Пока они разговаривали между собой, Джанни и Валли, не поделив какую-то игрушку, уже затеяли ссору.
- Мама, а ты знаешь; что такое война? - стал расспрашивать ее Эмилиано.
- Нет. Но боюсь, мы скоро все это узнаем.
Из Польши приходили известия о массовых расстрелах. Немцы тысячами отправляли евреев в концлагеря. Она слышала это от мужа, который получал информацию "окольными путями". И всем этим ужасам не видно было конца.
- Мама, но ведь Муссолини сначала был за мир?..
На это трудно было что-либо ответить.
- Не всегда тот, кто решает судьбу нации, подходит для этой роли, - бросила она.
- Но наш папа же фашист, - заявил Эмилиано, противопоставляя отцовским убеждениям антифашистские взгляды матери.
- Он на стороне порядка. Муссолини, по его мнению, - гарантия порядка. - Эстер попыталась защитить отца в глазах сына.
- А ты, мама, что об этом думаешь?
- Ты в самом деле хочешь это знать?
- Да. Я никому не скажу, - серьезно пообещал Эмилиано.
- Я думаю, что дуче для нас, итальянцев, не лучший вождь. Он встал на сторону немцев не из принципиальных убеждений, а лишь надеясь, что победа будет на их стороне.
В эту минуту к ним подошел шофер, и его появление прервало разговор, который становился уже слишком сложным.
- Приехал монсеньор, - объяснил он, снимая шляпу. - Все ждут вас.
- Спасибо, Микеле. Мы сейчас придем, - сказала Эстер, вставая.
Она знала, что обряд крещения будет совершать Себастьяно Бригенти, и для нее это было труднейшим испытанием. Надо было держать себя в руках. Она позвала Валли и Джанни, решив сослаться на недомогание, если ей будет трудно владеть собой. Рядом с Эмилиано она двинулась по направлению к капелле, которая сообщалась с внутренним двориком виллы. Сияя улыбкой, приберегаемой им лишь для особенно важных случаев, Эдисон Монтальдо уже шел ей навстречу. На публику он всегда производил впечатление любящего мужа, примерного семьянина и честнейшего человека.
Крестины пришлись на 11 июня 1940 года. Уже два дня Италия находилась в состоянии войны. Близкие родственники и слуги в ожидании родителей тесно заполнили маленькую домашнюю капеллу Монтальдо.
Когда Эстер вошла, держа на руках дочь, Полиссена заиграла на фисгармонии "Аве Мария" Гуно.
А перед крестильной купелью, торжественный и строгий в своем священном облачении, Эстер уже ждал Себастьяно. Слезы застилали женщине глаза, но она мужественно двинулась навстречу ему.
Глава 2
Телефон в прихожей звонил с нетерпеливой настойчивостью. Анна Гризи нервничала: вот-вот звонки прекратятся и оставят ее в неизвестности, кто звонил, но руки были заняты свертками и пакетами, и открыть дверной замок было не так-то легко.
В суете один из пакетиков выскользнул, и флакончик с дорогими духами "Джой" разбился на мраморном полу. На лестнице сразу распространился их пряный аромат, точно в парфюмерном магазине.
Наконец замок поддался, дверь открылась, и Анна бросилась к телефону, стоявшему на столике в прихожей под большим четырехугольным зеркалом.
- Ах, это ты! - воскликнула она разочарованно, узнав голос Монтальдо.
- А ты думала - кто? - ответил Эдисон довольно агрессивно.
- Никто, - попыталась оправдаться она и погладила белую собачонку, которая прыгала вокруг нее, радуясь возвращению хозяйки. - Просто в спешке я разбила флакон духов, когда отпирала дверь.
- Ты кажешься чем-то обеспокоенной, - заметил он.
- Я тебе уже сказала, - повторила Анна, любуясь своим отражением в зеркале. - Я торопилась отпереть дверь, чтобы подойти к телефону, и разбила флакончик с духами.
Внимательно осмотрев свой костюм, она механическим движением поправила шляпку. Вуаль слегка касалась ее вздернутого носика и придавала особое обаяние умело подкрашенным глазам.
- Не стоит расстраиваться из-за такого пустяка, - успокоил ее Монтальдо. - У тебя будет сто флаконов духов.
- Ах, ты мил и великодушен, как всегда, котик, - польстила ему Анна.
- Я искал тебя целый день, - осуждающе сказал Эдисон, не обратив внимания на льстивые нотки в голосе своей любовницы. - Тебя не было дома. Где ты была?
- Мой котик в роли Отелло, - засмеялась она, взяв на вооружение иронию. - Но драма - не в твоем репертуаре, котик.
- Твои реплики неуместны. Где ты была? - настаивал он с озлобленностью подозрительного любовника.
- Но ты ведь был у себя на озере, в священном лоне семьи, на крестинах своей новорожденной дочурки, - возразила она, переходя от иронии к сарказму. - Не сидеть же мне дома одной? Вот я и пошла по магазинам за покупками. Что мне еще оставалось делать?
- Ты могла бы работать, - сухо ответил Эдисон. - Сама же звонила мне вчера вечером в Белладжо, чтобы узнать мое мнение о своем новом романе.
Легкомысленное выражение тут же исчезло с лица Анны. Ее последний роман был единственной вещью, с которой она не позволяла себе шутить.
- Как он тебе? - В ее голосе чувствовалось волнение.
- Я прочел его сегодня ночью, - сказал Эдисон.
- И что скажешь? - торопила она.
- Он мне не понравился, - изрек Монтальдо. - Как не нравится и то, что ты звонишь мне домой. - Его голос стал резким и напористым.
Сейчас это был спесивый хозяин, распекающий своего подчиненного, который, с его точки зрения, недостаточно хорошо работает.
Анне стало не по себе? Казалось, что ее окутал какой-то непроницаемый туман, который может разбить все ее мечты. А ведь она считала, что эта вещь ей удалась. Она была уверена, что написала хороший роман, что рассказала интересную и очень искреннюю историю. Но если мнение Эдисона объективно - а она не имела причин сомневаться в этом, - вся ее уверенность стоит не больше, чем горсть развеянных ветром конфетти.
Ее отражение в зеркале резко изменилось. Теперь это уже не самоуверенная и немного легкомысленная женщина, а скорее печальная, запуганная девочка, какой она была много лет назад - дочь путевого обходчика в лигурийской деревушке, буйного и озлобленного жизнью человека, который каждый день искал утешение в вине.
Как часто она дрожала, забившись в дальний угол их бедного дома, точно загнанный в ловушку зверек, в страхе перед тяжелыми отцовскими кулаками. Напиваясь, тот нередко избивал ее, чтобы выместить на ней свою злобу.
Но как-то раз, когда отец замахнулся на нее, Анна схватила кухонный нож, и в глазах ее сверкнула решимость. Сразу протрезвев, он удивленно взглянул на нее. "Не забывай, что я твой отец", - взревел он. "А ты никогда больше не смей меня трогать", - твердо сказала она.
С того дня отец больше не бил ее, но при первой же возможности Анна ушла из дома. Впоследствии она избегала буйных мужчин, и только Эдисону Монтальдо прощала некоторую агрессивность, которая неприятно напоминала ей манеру отца. Но даже и ему, этому могущественному издателю, она бы не позволила перейти известные границы.
И на этот раз Анна победила страх, сжав руку так, словно схватила нож.
- Дорогой Монтальдо, - сказала она, четко выговаривая каждое слово. - Я не позволю разговаривать со мной подобным образом. Считайте, что наши отношения на этом кончились. Что же касается рукописи, то можете ее выбросить. У меня есть копия. Вы великий издатель, но не единственный. И к тому же не непогрешимый. - И прервала разговор, положив трубку на аппарат.
Сняв шляпу, она удовлетворенно поглядела на себя в зеркало. Телефон зазвонил опять, но Анна даже не повернула головы.
По пушистому бухарскому ковру она прошла в гостиную, рукой дотронулась до великолепной стильной мебели, которой была обставлена комната, скользнула взглядом по полотнам Фаттори, Фонтана, Кампильи, развешанным по стенам. В этом доме все было куплено для нее Эдисоном Монтальдо.
Когда она приехала в Милан два года назад, то в чемодане ее не было ничего, кроме рукописи ее первого романа. Но юность и красота помогли ей выбраться из нищеты и безвестности. Ее роман был свеж, а облик располагающ и обольстителен - такое сочетание, помноженное на деловую хватку, не могло не принести ей успех. Литературный дебют при поддержке Эдисона Монтальдо ей с блеском удался. А сам великий издатель сумел без особого труда завоевать ее, ведь это было именно то, чего она сама хотела.
В относительно короткий срок Анна получила даже больше того, что надеялась получить. И вот теперь она готова была отказаться от всего и снова начать с нуля. Она никогда не любила Эдисона Монтальдо, как, впрочем, не любила никого. Лишь в отроческие годы она единственный раз была влюблена, да и то в незнакомца.
Когда отец бывал слишком пьян, чтобы заниматься своим делом, она заменяла его у железнодорожного шлагбаума. Ей нравилась эта работа. Пассажирские составы, которые с грохотом мчались мимо, волновали ее и всякий раз вызывали неодолимое желание уехать. Анна была убеждена, что где-то там, в иных краях, есть чудесные миры, которые ждут, чтобы их открыли. С жадностью глядела она сквозь окна вагонов первого класса на элегантных мужчин и женщин, которые о чем-то разговаривали, читали книги или обедали в вагоне-ресторане. Один только алый бархат купе уже приводил ее в трепет, и путешествовать среди такой роскоши было самым страстным ее желанием.
И вот однажды ясным летним утром какой-то светловолосый юноша, почти подросток, высунулся в окно и с улыбкой бросил ей розу. Он еще что-то крикнул, но стук колес заглушил его слова. Девочка схватила розу и сжала ее в руке, точно боясь упустить вместе с ней свое счастье. Она смотрела на поезд, исчезавший за поворотом, забыв обо всем, забыв даже поднять шлагбаум, пока дожидавшиеся на переезде небритый возчик и мотоциклист в черных очках своими криками не напомнили ей об этом.
Долго хранила Анна в памяти и в сердце лицо этого парня, то легкое движение, которым он бросил цветок, его непонятный, манящий голос. И долго потом всматривалась в лица глазеющих в окна пассажиров, мелькающих перед нею на переезде день за днем, но так больше его никогда и не увидела, словно все это только пригрезилось ей. Лишь несколько лепестков розы, засушенной среди книжных страниц, - вот все, что осталось от той единственной настоящей любви, которая была в ее жизни.
Когда Анна укладывала свои вещи в чемодан, телефон зазвонил второй раз. Она знала, что это Эдисон, но не хотела разговаривать с ним. Открыв маленький сейф, который скрывался в стене за рисунком Савинио, Анна достала драгоценности, подаренные Монтальдо, и уложила их в чемодан вместе с рукописью последнего романа. Затем она бросила последний взгляд на кровать, в которой позволяла Эдисону любить себя, и вышла из спальни.
В прихожей она подождала, пока телефон смолкнет, и вызвала такси. Возбужденная сильным запахом духов и сборами хозяйки, Бижо носилась по комнатам и скулила, так что Анне нелегко было надеть на нее ошейник. Наконец ей это удалось, и, ведя на поводке свою собачку, она навсегда ушла из этого дома.
Привратник, увидев ее с чемоданом, бросился ей навстречу, чтобы помочь.
- Синьорина уезжает? - спросил он.
- Да, Оттавио, - ответила Анна. - Такси уже ждет меня. Отдай ключи от квартиры командору, когда он придет. А это тебе, - добавила она и протянула ему десять лир серебром.
Привратник поблагодарил ее широкой улыбкой, почтительно поклонился и долго смотрел вслед укатившей машине, пораженный столь решительным поступком синьорины.
Пока они добирались до виале Пьяве, водитель успел рассказать ей во всех подробностях историю о том, как один его друг, хороший парень, но еще неопытный зубной техник, удалял ему зуб. Его рассказ развеселил Анну и немного отвлек от мрачных мыслей.
Над городом безмятежно сияло солнце. Италия вступила в войну, но в этот жаркий июньский полдень все казалось еще спокойным и мирным. Анна подумала, что этот день похож на нее. Она тоже вела войну с жизнью, но, глядя на нее, никто бы не догадался об этом.
Остановив такси перед небольшим, но солидным особнячком девятнадцатого века, Анна расплатилась с шофером. Вестибюль встретил ее мягкой полутьмой, пахнущей старым деревом и мастикой. Консьерж дремал на стуле за стеклами своей привратницкой и не заметил, что перед ним прошла молодая женщина с собачкой на поводке и с чемоданом.
Анна поднялась на третий этаж и позвонила в квартиру с блестящей медной табличкой "Пьер-Джорджо Комотти". Вскоре послышался скрежет замка, и дверь открылась. Хозяин дома, в рубашке и жилете, с потушенной трубкой в зубах, встретил ее с непринужденной улыбкой светского человека, который никогда ничему не удивляется. Это был стройный красивый мужчина, немного похожий на Кларка Гейбла. Он сам сознавал это сходство и делал все, чтобы подчеркнуть его.
- Женщина, собака и чемодан, - задумчиво пробормотал он. - Что бы это значило? Впрочем, если это шарада - я знаю решение.
- Какое? - спросила Анна, не двигаясь.
- Название твоего нового романа, - улыбаясь ответил он.
- Увы, на этот раз интуиция тебя подвела.
- Дашь мне еще попытку? - с улыбкой попросил Пьер-Джорджо.
- Разумеется, - кивнула Анна.
- Женщина и собака ищут приют, - сказал мужчина и широко распахнул перед ней дверь.
- На этот раз в точку! - воскликнула она. - Я прошу твоего гостеприимства на время, хотя не знаю еще, на какое.
- Входи, дорогая. Добро пожаловать. Мой дом - твой дом!
Пожилой слуга появился за спиной хозяина дома. Несвоевременное появление Анны, похоже, прервало его послеобеденный отдых.
- Саверио, - сказал Комотти, - синьорина Анна Гризи поживет у нас некоторое время.
Саверио приветливо улыбнулся. Этот высокий, худой мужчина импонировал Анне своей любезностью и скромностью.
- Добро пожаловать, синьорина, - сказал он, взяв у нее чемодан. - Комната для гостей к вашим услугам.
- И принеси нам в гостиную кофе, - распорядился Пьер-Джорджо.
Просторная комната была обставлена элегантно и со вкусом. Мягкая мебель с бархатной обивкой, низкие столики, заваленные книгами и журналами, большие фарфоровые кашпо, в которых росли пальмы с широкими блестящими листьями, придавали гостиной уют.
- Если есть желание, ты можешь открыть свое сердце старому другу, - сказал Комотти, заново раскуривая свою трубку.
- Я порвала с Монтальдо. Вот и все, - призналась Анна, стараясь преуменьшить значение случившегося, но невольный вздох, который вырвался из груди, все же выдал ее.
- Фиаско! - воскликнул тот, разражаясь смехом. - Но если я достаточно хорошо его знаю, не думаю, что он это примет так легко. - Комотти старался казаться веселым, но у него это получилось не очень искренне.
- О, да! - сказала Анна. - Он принадлежит к тем людям, которые легко бросают сами, но не любят, чтобы так же поступали с ними. Но, думаю, он не слишком долго останется один.
- Возможно, - согласился Пьер-Джорджо, вспомнив кое-какие недавние слухи относительно новой хорошенькой секретарши Монтальдо.
Издатель вроде бы обронил при ком-то: "Она моложе и свежее, чем Гризи, а стоить будет мне намного дешевле". - Но раз ты так решила, у тебя были веские причины, - поспешил он успокоить свою гостью.
Анна опустила взгляд, как будто ее заинтересовал изящный узор на старинном, немного выцветшем ковре.
- У нас война, а я усложняю жизнь какими-то глупыми личными проблемами, - вздохнула она.
- Ты отважная девушка, - сказал Пьер-Джорджо и погладил ее по руке.
- Просто я предпочитаю неизвестное будущее унизительному настоящему, - возразила она.
- Говоря банально, не хлебом единым жив человек.
- Однако и без хлеба не проживешь, - заметила она.
- Это разговор, который недостоин нас, - Пьер-Джорджо разразился смехом. - Не забывай, что ты - писательница, а я - журналист.
- Вот именно, - иронически отпарировала она. - Чего можно ожидать от двух представителей таких несерьезных профессий?
Бижо, которая лежала свернувшись у ног Анны, резко вскочила, когда Саверио вошел, чтобы подать кофе.
- Моя собачка проголодалась, - сказала Анна.
- Если принцесса соблаговолит последовать за мной на кухню, я смогу предложить и ей кое-что.
Саверио взял поводок Бижо, и та, довольно завиляв хвостом, двинулась за ним. Но за мгновение до того, как за ними закрылась дверь, Анна увидела молодого человека, промелькнувшего в коридоре как тень.
- Там кто-то есть, - вырвалось у нее.
Красивое аристократическое лицо Пьер-Джорджо вспыхнуло румянцем.
- Успокойся, это не вор, - сдержанно сказал он. - Это всего лишь мой друг.
В его печальном взгляде Анна прочла глубокую боль. Она поняла, что невольно проникла в тайну, которая касалась интимной жизни Пьер-Джорджо. В первый раз Анна с сочувствием посмотрела на этого любезного и аристократического человека, который так деликатно ухаживал за ней и предлагал ей дружбу без всяких условий.
- Мне никогда не избавиться от моего вульгарного плебейского воспитания, - вставая, извинилась она. - Нельзя ни с того ни с сего врываться в дом друга и нарушать его покой. Прости меня. - Анна в самом деле была очень огорчена.
Он улыбнулся и тоже встал, чтобы обнять ее и удержать.
- Возможно, ты пришла как раз в нужный момент, - сказал он. - Возможно, мне как раз нужна дружеская поддержка, чтобы вынести то, что временами становится невыносимым. Я знаю, что могу рассчитывать на твою привязанность и скромность. Поэтому не уходи. Во всяком случае, до тех пор, пока не найдешь для себя какой-то выход. А ты его найдешь. Ведь твоя проблема из тех, которые все-таки решаются. А моя - нет.
Глава 3
Проснувшись на рассвете, Эстер и Полиссена оставили спящих детей на попечение Анджелины и няни, а сами отправились в лес. Джильда, повариха, планировала сегодня на обед кролика по-охотничьи с грибами, и они вызвались принести полную корзину.
Ночью прошел дождь, и в лесу приятно пахло сыростью. Эстер с наслаждением вдыхала лесные ароматы, слушала пение птиц. Она любила утро. По утрам она была полна энергии, и боль в сердце не беспокоила ее. Но ближе к вечеру силы обычно оставляли ее, вялость и оцепенение овладевали телом.
Чтобы не скучать, Эстер привлекла к этому походу и Полиссену, к которой относилась с нежностью старшей сестры, хоть и была моложе ее на восемь лет. На обеих были короткие шерстяные брюки, цветные гольфы и туфли на толстой подошве, которые утопали во влажной густой траве. В то время как глаза их искали добычу, Полиссена без устали повествовала о своих мечтах, о любовных радостях и горестях. Полиссена была приятной собеседницей, и слова у нее текли беспрерывно, не требуя ответных реплик. Конечно, она в любой момент готова была ответить на вопрос или уточнить обстоятельства, но в этом не было необходимости.
- А тебе не кажется, что все это похоже на приключения из романа? - спрашивала Полиссена, подняв на нее внимательные карие глаза. - Начало завлекательное, а конец, который, надеюсь, окажется счастливым, я словно бы еще не нашла.
- Рано или поздно ты его найдешь, - постаралась утешить ее Эстер.
- А ты думаешь, Эдисон мне сочувствует? - пожаловалась Полиссена, размышляя, съедобен ли найденный под кустом гриб. - Но я все-таки женщина. И если любовь - это сладкий пирог, то и я имею право на свой кусок.
Эстер улыбнулась сравнению, придуманному Полиссеной.