Первая генуэзская каракка прибыла в Брюгге в 1277 г. Вторую увидели в Лондоне в следующем году. Двадцать лет спустя связи между Италией и северными портами стали стали частыми. А к 1320 г. они уже были регулярными. Тосканская промышленность работала на английской шерсти, а Брюгге выдвинулся как крупный центр распространения средиземноморских товаров по всей Северной Европе. Дорогу от Александрии в Египте до Новгорода в России обеспечили надежные порты перегрузки. Гибралтар убил шампанские ярмарки.
Французы это еще плохо понимали, поглощенные политическими дрязгами и тяжестью повседневных проблем. Бордосцы экспортировали гасконское вино, но перевозили его английские, а не бордоские караваны. То же можно было сказать и о судах, заходивших в Бургнёф за солью, чтобы снабжать северные страны. Бретонский каботаж, дьеппское рыболовство, торговля руанцев с англичанами - все это были предприятия малого масштаба. Дерзость на морях и большие океанские авантюры французы оставляли другим. Морское пространство захватывали, с одной стороны, генуэзцы и венецианцы, с другой - англичане и голландцы. На золотых путях их вскоре настигнут кастильцы и португальцы.
Маршруты изменялись, этапы перемещались. Главным был "этап" английской шерсти. Известно, что он помещался в Сент-Омере, в Брюгге, в Антверпене. В 1363 г. его учредят в Кале, используя укрепленный плацдарм, который обойдется Эдуарду III очень дорого. На таком этапе особые купцы, "степлеры" (staplers), встречали покупателей со всей промышленной Европы. Но итальянцам удалось добиться прямых поставок из Англии, что было дешевле. Им это стоило изрядных сумм в золоте, которые они безвозвратно ссудили королю Англии накануне его первых кампаний на материке.
Но крупные ярмарки новой Европы тяготели к востоку. Если на пользу шалонским ярмаркам пошел упадок шампанских торговых перекрестков, то женевские ярмарки извлекли выгоду из смещения на восток дорог через Альпы, а ярмарки в Берг-оп-Зоме, оказавшись на пересечении морских дорог и путей по Рейну, стали одним из главных рынков купеческой Европы.
Финансовым центром Западной и Северной Европы все-таки был Брюгге - одновременно средоточие экономических инициатив, место встреч и обменов, центр расчетов и компенсаций. Но Париж приобретал все новые экономические функции. Его торговый рынок охватывал бассейн Сены и соответствовал уровню потребления столицы - такой столицы, которая была также центром экономических решений и информации, равно как и политических решений. Финансовым своеобразием и размахом он во многом был обязан выкачиванию налогов, которые подпитывали уже очень централизованный административный механизм. Во многих отношениях простая перевалочная база для Брюгге, Париж имел собственную динамику благодаря чрезвычайной концентрации людей, наличных капиталов и благоприятных возможностей.
Кризис сеньории
Трещину дали не только рамки промышленной экономики, причем еще до войны. Во всех отношениях разваливались и сеньориальные рамки сельской экономики. Здесь внутренние факторы кризиса опять-таки сыграли более важную роль, чем внешняя агрессия. Последняя везде - так же как чума и грабежи бродячих компаний - нанесет роковой удар уже подорванной системе.
В первую очередь доход перестала приносить земля. Большая часть податей, которыми крестьяне были обязаны в качестве постоянной арендной платы за "держание" (tenure), не менялась уже самое меньшее два века. За что платили денье "чинша" в 1100 г., за то и в 1340 г. все еще должны были платить то же денье. Инфляцию никто не предусмотрел. А между тем с 1100 по 1340 гг. денье потерял две трети стоимости. Что с этим можно было поделать?
Но если при Людовике VI сто ливров дохода давали сеньору возможность купить двадцать килограммов серебра, то в конце царствования Филиппа VI за них можно было приобрести менее трех килограммов этого драгоценного металла.
Эта постепенная эрозия ренты хорошо ощущалась уже в середине XIII в., а в начале XIV в. ее последствия усугубил застой цен на зерно. Натуральные повиннности, "шампар" (champarts), которые стали взимать за землю позже, уже предвидя риск фактического сокращения податей, зафиксированных в денежной форме, десятины (dimes), отчасти начисляемые в снопах и фруктах, конституированные ренты, выплачиваемые в буасо и сетье, - всего этого не хватало на обычные расходы сеньора: на оплачиваемых слуг, на утварь, на аристократический образ жизни, на оружие и набеги.
Даже бедствия, которые одно время потрясли конъюнктуру цен, были не в состоянии переломить эту тенденцию. Из-за роста смертности - в первую очередь в 1315–1317 гг. - поднялась цена на хлеб, поскольку по мере уменьшения числа рабочих рук зерно дорожало. Но если зерно дорожало, то потому, что повышалась зарплата сельскохозяйственных рабочих и дороже стоили промышленные продукты. Сеньор, плативший работникам, и крестьянин, покупавший новые железные орудия, знали, что в конечном счете повышение цен на зерно мало что им даст. Из этого положения могли выйти лишь очень крупные сеньории - те, у кого оставался большой излишек, пригодный для продажи, и которые, таким образом, действительно могли выгадать от скачков рыночных цен, несмотря даже на рост себестоимости. У других же, чей доход и в обычное время постепенно снижался, он точно так же падал, когда кризис на несколько месяцев нарушал застой цен. Понятно, что большинство не могло выявить реальных причин беды. Упадок сеньориального режима немного задержали хлебные кризисы. Но они его не остановят.
Тем временем распадалась внутренняя связность домена. Его основой была взаимодополняемость двух частей сеньории - "господской запашки" (reserve), непосредственно принадлежащей сеньору, и "цензивы" (censive), наделов держателей. Долгое время барщины, которой были обязаны держатели, в основном хватало для обработки земель господской запашки. Теперь с барщинников было уже взять нечего, и приходилось нанимать сельскохозяйственных работников.
Барщинником (corveable) назывался человек, обязанный выполнять определенный тип работы в течение определенного времени. Она редко бывала сдельной. Два дня пахоты, а не тридцать борозд. Три дня гужевых перевозок, а не перевозка ста мешков. В результате барщинник неминуемо приходил поздно, работал мало, тратил время на еду и питье, отдыхал по всякому поводу и уходил, как только предоставится возможность. Но требовал, чтобы его кормили как следует.
Таким образом, барщина обходилась достаточно дорого сеньору, который прибегал к ней. Разве что ему удавалось договориться с крестьянами, для которых подобная система тоже не была выгодной, поскольку отрывала от собственной земли, своего держания как раз тогда, когда там была масса работы. Когда было нужно собрать урожай до дождя или созревший виноград, работа на сеньора мешала крестьянину работать на себя. И на своей земле крестьянин собрал бы другой урожай.
Поэтому держатель был готов платить, чтобы больше не быть обязанным жать на земле сеньора прежде, чем на своей. Он выкупал свои барщинные повинности. В начале XIV в. во многих деревнях все жители "отмежевались" (abornés) или "подписались" (abonnés), то есть повинностям был поставлен предел.
Но оплата за "подписку" фиксировалась в денежной форме, а деньги обесценивались. На эту удочку уже издавна попадался сам король, судя по этому документу, касающемуся его нормандских доменов:
Далее, есть пять вальвассоров. Служба оных оценивается в сто су. На оных вальвассоров возложена служба, каковой они обязаны, барщинная пахота и боронование, перевозка снопов в августе, каковою они обязаны, для каждого за пятьдесят су, оплачиваемых каждым из года в год…
Далее, есть три человека, каковые обязаны двумя днями перевозок, оцениваемыми в два су шесть денье.
Далее, три человека с тремя лошадьми обязаны ездить в Дьепп за сельдью раз в год.
Далее, три человека обязаны доставлять сеньору зерно, когда сеньор захочет, из Ардувиля в Павильи, и сено на поля дважды в год, и каждая служба оценивается в четыре су.
Оные три человека, сиречь Жан Эганье, Гильом Бюрель и Гильом Баго, освобождены от служб, каковыми они обязаны, за шесть су ежегодной ренты каждый.
Но крестьяне были хитры. Многие сельские общины в изменениях, происходящих в домене, нашли способ отделаться от всего - и от барщины, и от "подписки". Легко отказаться выполнять повинности и собственноручно трудиться, когда знаешь, что сеньор роздал в наделы все земли, на которых когда-то работали барщинники. Какой смысл платить, если у сеньора больше нет обрабатываемых полей?
Таким образом, сеньория теперь зависела от батраков. В этом не было ничего страшного, когда демографическое давление вынуждало людей искать работу. Тревожной эта ситуация стала, когда зарплаты поднялись и одновременно достигли потолка цены на зерно. Земельный доход все меньше мог обеспечить вложения капитала, необходимые для содержания земель. К тому же сеньору нужно было являться и ко двору принца, и на войну, так что он забросил сеньорию и эксплуатировал ее, не заботясь о будущем. Не видя больше в земле того источника доходов, каким она по преимуществу была для предыдущих поколений, аристократия предпочитала доходы от службы. Придворная, судебная и административная, военная служба давали жалованье, пенсии, дары и даже выкупы. Круг замкнулся. Сеньор включился в систему жалований.
Земли, которые иногда продавала старая аристократия, скупали многочисленные нувориши, жаждавшие престижа. Бюргеры, ищущие надежного, а то и прибыльного вложения капитала, горожане, которым повезло таким образом обеспечить снабжение своего дома, - все они не были предпринимателями, преобразующими хозяйственную систему. Не в их силах было остановить процесс деградации сеньориальной экономики. Эти первые бюргерские приобретения, покупки чинша, ренты, прав на рынки на самом деле представляли собой лишь вложения капитала - город еще активно не включился в жизнь деревни. Деловой человек не взял пока в руки руководство ей, а у королевского советника, когда он покупал целую сеньорию, не было других амбиций, кроме как следовать примеру коллеги, уже обеспечившего себе наследство.
Был ли собственник земли потомком старинного феодального рода или только что приобрел ее, связь между землей и хозяином слабела; замок еще был резиденцией, иногда временной, но уже не центром сельского управления. По сравнению с предшественником сеньор видел меньше преимуществ в сохранении ради собственной эксплуатации той "господской запашки", которая прежде была сердцем сеньории и обеспечивала ее связность.
И он раздавал в надел оставшиеся земли. Он возобновлял процесс, начатый с появлением первых цензив франкской эпохи, процесс, прерванный на несколько веков в результате того, что в технике и в экономике установилось некое равновесие.
Выгоду от этих новых наделов получал отнюдь не средний крестьянин, уже переживавший трудности со своим держанием. Он бы не вдруг взялся обрабатывать участки, значительно превышающие его старую цензиву. Получателем новых наделов, "фермером" (fermier) или "арендатором" (metayer) бывшей господской запашки был первый парень на деревне, тот, кто больше всех приобрел в прежние времена, владелец лучшего инвентаря и самых крепких упряжек. Он мог вложить в дело достаточно денег, чтобы ввести новые арендованные земли в эксплуатацию. Богатый крестьянин укреплял свое положение. Тем хуже было для других.
В той Франции, над горизонтом которой сгущались тяжелые тучи, непрестанно углублялась пропасть между разными социальными слоями. Пропасть между процветающим бюргером, сменявшим оловянную посуду на серебряную, и работником текстильной мастерской или подручным строителя. Их объединяло только то, что они живут в городе. Пропасть между зажиточным земледельцем, собственником своих плугов и амбаров, и поденщиком, подрабатывающим на чужой земле, чтобы дополнить скудный доход со своей. Все эти люди различались умением адаптироваться, уверенностью в завтрашнем дне, способностью к развитию.
В начинающемся кризисе кое-кто увидит средство удержаться на плаву. Некоторые в этом преуспеют. Другие пойдут ко дну. Никто не знал, что война окажется Столетней, а недоедание дождливых лет будет способствовать чуме. Но все чувствовали, что легкие времена прошли.
Глава III
Война, плохо начавшаяся
Ко Дню всех святых 1337 г. в Париж прибыл Генри Бергерш, епископ Линкольнский. Прелат привез послание короля Англии, адресованное "Филиппу Валуа, именующему себя королем Франции". Это означало одновременно разрыв оммажа, принесенного в Амьене, постановку под вопрос наследования французской короны и объявление войны.
Погоня за союзами
Значительно ускорило начало войны решение, принятое за год до того собранным в Ноттингеме парламентом: он вотировал субсидию, запрошенную Эдуардом III на это предприятие. Король Англии снарядил военный флот и послал оружие в Гиень. Чтобы разорить фламандскую промышленность и заставить сукнодельческие города - Ипр, Гент, Брюгге, Лилль - из соображений выгоды перейти на сторону англичан, он в конце 1336 г. запретил всякий экспорт английской шерсти во Фландрию. Перед промышленниками встала жестокая дилемма - выбор между французскими покупателями и английскими поставщиками. Эдуард III даже предпринял личную инициативу, чтобы упрочить новую экономическую ситуацию: в феврале 1337 г. он предоставил широкие привилегии всем иностранным работникам, которые поселятся в английских городах. Импорт иностранного сукна был запрещен. Англия намеревалась обойтись без Фландрии.
Эдуард III умело подстегивал враждебность между северными княжествами, уже тогда соперничавшими друг с другом: он покровительствовал английскому экспорту в Брабант, молодая промышленность которого (сукноделие Мехелена и Брюсселя) начинала успешно соперничать с традиционными крупными центрами Фландрии. Брабантцы получили тридцать тысяч мешков шерсти при единственном условии, чтобы ничего из этого не перепало ремесленникам Фландрии. Возможно, простым совпадением был тот факт, что Робер д'Артуа, как раз укрывшийся при английском дворе, одно время находился в Брабанте и что в ответ на замечания короля Франции герцог Иоанн III Брабантский с достоинством ответил, что приказам не подчиняется. Герцогство Иоанна III не входило в состав королевства, и он принимал у себя кого угодно.
В Рейнской области Европы, иначе говоря, на западных границах Священной Римской империи германской нации, стерлинговая дипломатия развернула деятельность, открыто направленную против французского короля. В Валансьене, у ворот королевства, английские послы некоторое время держали "биржу союзов", где ненависть к Валуа можно было обратить в звонкую монету.
Этого было вполне достаточно для юридически обоснованного обвинения герцога Гиенского в предательстве. Но Филипп VI не желал учитывать, что и его поведение отнюдь не выглядело поведением образцового сеньора. Не он ли сосредоточил в Нормандии свой флот и подстрекал шотландцев против Эдуарда III? Король Франции сделал вид, что видит только происки своего аквитанского вассала. 24 мая 1337 г., за отказ явиться на суд, Эдуард III был заочно приговорен к конфискации (commise) фьефа, то есть герцогства.
Какой-то момент папа Бенедикт XII лелеял надежду избежать худшего, поскольку война обоих королевств делала иллюзорными его планы крестового похода. Он добился от короля Франции отсрочки конфискации. Филипп VI пообещал занять герцогство только в следующем году.
Реакция Эдуарда III была той, какой следовало ожидать, - вызов, доставленный епископом Линкольнским. Все были за войну. За войну феодальную, можно сказать, войну традиционную. Хотя Эдуард III и был изначально не допущен к наследию Капетингов как иностранец, разразившаяся война уже не выглядела конфликтом разных стран, как прежние столкновения Капетингов с Плантагенетами. Сражаться предстояло из-за захвата наследства, из-за незаконного присвоения фьефов, из-за посягательств сюзерена на естественные права вассала, из-за недостаточной верности вассала, к которой его обязывал оммаж.
Герцогом Гиенским был король Англии, шотландские союзники французского короля боролись против Англии, экономика Фландрии должна была выбирать между Францией и Англией. Очень скоро сложилось впечатление, что назревает англо-французская война. Впечатление, усиленное тем фактом, что Гиень была не в состоянии обороняться одна и что под властью одного герцога, оцениваемой по-разному, аквитанцы оказались расколоты. В конечном счете войну против турского ливра оплатил стерлинг. И с опустошительными набегами на Францию придут из-за Ла-Манша.
У французов, однако, еще не было чувства, что они сражаются с Англией, как они не противостояли Германии, громя под Бувином войска Оттона Брауншвейгского. Для современников Филиппа VI время национализма еще не настало. Пока что продолжалась эпоха феодальных клиентел. Столкнутся две системы договорной зависимости - оммаж против покровительства, - которые будет дополнять и модифицировать покупка временных приверженцев.
Таким образом, погоня за союзами, ставшая в 1337 г. главным делом для обеих враждующих групп, происходила как в долгосрочной перспективе традиционных отношений, завязанных на константах экономических и политических интересов, так и в очень краткосрочной - в перспективе дипломатии звонкой монеты.
Главной территорией этой погони за союзами был исключительный политический комплекс, который позволительно назвать - с риском впадения в анахронизм - Нидерландами. Здесь сталкивались еще Филипп Красивый и Эдуард II. Эдуард III предпринял тот же обходный маневр, единственный, каким можно было ударить во французский тыл, если фронтом считать Гиень, и помешать таким образом быстрому захвату остатков Аквитанского герцогства. Но Фландрия была какой угодно, только не единой. Сначала простые ремесленники стояли за графа и против патрициев, которые еще в 1300-е гг. составляли партию французского короля и были людьми лилий, "leliaerts", как их называли. А через двадцать лет граф при поддержке французского короля и опираясь на Гент подавил восстание в Приморской Фландрии.