Мне надлежало перевести на общепонятный язык то, что специалисты скажут и напишут в своих докладах. Дело требовало терпения, ответственности, профессионализма и при этом не приносило никакой славы.
Прошло пять лет после смерти Эмилиано. За это время я ни разу не возвращалась в те места, где была когда-то так счастлива с ним. Я могла бы найти оправдание, чтобы не ездить туда, но я просто положилась на судьбу, перед которой всегда смирялась.
Майское солнце было уже горячим, а пахнущий морем воздух еще хранил весеннюю свежесть, когда я припарковала машину на стоянке возле такого памятного в моей судьбе "Гранд-Отеля", не столько гостиницы в стиле "прекрасных времен", сколько памятника культуры, запечатленного фантазией Феллини в нескольких самых знаменитых его фильмах. На террасе второго этажа флаги европейских стран лениво полоскались по ветру.
Нетронутая чистота фасада вернула меня в прежние времена. Все осталось таким же, словно не прошли годы, словно не было еще моей дочери, словно Эмилиано, как прежде, ожидал меня в номере на втором этаже с большими окнами, выходящими в сад, в котором на солнце сверкали серебристые брызги фонтана.
Вдоль аллеи, ведущей к входу, как и раньше, был сделан бордюр из полевых цветов. Я медленно шла и снова слышала мягкий вибрирующий голос Эмилиано, который перечислял их названия: "Эти маленькие розовые чашечки с трилистниками - Oxalis, а вон тот каскад из белых и лиловых цветов - это Arabis Cau-casica…"
- Синьорина Арлет Аризи? - Мужской голос был полон удивления и волнения.
Я резко обернулась, словно застигнутая врасплох.
- Доменико! - воскликнула я голосом, прерывающимся от рыданий, которые внезапно сдавили мне горло.
Я протянула ему руку, которую он крепко и нежно пожал.
- Наконец-то, - сказал бармен, который, как всегда, был безупречен в своем тонком белом пиджаке и черном шелковом галстуке-бабочке. - Наконец-то вы вернулись!..
Я плохо видела его лицо: глаза мои застилали слезы.
- Ах, Доменико… - прошептала я.
- Как обычно? - спросил он, улыбаясь, чтобы совладать со своим голосом.
- Как обычно, - ответила я, идя впереди него к дверям бара.
Когда мы с Эмилиано жили в "Гранд-Отеле", то всегда пили коктейль из шампанского по утрам, и к полудню бутылка "Кристалла" обычно была пуста.
После смерти Эмилиано я перестала любить шампанское.
Я сидела в углу за столиком рядом с пианино, который мы облюбовали когда-то прямо напротив стойки бара, и глядела вокруг. Тот же самый ковер, та же обивка из розового шелка с разводами на диванах и креслах. В баре никого не было. Я вспомнила о Джанни Луда, пианисте, который каждое лето приезжал в Римини, чтобы своей игрой и чудесным голосом развлекать гостей "Гранд-Отеля". Это был очень деликатный и обаятельный человек. Когда я входила в бар с Эмилиано, он всегда начинал играть старую неаполитанскую песню "Без тебя", которая, особенно под влиянием выпитого шампанского, трогала меня до слез.
Мы садились рядом на диван, Эмилиано обнимал меня за плечи и шептал на ухо нежные слова любви. Иногда он как-то задумчиво-пристально смотрел на меня, пытаясь разгадать тайну, которая, как он часто любил повторять, скрывалась во мне. Его любовь только возрастала в попытках найти ключ к этой тайне, которой, скорее всего, на самом деле и не было. Я была счастлива с ним. Эмилиано без устали часами разговаривал со мной, и его слова проникали мне прямо в душу, воспламеняя чувства к нему. Хотя я никогда не давала ему повода, иногда он бывал очень ревнив, в чем, по-видимому, проявлялась его душевная ранимость и недостаточная вера в самого себя. Возможно, это и привело его к такому трагическому концу.
- Вы пробудете у нас несколько дней? - спросил Доменико, ставя на столик бокал, в котором весело искрились пузырьки шампанского.
- Не знаю. Посмотрим, - ответила я и попросила: - Выпейте со мной, Доменико, в память о прежних временах.
Он тут же наполнил себе бокал, поднес его к моему.
- В память о прежних временах, - повторил он тихо.
- И за него, - прошептала я, боясь произнести его имя.
Доменико кивнул головой, и луч солнца блеснул в его волосах, таких же густых и светлых, как у Эмилиано.
- Это случилось здесь? - поколебавшись, спросила я.
И снова Доменико ограничился лишь кивком. Но я почувствовала, что он хотел рассказать о том страшном событии, которому стал свидетелем пять лет тому назад, и задала следующий вопрос:
- Как это произошло?
Кое-какие подробности, относящиеся к официальной версии его смерти, сообщила мне тогда Лола Монтальдо во время нашего телефонного разговора.
"Смерть брата, - злорадно заявила она тогда, - пресекает все твои попытки войти в нашу семью". Только это ее беспокоило, и она испытывала удовольствие от победы, которую в другое время и не мечтала так легко одержать.
- Он в самом деле был пьян? - продолжала спрашивать я Доменико.
- Никто никогда не видел его пьяным, - покачал головой бармен. - Даже вы, я думаю, - заметил он.
Это была правда. Сколько бы Эмилиано ни выпил, я никогда не видела, чтобы он потерял ясность ума.
- Я думаю, синьорина Аризи, что Эмилиано Монтальдо никогда не был так трезв, как в ту ночь, - уточнил он и добавил после паузы: - Его последние слова были о вас.
Этого я не знала. Я жадно смотрела на него в ожидании других подробностей.
- Сначала он рассказал мне странную историю, - задумчиво сказал Доменико. - Рассказывал он ее, улыбаясь, как обычно. Потом, прежде чем достать пистолет, сказал: "Моя болезненная чувствительность - это обман. Нежность Арлет - это обман". В его глазах было столько грусти, - закончил молодой человек.
- Он лгал, - тихо заметила я. - Никогда я не была нежна, особенно с ним.
Ужасно, но Эмилиано так и не узнал о моей беременности. Мы виделись с ним за день до его самоубийства, но в спешке: я собиралась в Испанию. Я предполагала рассказать ему о том, что жду ребенка, в следующий раз, при более удобном случае. Если бы он знал о том, что скоро станет отцом, возможно, все было бы по-другому. А может, и нет. Сколько безумия и сколько разумного было в этом самоубийстве? Кто знает, стал бы или нет он хорошим отцом для Эми - так я назвала нашу девочку.
- Доменико, вы верите в судьбу? - спросила я его, допив бокал.
- Это трудный вопрос, - отшутился он. - Кто-то сказал, что наша судьба похожа на нас самих.
- Да. Судьба так или иначе вынуждает тебя следовать за ней, - согласилась я.
Вера в существование неотвратимой силы, которая управляет каждым нашим движением, упрощала мне жизнь. Значительно тяжелее было сознавать, что судьба пишется в тот момент, когда свершится, и не на миг раньше.
- Наверное, в книге судьбы было записано, что это произойдет здесь, - сказал Доменико, - на этом самом месте, где вы теперь сидите.
Я замерла, не в силах пошевелиться. Только рука, которая еще держала бокал, ощутимо дрожала.
- Прошло уже много времени, - продолжал он, качая головой.
- Что еще вы помните? - проговорила я, подавив волнение.
- Выстрел. Сухой щелчок, даже не очень громкий. От пули образовалась маленькая ранка в правом виске. Но умер он сразу: опустил голову, словно обессилевший человек, и как будто мгновенно заснул.
Газеты представили смерть Эмилиано как несчастный случай, который произошел в результате неаккуратного обращения с оружием.
- Спасибо за шампанское, - прошептала я, поставив бокал на стол.
Бар заполнился участниками конгресса, оживленно обсуждавшими что-то. Они оторвали меня от моих мыслей, нарушили хрупкую нить воспоминаний. Я поднялась и попрощалась с Доменико, который занялся новыми посетителями.
Слегка заплетающимися ногами я добралась до холла. Коктейль из шампанского, от которого я отвыкла за эти годы, ударил мне в голову.
- Есть заказ на имя Аризи? - спросила я у портье.
Он забегал пальцами по клавишам компьютера.
- Конечно, синьора Аризи, - услужливо подтвердил он. - У синьоры есть багаж?
- В багажнике моей машины, на стоянке.
Он позвал рассыльного.
- Проводи синьору, - приказал портье, протягивая юноше ключ.
Я механически последовала за ним, стараясь отогнать оживающие воспоминания.
Рассыльный отпер дверь ключом, и я вошла в просторную гостиную с обивкой из бледно-голубой ткани, огляделась вокруг и не поверила своим глазам. Я сразу же узнала тот номер, который мы с Эмилиано занимали, когда жили в "Гранд-Отеле". Стеклянные двери, выходившие на террасу, были прикрыты. Утренний воздух нес дыхание близкого лета. Шелковые занавески цвета слоновой кости были собраны маленькими струящимися волнами. На столике стояли свежие цветы: белые розы вперемешку с амариллисами и георгинами, - цветы, которые Эмилиано всегда выбирал для меня. Рядом была записка: "Добро пожаловать. Дирекция". Но это банально-вежливое послание не успокоило меня. Я вошла в спальню, которую не видела много лет. Здесь на столике стояли другие цветы, а на кровати лежала моя белая рубашка - с длинными рукавами, с рюшами по вороту, с манжетами и кружевными прошивками спереди.
Голова моя кружилась, ноги дрожали. Эта невероятная, точная до деталей реконструкция прошлого уничтожала время, разом перечеркивая последние пять лет. Мне казалось, что вот-вот войдет Эмилиано и заключит меня в объятия.
- Синьоре плохо? - участливо спросил рассыльный, видя, что я побледнела.
- Нет, спасибо. Все в порядке, - успокоила я его.
Молодой человек поклонился и вышел.
Я знала, что кое-что из белья и одежды осталось в "Гранд-Отеле", ведь Эмилиано снимал номер на целый год. Мы оставляли здесь наши вещи, потому что он терпеть не мог путешествовать с багажом. После его смерти я получила письмо от дирекции гостиницы, в котором меня просили разрешить отправку в Милан моих личных вещей. Но я так и не ответила на это письмо, не желая встречаться с прошлым, которое всеми силами старалась тогда забыть.
Я присела на кровать и только тут заметила на ночном столике золотую булавку для галстука. Это была обычная тонкая булавка с двумя выгравированными буквами ЭМ, в головку которой был вделан крохотный бриллиант.
Булавка принадлежала Эдисону Монтальдо, основателю издательского дома, отцу Эмилиано. Он подарил ее сыну, когда тот получил диплом, - инициалы у них совпадали.
"Поскупился", - шутил Эмилиано. Но в действительности он очень дорожил этой вещью, которой приписывал почти магическую силу, и не расставался с ней. Теперь она лежала на ночном столике, словно ждала, когда хозяин снова возьмет ее в руки.
У меня голова шла кругом. Я приехала в Римини для скучной профессиональной работы, а оказалась здесь пленницей прошлого.
Я подняла трубку и вызвала коммутатор.
- Соедините меня с директором, - попросила я.
Через несколько секунд в трубке раздался спокойный и уверенный голос:
- С приездом, синьорина Аризи. Я Джанни Стаммер. Чем могу быть полезен?
Я помнила его. Это был высокий мужчина, сицилиец, с несколько грубым лицом, но исполнительный и любезный.
Я коротко обрисовала ему ситуацию.
- А теперь мне хотелось бы, чтобы вы объяснили, в чем тут дело, - попросила я.
- Все эти годы номер оставался в вашем распоряжении, - пояснил он. - Узнав, что вы приезжаете, мы постарались приготовить его, как делали это всегда. Тут нет никакой тайны, поверьте мне, - добавил он.
- Вы хотите сказать, что за эти пять лет никто не занимал его? - недоверчиво проговорила я.
- Конечно. Счета оплачивались каждый месяц, и номер оставался в вашем распоряжении. Разве вы этого не знали? - поколебавшись, спросил Стаммер.
- А кто, интересно, платил за эти королевские апартаменты? - машинально поинтересовалась я.
Мне казалось, что я схожу с ума.
- Честно говоря, не знаю, - ответил Стаммер, уже убежденный в моей искренности. - Оплата шла через банк. Как всегда. За последние десять лет никто не занимал этот номер, кроме вас и доктора Монтальдо.
- Как же получилось, что меня не проинформировали об этом?
- Увы, не думаю, что смогу ответить на этот вопрос, - извинился Стаммер. - Я думал, что вы в курсе. И только придерживался данных мне распоряжений.
- Чьих распоряжений? - Я сделала еще одну попытку разобраться в происходящем.
- Банка, разумеется. Одного из швейцарских банков в Женеве. Мне очень жаль. Больше я ничего не могу вам сообщить.
Я повесила трубку, не попрощавшись. Кто мог дать такое странное распоряжение? Конечно, не родственники Эмилиано Монтальдо.
Сидя на кровати, я плакала, как напуганная девочка. Я бы хотела, чтобы моя дочь была рядом со мной. Эми не было еще и пяти лет, но ее присутствие всегда действовало на меня успокаивающе. Она была жизнерадостной девчушкой и давала мне силы в минуты отчаяния.
Как у всех Монтальдо, у Эми была чуть заметная маленькая ямка посредине лба, тот же знак, что у ее отца и деда, старого Эдисона Монтальдо. Моя дочь носила на себе эту отметину, словно печать принадлежности роду Монтальдо, который сыграл такую важную роль в моей жизни и жизни моей семьи.
1940 год
СЕМЬЯ
Глава 1
Мадемуазель Ювет терпеть не могла прогулки по парку, но приказания, полученные ею, предписывали держать детей "как можно дальше" от виллы и от комнаты Эстер. Было бы "очень неприлично", если бы их невинные уши услышали стоны и крики матери во время родов.
Вилла "Эстер" возвышалась на скалистой оконечности Белладжо, в месте слияния озер Комо и Лекко. Это было здание в неоклассическом стиле, построенное в восемнадцатом веке каким-то знатным жителем Комо и купленное в 1935 году Эдисоном Монтальдо. Он же сменил и первоначальное название дома "Спокойная вилла" на более личное: вилла "Эстер" - в честь своей молодой супруги.
Был конец мая. В воздухе чувствовалось приближение лета. Хотя на политическом горизонте сгущались военные тучи - год назад германские войска вторглись в Польшу, оккупировали весь север Франции, - эхо огромной трагедии, в которую впоследствии будет вовлечен весь мир, до виллы "Эстер" доходило ослабленным. Здесь главной темой для беспокойства были приближающиеся роды синьоры Монтальдо.
Эмилиано, Джанни, Валли и мадемуазель Ювет вошли в увитую дикими розами беседку, стоящую в конце аллеи, и засмотрелись на спокойную сонную гладь озера. Это место было самым спокойным и тихим в парке.
Через минуту дети уже отвлеклись от белокрылых парусов и озера, и каждый занялся своим делом. Восьмилетняя Валли вышивала платочек в подарок матери; Джанни, самый младший, которому едва исполнилось пять, колотил как сумасшедший в жестяной барабан, а Эмилиано начал не слишком уверенно декламировать стихи Кардуччи о кипарисах - он готовился к экзаменам за пятый класс начальной школы.
Его нудное, заунывное бормотание раздражало пожилую гувернантку почти так же, как глухой рокот барабана, терзаемого Джанни. Особая деликатность и сложность момента, вынуждавшая держать детей на почтительном расстоянии от виллы, заставила ее отказаться от ежедневного послеобеденного отдыха, который она обычно сдабривала хорошим стаканчиком красного вина, и теперь, когда она сидела в удобном плетеном кресле, ее веки все время стремились закрыться, а голова норовила упасть на грудь. Когда Джанни наконец-то перестал бить в свой барабан, мадемуазель, несмотря на все усилия оставаться бодрствующей, незаметно для себя задремала.
Валли толкнула младшего брата локтем.
- Мадемуазель Ювет в своем репертуаре, - прошептала она довольно.
- Оставь ее в покое, - предупредил Эмилиано, перестав бормотать про свои кипарисы.
Валли ехидно возразила:
- Пока она спит, мы можем вернуться в дом и поглядеть, что там происходит.
Но Джанни, чтобы досадить сестре, снова принялся колотить в барабан прямо под ухом у воспитательницы, и она тотчас проснулась.
- Как обычно, ты всем мешаешь, - сурово начала она. - Когда твой брат занимается, ты должен соблюдать тишину, понял?
- Понял? - передразнила ее Валли, надеясь, что Джанни уймется и мадемуазель опять попадет в объятия Морфея, как любила выражаться их мать.
Ей очень хотелось приблизиться к вилле, чтобы понаблюдать за таинственными событиями, которые там совершались.
Через несколько минут глаза мадемуазель снова закрылись, и гувернантка впала в глубокий сон. В последнюю секунду она хотела было возмутиться нахальством девочки, которая открыто насмехалась, передразнивая ее акцент, но не выдержала и дала себя победить освежающему сну. Тем более, что толку она все равно бы не добилась - детки богатых все одинаковы. Гувернантка привыкла к избалованности этих отпрысков, выросших в достатке. Дети лишь терпели ее с видом превосходства - еще бы, ведь они имели могущественных союзников - своих родителей, готовых всегда защитить свои чада. Знала она и то, что они издеваются над ней за ее пристрастие к вину, но и на это смотрела сквозь пальцы. А что бы еще помогло ей выносить злую судьбу, которая толкнула ее в логово банды маленьких шалунов и негодяев?
Прошло уже двадцать лет, как она покинула свой провансальский городок, чтобы обосноваться в Италии, где переходила из семьи в семью, повсюду сталкиваясь со спесью родителей и наглым коварством детей. Все эти годы она мечтала о том моменте, когда вернется в свой веселый и чистый городок на юге Франции, чтобы спокойно провести там остаток своих дней. И вот теперь, когда немцы захватили ее страну, она имела еще одну причину, чтобы обратиться к помощи стаканчика. Утешало только одно: молниеносная война, обещанная Гитлером, конечно же, скоро закончится, закончится раньше, чем придет срок ухода на пенсию. А она уже отложила кругленькую сумму, которая за это время наверняка увеличится еще.
- Прекрасные кипарисы, кипарисы мои… - Эмилиано повторял стихи и думал о кладбище, которое увидел в день похорон деда, чье имя он носил.
Там тоже росли темные кипарисы, которые навели его на грустные размышления о дне Страшного суда, когда раскроются могилы и всемогущий господь призовет к ответу всех - и живых, и мертвых.
В чистом воздухе послышался рокот мотора: машина по аллее приближалась к дому.
- Эмилиано, - радостно воскликнула Валли, - папа приехал!
Она вскочила, уронив на землю вышивание. Ее платьице из розового муслина с вышитым лифом и белым пикейным воротничком красиво облегало ее хрупкое тело, а светлые волосы, спускавшиеся вдоль спины, были тщательно расчесаны и завиты в длинные локоны. Она могла бы считаться красивой девочкой, если бы не слишком широкое лицо с маленькими темными глазами, в которых блестел огонек какой-то завистливой жадности.
- Приезд папы можно было предвидеть, - прокомментировал Эмилиано. - Папа всегда приезжает, когда мама собирается родить ребенка.
У него был умудренный вид старшего брата, вынужденного делить родительскую любовь с новоявленными братьями и сестрами. Так было с появлением Валли, потом Джанни, а теперь будет и с четвертым ребенком.
Братик родится или сестренка? Этот вопрос, в общем, оставлял его равнодушным. Положение в любом случае могло только ухудшиться, хотя и так уже несколько месяцев мать совсем забыла о нем, полностью поглощенная своей новой беременностью.
- Пойду посмотрю, что там происходит, - решила Валли.