Есть только одна причина, которая может приостановить военные действия, и это, кажется, возможно лишь для одной из сторон
Если две стороны вооружились для борьбы, значит, к этому их подтолкнуло чувство враждебности, и оно продолжается, пока они не заключат мир. Оно может временно стихнуть у какой-либо из сторон при одном условии: эта сторона выжидает более благоприятного момента для действия. На первый взгляд кажется, что этот повод может быть только у одной стороны. Если одна сторона настроена на активные действия, то другая заинтересована в затяжке времени.
Полное равновесие сил никогда не может вызвать приостановку военных действий, потому что во время этой приостановки нападающий должен продолжать наступать. Наконец, если представить равновесие в том смысле, что тот, у кого политическая цель позитивная, а значит, есть более сильный мотив для наступления, но в то же время он обладает меньшими силами, то равновесие возникает из сочетания мотивов и сил, и тогда нужно сказать, что, если нет оснований ожидать перемен в состоянии равновесия, обеим сторонам следует заключить мир. Если же предвидится изменение состояния равновесия, то оно может быть благоприятным лишь для одной из сторон, а следовательно, должно побудить к действиям другую сторону. Мы видим, что понятие равновесия не объясняет приостановку военных действий, и в этом случае дело сводится к выжиданию более благоприятного момента.
Предположим, что одно из двух государств имеет позитивную цель, например завоевание одной из провинций противника, чтобы получить уступку при заключении мира. После этого завоевания его политическая цель выполнена, необходимость в военных действиях отпадает, и для активной стороны наступает пауза. Если противник довольствуется таким решением, он заключит мир; если нет, он будет действовать. Если же предположить, что через четыре недели он лучше подготовится к ответным действиям, тогда он имеет достаточное основание для отсрочки операций.
Казалось бы логичным, чтобы не допустить этого, немедленно начать военные действия со стороны победителя, сорвав таким образом подготовительные действия побежденного. Конечно, при таком ходе размышлений предполагается полное понимание обстоятельств обеими сторонами.
Таким образом, последует продолжение военных действий, которое приведет к кульминационному моменту
Если бы непрерывное продолжение операций друг против друга действительно имело место, то оно вновь толкало бы обе стороны к крайности. От таких действий, не знающих удержу и отдыха, чувства воспламенялись бы все сильнее, придавая борьбе еще большие страсть и стихийную силу. Благодаря непрерывности действий возникла бы более строгая последовательность, более прочная причинная связь, делающая более значительным, а значит, и более опасным каждое единичное действие.
Но мы знаем, что военные действия редко или почти никогда не бывают непрерывными и что было много войн, в которых действие занимало гораздо меньшую часть используемого времени, остальное же проводилось в бездействии. И все же такие войны нельзя считать аномалией. Паузы в военных действиях всегда возможны и не должны являться противоречием к природе войны. Сейчас мы покажем, что это именно так.
Здесь, следовательно, выдвигается принцип полярности (т. е. диаметральной противоположности)
Поскольку мы подразумеваем, что интересы одного полководца всегда противоположны интересам другого, мы становимся на точку зрения истинной полярности.
Принцип полярности имеет силу только тогда, когда он мыслится по отношению к одному предмету, где позитив и его противоположность, негатив, полностью уничтожают друг друга. В битве обе стороны стремятся победить; это и есть настоящая полярность, потому что победа одной стороны уничтожает победу другой. Но когда мы говорим о двух различных предметах, имеющих между собой общую связь, лежащую вне их, то полярны не сами предметы, а их отношения.
Наступление и оборона - явления разные и неравной силы, поэтому полярность к ним неприменима
Если бы существовала только одна форма войны, а именно наступление и никакой обороны, или, другим словами, если бы наступление отличалось от обороны только преследованием позитивной цели, которая есть у одной стороны и отсутствует у другой, а сама борьба всегда была бы одной и той же, тогда в такой борьбе любой успех одной стороны оборачивался бы неудачей другой и существовала бы настоящая полярность.
Но военные действия подразделяются на два вида, наступление и оборону, которые очень различны по своей природе и не равны по силе. Поэтому полярность заключается в их отношении к решающему моменту, то есть к бою, но не в самом наступлении или обороне.
Если один полководец хочет отсрочить решающий момент, то другой должен желать его ускорить, но лишь при условии, что он останется при той же самой форме ведения войны. Если в интересах А атаковать противника не сейчас, а четырьмя неделями позже, то в интересах Б быть атакованным не через четыре недели, а сейчас. Это прямой антагонизм интересов, но из этого никоим образом не следует, что в интересах Б атаковать А сейчас. Это, очевидно, явление иного порядка.
Эффект полярности часто уничтожается превосходством обороны над наступлением, и именно этим объясняется временная приостановка военных действий
Если оборона сильнее наступления, как было указано ранее, тогда возникает вопрос: так ли велико преимущество отсрочки решения для обороняющегося, как преимущество обороны для наступающего? Если нет, то противоположности не уравновешиваются, и течение военных действий будет обусловлено другими соображениями. Поэтому побудительная сила, присущая полярности интересов, может потеряться в разнице сил наступления и обороны и таким образом оказаться неэффективной.
Итак, если та сторона, для которой настоящий момент благоприятен, слишком слаба, чтобы обойтись без преимущества обороны, она должна смириться с неблагоприятными перспективами на будущее; возможно, будет выгоднее вступить в оборонительную битву в малообещающем будущем, чем сейчас предпринять наступление или заключить невыгодный мир. Будучи уверены, что превосходство обороны (верно понятое) огромно и гораздо больше, чем может показаться на первый взгляд, мы полагаем, что большее количество периодов бездействия, которые возникают в войне, объясняется именно такими соображениями, не противоречащими природе войны. Чем менее важны цели, преследуемые войной, тем чаще и продолжительнее будут паузы в военных действиях вследствие различной силы наступления и обороны. Все это подтверждается опытом прошлых войн.
Вторая причина состоит в недостаточном знании обстановки
Но есть еще одна причина, которая может остановить военные действия, а именно неполное владение ситуацией. Каждый полководец может полностью знать только собственное положение; положение противника он может знать лишь из сообщений, которые ненадежны. Следовательно, у него может сложиться ложное суждение об обстановке, и, вследствие этой ошибки, он может предположить возможность инициативы у противника, тогда как на самом деле действовать следовало бы ему. Недостаточное владение ситуацией, безусловно, может так же часто служить причиной как несвоевременного действия, так и несвоевременного бездействия; но само по себе оно не способствует ни откладыванию, ни ускорению военных действий. И все же недостаточное знание обстановки всегда надо учитывать, как одну из естественных причин, не противоречащих природе войны, которая может остановить военные действия. Но если задуматься, насколько больше мы склонны переоценивать, нежели недооценивать силу нашего противника, потому что это в природе человека, то придется признать, что наше недостаточное знание обстановки вообще должно очень способствовать отсрочке военных действий и видоизменять принципы, определяющие наше поведение.
Возможность пауз видоизменяет военные действия, поскольку она перемежает эти действия временными остановками, что до известной степени уменьшает интенсивность борьбы, задерживает надвигающуюся опасность и увеличивает средства восстановления потерянного равновесия. Чем напряженнее была обстановка, приведшая к войне, тем энергичнее она ведется и тем короче будут периоды бездействия, и, наоборот, чем слабее напряженность войны, тем дольше будут эти периоды; ведь сильные мотивы усиливают волю, а это, как мы знаем, всегда является фактором, придающим силы.
Частые периоды бездействия в военных действиях все больше отдаляют войну от абсолюта и еще больше ставят ее в зависимость от учета возможностей
Чем медленнее идут военные действия, чем чаще и длиннее периоды бездействия, чем легче исправить ошибку; следовательно, тем смелее будет полководец в своих вычислениях, тем меньше он приближается к крайности и строит свои действия на учете возможностей. Для оценки обстановки в каждом конкретном случае выделяется больше или меньше времени, в зависимости от того, медленнее или быстрее протекает война.
Следовательно, чтобы сделать войну игрой, нужен лишь элемент случайности, а в нем никогда нет недостатка
Из вышесказанного мы видим, как объективная природа войны сводит ее к расчету вероятности; теперь недостает лишь единственного элемента, чтобы обратить ее в игру, и этот элемент - случай. Нет ни одного рода занятия, который бы так постоянно и так основательно зависел от случая, как война. Но наряду со случаем значительное место в войне занимает удача.
Война обращается в игру как по своей объективной, так и по субъективной природе
Если рассмотреть субъективную природу войны, то есть те средства, с которыми она ведется, она нам еще больше покажется игрой. Стихия, в которой ведутся военные действия, - это опасность; но какое из всех моральных качеств первое в опасности? Мужество. Безусловно, мужество вполне совместимо с осторожным расчетом, но все же это все явления совершенно иного толка, по существу, иные качества духовных сил человека. А вот отвага, вера в удачу, дерзость, безрассудство являются проявлениями мужества, и все эти свойства человеческой натуры стремятся к риску, потому что это их стихия.
Итак, с самого начала мы видим, что в расчетах военного искусства абсолютное, так называемое математическое, не находит для себя надежного базиса. С самого начала в эти расчеты вторгается игра возможностей, вероятностей, везения и невезения, которые, как паутина, опутывают все детали ведения войны своими прочными и тонкими нитями и делают руководство военными действиями похожим на азартную игру.
Как это согласуется с человеческим разумом вообще
Хотя наш разум всегда стремится к ясности и уверенности, наш дух все же нередко привлекает неведомое. Дух человека почти никогда не идет вместе с рассудком по узкой тропе философских изысканий и логических заключений. Ведь, двигаясь по этому пути, он почти бессознательно достигает областей, где чувствует себя посторонним, отделенным от всех хорошо известных понятий, поэтому дух человека и его воображение предпочитают оставаться в царстве везения и удачи. Взамен скудной необходимости они упиваются здесь богатством возможностей, которые окрыляют мужество. Риск и опасность становятся той стихией, в которую они устремляются, как бесстрашный пловец бросается в реку.
Оставит ли теория эти моменты и двинется ли дальше, удовлетворенная абсолютными выводами и правилами? Тогда она не имеет никакой практической пользы. Теория обязана принимать во внимание человеческую натуру; в ней должно находиться место мужеству, отваге, даже безрассудству. Военному искусству приходится иметь дело с живыми людьми и моральными силами, откуда следует, что оно никогда не может достичь абсолютного и достоверного. Для риска всегда остается простор, причем одинаково широкий как в более крупных делах, так и в более мелких. Риску противопоставляются храбрость и вера в свои силы. Насколько велики последние, настолько же может быть велик и риск - простор, предоставленный неведомому. Поэтому мужество и уверенность в себе являются для войны существенными принципами, следовательно, теория должна устанавливать лишь такие законы, которые предоставляют полную свободу для всех степеней и разновидностей этих необходимых и благороднейших военных доблестей. В риске есть своя мудрость и даже осторожность, только они измеряются по другой шкале ценностей.
Война всегда есть серьезное средство для достижения серьезных политических целей. Это более специфическое определение
Такова война; таков полководец, ведущий ее; такова теория, управляющая ею. Но война не развлечение; не простая страсть к риску и победе; не творчество свободного вдохновения. Это серьезное средство для достижения серьезной цели. Все цвета радуги, которыми переливается на войне удача, все волнения страстей, храбрость, мужество, фантазия и воодушевление - все это лишь характерные особенности войны как средства.
Война в человеческом обществе, - война целых наций, и притом цивилизованных наций, - всегда вытекает из политического положения и вызывается лишь политическими мотивами. Следовательно, это политический акт. Если бы она была совершенным, ничем не ограниченным, абсолютным проявлением насилия, какой мы определили ее исходя из абстрактных понятий, тогда с самого начала она встала бы на место вызвавшей ее политики как нечто совершенно независимое от нее. Война вытеснила бы политику и, следуя только собственным законам, не подчинилась бы никакому управлению и никакому руководству, подобно взорвавшейся мине, а зависела бы только от организации, приданной ей при подготовке. Так считалось до сих пор всякий раз, когда недостаток гармонии между политикой и ведением войны приводил к попыткам теоретического осмысления. Но это не так, и такое представление ложно в своей основе. Действительная война, как мы уже показали, не крайность, разрешающая напряжение одним ударом; это действие сил, развивающихся не одинаково и равномерно. Иногда прилив этих сил оказывается достаточным, чтобы преодолеть сопротивление инерции и препятствий, иногда они слишком слабы, чтобы проявить какое-то действие. Война до известной степени представляет собой пульсацию насилия, то бурную, то более спокойную и, следовательно, более или менее быстро разрешающую напряжение и истощающую силы. Иначе говоря, война более или менее быстро подходит к финишу, но течение ее бывает достаточно продолжительным для того, чтобы сохранить ее подчинение руководящей разумной воле. Итак, если признать, что корни войны уходят в политическую цель, то естественно, что мотивы, вызвавшие ее, остаются первым и высшим соображением, с которым должно считаться руководство войной. И все же политическая цель не является деспотичным законодателем; ей приходится считаться с природой средства, которым она пользуется, и самой часто изменяться в соответствии с этим, но тем не менее политическая цель всегда остается тем, что прежде всего следует принимать во внимание. Следовательно, политика переплетена со всеми военными действиями и оказывает на них постоянное влияние, насколько позволяет природа сил, вызванных к жизни войной.
Война есть лишь продолжение политики другими средствами
Следовательно, мы видим, что война есть не просто политический акт, но также реальный политический инструмент, продолжение политических отношений другими средствами. Вся остальная специфика войны относится лишь к специфической природе средств, которые она использует. Военное искусство вообще и полководец в каждом отдельном случае вправе требовать, чтобы направление и намерения политики не вступали в противоречие с военными средствами, и это требование отнюдь не пустяк. Но какое бы мощное действие оно ни оказывало на намерения политики, все же это воздействие всегда следует считать лишь видоизменением их; ведь политические намерения есть цель, а война - ее средство, а средство никогда нельзя представить без цели.
Различие в природе войн
Чем больше и сильнее мотивы войны, тем более она влияет на все существование народа. Чем сильнее натянутость отношений, предшествующих войне, тем ближе война приближается к своей абстрактной форме, тем больше она будет направлена на уничтожение противника, тем больше будут совпадать военная и политическая цели, тем более чисто военной и тем менее политической будет война. Но чем слабее мотивы и напряжение, тем меньше будет естественное направление военного элемента, то есть насилие, совпадать с политической линией; тем больше, следовательно, война будет отклоняться от своего естественного направления. Чем сильнее политическая цель расходится с целью идеальной войны, тем больше кажется, что война становится политической.
Во избежание возникновения у читателя неправильных представлений, мы должны заметить, что под естественной тенденцией войны мы имеем в виду лишь философскую, логическую тенденцию, а не тенденцию сил, фактически задействованных в конфликте, например все эмоции и страсти воюющих. Несомненно, в некоторых случаях они также могут быть возбуждены до такой степени, что с трудом сдерживаются и направляются в политическое русло; но в большинстве случаев такого противоречия не возникает, потому что при существовании такого сильного возбуждения возник бы и соответствующий великий политический план. Если план направлен только на малую цель, тогда и подъем духовных сил масс будет также столь слабым, что эти массы потребуется не сдерживать, а стимулировать.
Все виды войны могут считаться политическими действиями
Возвращаясь к основной теме, заметим: если при одном виде войны политика как будто совершенно исчезает, тогда как при другом занимает очень видное место, мы все же можем утверждать, что один вид войны такой же политический, как и другой. Второй вид войны можно было бы считать более охваченным политикой только в том случае, если под политикой понимать не верную оценку положения вообще, а условное понятие осторожной, тонкой, а порой бесчестной хитрости, отвергающей насилие.
Влияние этой точки зрения на правильное понимание военной истории и на основы теории
Итак, мы видим, во-первых, что при любых обстоятельствах войну надо рассматривать не как нечто самостоятельное, а как политический инструмент; и, только приняв эту точку зрения, мы можем не оказаться в оппозиции всей военной истории. При таком представлении эта великая книга становится доступной для понимания. Во-вторых, эта точка зрения показывает нам, как должны быть различны по характеру войны в зависимости от мотивов и обстоятельств, из которых они проистекают.
Первый самый крупный и самый решающий акт работы мысли государственного деятеля и полководца состоит в том, чтобы правильно определить войну, в которую он вступает, и не принять ее за то, чем она при данных обстоятельствах быть не может. Следовательно, это первый, наиболее всеобъемлющий из всех стратегических вопросов.