараемся избежать этой встречи, - насторожился Эдисон. - По крайней мере, пока не выясним их намерения. В нашем положении всего можно ожидать.
Микеле ловко развернулся и поехал прочь от виллы.
Глава 4
Эстер задумчиво сидела на каменной скамье под большой ивой, чьи гибкие ветви касались неподвижной воды пруда. Розовые кувшинки блестели в оправе из широких мясистых листьев, а лебеди, ленивые и важные, медленно скользили по воде, выставляя напоказ свои горделивые профили.
Беспокойство и неопределенность мучили ее. Эдисон уехал в Модену четыре дня назад, и до сих пор от него не было никаких известий. Она звонила в его издательство, но ничего не смогла выяснить. Несколько раз генеральный директор звонил с корсо Монфорте и справлялся об Эдисоне, но было видно, что он беспокоился больше о себе самом и своем будущем, чем о хозяине издательства.
Эстер бросила взгляд на детей. К счастью, все они здесь, рядом с ней, в этом спокойном уединении, и все-таки жизнь стала очень трудна и опасна даже для тех, кто имел много денег.
Дети большинства их друзей были заблаговременно отправлены в швейцарские пансионы. Эдисон же, друживший с фашистами, всегда считал себя неуязвимым и решил, что будет достаточно отправить семью лишь сюда, в Белладжо, что гарантировало, по его мнению, полную безопасность.
Валли, которой исполнилось двенадцать лет, взяла на себя роль строгой учительницы и терроризировала младших, включая Лолу. Она любила устраивать диктанты и нарочно подбирала трудные слова, чтобы они сделали побольше ошибок, а потом с удовольствием распекала их за это. Трехлетняя Лола послушно чертила каракули на белых листах альбома для рисования, и Валли, обвиняя малышку в неаккуратности, все время наказывала ее. Фабрицио слушался сестру из страха, а Джанни просто терпел выходки Валли, вынашивая планы ужасной мести.
Эмилиано возвышался над ними, сидя на ветви большой секвойи, куда он забрался по длинной лестнице. Ему было четырнадцать лет, и он с увлечением читал роман Бальзака.
Голос Анджелины прервал размышления Эстер.
- Извините, синьора, - сказала горничная, - пришел настройщик и спрашивает вас.
Это был маленький худой человечек с висячими усами, абсолютно неподходящими к его лицу преждевременно состарившегося ребенка, делавшемуся еще более смешным благодаря очкам с толстыми стеклами. Он был органистом церкви Сан-Джакомо и пунктуально являлся раз в году на виллу, чтобы настроить небольшой рояль и пианино, которые по желанию Эстер были куплены для детей.
К детям приходила пожилая учительница музыки, которую они прозвали Мохнатая из-за большой родинки, густо покрытой волосами, на правой щеке. Это была мягкая и терпеливая старая дева, с невероятным рвением относящаяся к своим обязанностям, покорно вынося все выходки строптивых учеников. Джанни до того ненавидел фортепьяно, что однажды запер его и выбросил в окно ключ от инструмента. Потребовались долгие и прилежные поиски учительницы, чтобы найти его. Единственный, кто извлек пользу из этих уроков, был Фабрицио, который обладал прирожденной музыкальностью и почитал счастьем для себя брать эти уроки, как настоящий Монтальдо.
Настройщика звали Лодовико Джиларди. Эстер встретила его у входа и удивленно посмотрела на него.
- Разве вы должны были прийти сегодня? - вежливо спросила она, поздоровавшись.
Никогда не случалось, чтобы маэстро Джиларди являлся без ее вызова.
- Нет, синьора, - смутился тот. - Я пришел не для того, чтобы настраивать фортепьяно.
- Какова же цель вашего визита?
- Речь идет об одной очень деликатной вещи, - сказал Джиларди, который держал в руках папку для нот и неловко переминался с ноги на ногу, пытаясь скрыть некоторое замешательство.
- Слушаю вас, - подбодрила его Эстер, приглашая движением руки сесть на диванчик.
Мужчина подозрительно оглянулся кругом, не решаясь сесть.
- Я бы не хотел быть неправильно понятым, синьора Монтальдо, - озабоченно сказал он. - Но нас никто не слышит?
Маэстро Джиларди выглядел таким обеспокоенным, что Эстер начала волноваться.
- Мы абсолютно одни, - вежливо сказала она. - Но, во имя всего святого, не держите меня в неведении. Что же такое произошло?
- Видите ли, синьора, я бы хотел забрать один предмет, спрятанный несколько месяцев тому назад в вашем саду.
Эстер заметила пунцовый румянец, заливший щеки гостя.
- Какой предмет? - встревоженно спросила она.
- Один чемоданчик, если я правильно понял, - выпалил он одним духом. - Или, вернее, документы, содержащиеся в этом чемоданчике.
- Какие документы? - Эстер решительно ничего не понимала.
- Секретные бумаги, содержание которых было бы лучше не знать. Я и сам этого не знаю, синьора Монтальдо.
Больное сердце Эстер начало учащенно биться.
- Кто спрятал их в моем доме? - спросила она. - И где они спрятаны?
- Под лестницей, ведущей в беседку, - признался настройщик, ответив только на второй вопрос.
- Но кто их спрятал? - настойчиво повторила она.
- Этого я не могу вам сказать. Потому что и сам не знаю. Клянусь вам, синьора Монтальдо, - сказал музыкант, который, казалось, вот-вот заплачет!
- Почему я должна верить вам? - спросила она.
Настройщик открыл папку с партитурами, вынул оттуда запечатанный конверт и протянул его Эстер.
- Это все, что я могу сделать, чтобы вызвать ваше доверие, - сказал он.
Дрожащей рукой Эстер вскрыла конверт. Он был такой тяжелый, плотный и толстый, что ей пришлось приложить немало усилий, чтобы разорвать его. Внутри был только маленький черепаховый гребень. Эстер сразу узнала его, и сердце ее упало. Она признала его без всякого сомнения, этот гребень с изящным серебряным цветочком принадлежал ей. Эстер вспомнила, как долго искала его много лет назад в Кастильончелло, после ночи, проведенной с Себастьяно. Она перевернула тогда всю спальню в попытках найти его, но, убедившись в тщетности своих усилий, убрала оставшийся парный гребень в ящик туалетного столика.
- Будьте любезны, подождите минутку, - сказала она.
Она поднялась на верхний этаж и пошла в гардеробную. Открыла ящик и нашла маленький черепаховый гребень. Сравнила его с тем, который передал настройщик. Они были совершенно одинаковые.
- Значит, это ты взял его, - тихо сказала она, словно говоря с Себастьяно.
На мгновение Эстер почувствовала себя счастливой. Значит, все эти годы он хранил маленькое воспоминание о ней, а теперь возвращал его, чтобы дать понять, что любит ее, и она должна верить словам маэстро Джиларди.
Эстер сунула в карман юбки оба гребня, наконец-то соединенные, и вернулась к настройщику, с нетерпением и надеждой ожидающему ее.
- Хорошо, синьор Джиларди, - начала она. - Скажите мне, что я должна сделать для вас.