- Я всегда считал эти антиалкогольные программы пустой и бесполезной болтовней, - сказал Энтони. - Впрочем, надеюсь, что Моник действительно бросит пить. Но насколько это переменит ее характер, вот вопрос. Люди при любых обстоятельствах остаются тем, что они есть.
Слова мужа потрясли Бритт до глубины души. Она ведь не лучше Моник. Вся и разница между ними в том, что та действовала открыто, а она - исподтишка, как змея, пригревшаяся на груди у собственного мужа. Ложь и притворство. Моник хоть не притворялась, оставалась сама собой, Бритт ощутила новый приступ душевной боли. Неужели она обречена на эту пытку до окончания дней? Как ей жить с таким грузом на душе?
Когда Одри убрала со стола, Энтони повел всех к рождественской елке посмотреть, нет ли там подарков для Дженифер. Десерт может и подождать.
Бритт старалась держаться от Элиота как можно дальше. Она была сейчас так же напряжена, как и в те минуты, когда он появился в их доме в день выборов. И все же его присутствие оказывало на нее весьма сложное воздействие. Неделями она старалась отдалиться от него эмоционально. Но стоило ей увидеть его, как она начала вспоминать того мужчину, которому отдавалась с такой страстью, мужчину, который говорил о своей непреходящей любви. Она попыталась не думать о нем, переключить все свое внимание на Энтони, на гостей. Но Элиот был здесь, в нескольких шагах, и напряжение ее усиливалось от сознания, что они могут никогда больше не увидеться…
Заметив, что из коридора заглянула Одри, она ухватилась за это как за спасение, покинула гостиную и ушла с экономкой на кухню.
- Когда подавать десерт, миссис Мэтленд, прямо сейчас?
- Нет, Одри, думаю, чуть позже. Но вы можете не ждать. Я и сама прекрасно со всем справлюсь. Идите домой.
- Вы уверены, мэм, что управитесь? Если хотите, я задержусь. Дома меня все равно никто не ждет, племянник объявится только завтра.
- У вас был тяжелый день. Пора отдохнуть, Одри.
Когда экономка надела пальто и взяла свою сумку, Бритт поздравила ее с Рождеством и вручила от себя и Энтони конверт.
- Спасибо, мэм, вы ужасно какая добрая. И Бог даст вам за это счастье.
Они обнялись, и Одри, попрощавшись со всеми, ушла, сказав, что еще поспеет на автобус. Бритт осталась на кухне. Когда вода для кофе уже закипела, дверь в кухню кто-то открыл. Она обернулась. Это был Элиот. Его внезапное появление заставило ее замереть. Она перевела дыхание, чтобы сказать хоть что-нибудь, но слова не шли с ее уст.
- Пока все развлекают Дженифер и забавляются с ней, я решил с вами поговорить.
- Элиот, нам нечего сказать друг другу.
- Сказать есть что, и немало, Бритт. Но я понимаю, сейчас не время и не место. Мы можем встретиться на этой неделе за ланчем?
Этого вопроса она боялась больше всего. Уж одних взглядов, которые он бросал на нее весь вечер, хватило ей сполна. Теперь он появился здесь, на кухне. Но встретиться с ним где-то вновь!..
- Нет, - ответила она, качая головой. - Нет!
- Мне необходимо поговорить с вами.
- Если о нас с вами, - сказала она, понизив голос, - то тут не о чем говорить! Я поклялась Всевышнему, что не стану говорить с вами. Я даже видеть вас не хотела, только ради Энтони вытерпела сегодняшний вечер. Пожалуйста, не просите меня ни о чем! - Он пристально смотрел на нее. - Прошу вас, - добавила она еле слышно, - оставьте меня…
Несколько минут, показавшихся ей вечностью, он стоял недвижно и молчал. Наконец повернулся и направился к двери. Но там, у дверей, остановился и, опершись рукой о дверную раму, сказал:
- Я не хотел причинить вам боль, Бритт. Но я все еще не верю, что это то, чего вы хотите. - С тем и покинул кухню.
Бритт присела за стол, ослабев от пережитой тревоги. Сердце неистово билось, руки дрожали. Она не знала, что делать со своей жизнью. Из глаз ее хлынули слезы.
ЧЕВИ-ЧЕЙЗ, ШТАТ МЭРИЛЕНД
10 января 1989 года
Холодный ветер задувал с севера, сквозняками проникая через окна в спальню. Ближе в полуночи Бритт проснулась и вот уже час лежала без сна, терзаемая все теми же страхами и угрызениями совести. Особенно ее мучило, что всякий раз, стоило ей подумать о ребенке, которого она вынашивает, как в сознании ее неминуемо появляется Элиот.
С того рождественского вечера он не делал больше попыток встретиться с ней. Осознав, что подсознательно она все время ждет этого, Бритт смертельно испугалась. Элиот становился ее бредом, навязчивой идеей, она - страшась и желая этого - представляла себе тот момент, когда он вновь появится на пороге их дома.
Энтони оставался в неведении. Да у него хватало и своих проблем. Он разговаривал с Харрисоном, пытаясь убедить его вернуться к Эвелин, встречался с его адвокатом. Но узнал только, что официальный развод намечен на конец недели, а до этого предстоит публичное извещение. Эвелин смирилась, окончательно потеряв надежду.
К тому же Энтони Мэтленд переживал сейчас тяжелейший за все время своей карьеры кризис. В понедельник Верховный суд заслушивал устные заявления по делу "Руссо против Клосона", доводы за и против запрещения абортов. Бритт присутствовала, она сидела на галерее. Энтони, ведущий судья , слушал ораторов внимательно, говорил мало, и по виду его невозможно было определить, что у него на уме. Даже Бритт, достаточно хорошо, казалось бы, изучившая мужа, не могла предугадать, какое он примет решение.
По возвращении домой Энтони за весь вечер едва ли вымолвил пару слов. Бритт надеялась, что он выразит желание поделиться хоть чем-то из своих раздумий и переживаний, но он молчал. Она услышала его вздох и поняла, что муж не спит. Даже теперь, ночью, когда другие члены суда наверняка спокойно спят, он продолжал мучительно искать единственно верное решение. Повернувшись к нему, она увидела, что взор его устремлен в потолок, а глаза поблескивают в лунном свете, падающем из окна.
- Не спишь? Думаешь о завтрашнем дне? - прошептала она.
- Да. Знаешь, я никогда еще не был в таком раздрае… - Она погладила мужа по плечу, пытаясь хоть как-то утешить его беспокойство. - Смешно, в конце концов, - продолжил он. - У меня вполне определенное отношение к абортам, но я просто не знаю, что решить по этому делу. Будь я законодателем, то поддержал бы билль, запрещающий аборты в том случае, если нет медицинских противопоказаний. - Бритт ничего не ответила. - Я знаю, тебе неприятно слышать такое, но это правда.
Бритт действительно испытывала огорчение. Отношение Энтони к абортам никогда не было для нее секретом, и она всегда немного расстраивалась, когда он говорил об этом.
- Я сочувствую аргументам относительно свободы женщины распоряжаться своим телом, - сказал он. - Но в душе убежден: это не единственная точка зрения, достойная сочувствия. И должен принять решение, которое может в чем-то ограничить права людей.
Несколько минут они молчали. Потом Энтони снова заговорил:
- Я не законодатель, я арбитр и защитник права. Не все из нашей судейской братии понимают, в чем заключается их роль, но я пришел именно к такому осмыслению наших истинных функций. В решении же данной проблемы суду фактически предстоит выступить в роли законодателя. И как распределятся голоса членов суда? Пять голосов - это было бы прекрасно, мне оставалось бы лишь беспристрастно зафиксировать мнение остальных троих. Но если завтра в суде четыре голоса будет подано за право на аборты, а другие четыре - за их запрещение, именно мой голос будет решающим.
Бритт уловила в его голосе нотку неподдельной муки. Ее муж - человек принципов, но способен на сострадание и вопреки своим принципам. Иными словами, для него любое решение по этому делу - мучительно…
- Весь день я находился в смятении. И был в конце концов потрясен простотой решения. Суд тут бессилен. Только передача вопроса в руки законодателей и представляется мне этим верным решением, причем выдержанным в самом демократическом духе.
Услышав эти его слова, Бритт испытала облегчение, у нее даже возникло подобие надежды, и она сказала:
- Ты пришел к такому выводу, прослушав устные заявления?
- Знаешь, мне помог в этом Уильям.
- Уильям Браун?
- Да, занятный парнишка… Он единственный из моих служащих, способный выступить крестовым походом против любого решения суда по любому вопросу, если в нем хромает логика. Его рассуждения и привели меня к мысли, что вопрос этот не в компетенции суда. Его аргументы зиждятся на том, что наше общество ставит личное выше общественного. Во всяком случае, провозглашает это.
- Вот как! А я никогда не рассматривала вопрос с этой точки зрения.
- Да и я, собственно говоря, тоже. Хотя что-то в этом роде и приходило мне в голову. Есть люди, включая кое-кого и в Верховном суде, которые не согласятся с моим заключением по делу. Но их выпады могут оказаться тем самым крючком, на который я, образно говоря, в конечном итоге и повешу свою шляпу.
- Звучит так, будто ты уже принял решение.
- Нет, я все еще колеблюсь, родная. Поверь, не очень-то легко выступать против общепринятых ценностей и верований. Сам я противник абортов, но не могу утвердить свое частное убеждение путем судебного решения. Наш младенец, заключенный в твоем прекрасном лоне, говорит мне совершенно определенные вещи, и я на его стороне. Но, боюсь, это касается только моего собственного, мною зачатого младенца, а не вообще всех младенцев, зачатых в нашей огромной стране при самых разнообразных обстоятельствах. Любовь к своему бэби я не могу и не должен переносить на всех нерожденных детей. Возможно, те, кто решил прервать беременность, не правы, но у меня-то какое право запрещать им это, лишив их свободы выбора? Чем больше я думаю об этом, тем глубже осознаю, что могу стать инструментом исполнения чего-то, чего я лично не приемлю и к чему испытываю глубокое отвращение.
Бритт понимала, что он имеет в виду. Вероятно, в этом процессе он примет сторону женщин, будет настаивать на том, что они должны иметь право на свободный выбор. Но странно, триумфа она не испытывала. Напротив, чувствовала пустоту, потерянность, тонула в чудовищном море собственной вины. И все же восхищение благородством мужа превосходило сейчас все остальные чувства. Она нашла под одеялом его руку.
- Энтони, дорогой, я хочу, чтобы ты знал: я очень люблю тебя.
Он приподнялся на локте и коснулся ее лица.
- Дорогая моя, это для меня важнее всего на свете.
Она заплакала. Безмолвно. И не столько о себе, сколько об Энтони.
* * *
Накануне вечером Энтони вернулся из суда подавленный, недовольный собой и своими действиями, и Бритт решила, что лучше всего ободрит его обсуждение их планов на будущее. Да и пора было определить дату официального объявления о приближающемся прибавлении семейства. Ведь это скоро станет заметно по ее фигуре, ждать осталось недолго, каких-нибудь несколько недель.
Хотя среди судей не особенно принято приглашать друг друга на семейные торжества, Энтони хотел как-то отпраздновать событие со своими коллегами. Лучше всего для этого подходил, конечно, семейный обед, на который можно пригласить и нескольких его сослуживцев… Но кто, кроме Эвелин, остался у них из всего семейства? Видно, придется ограничиться ланчем.
В то утро Бритт волновалась больше обычного, зная, что как раз сейчас Энтони и другие судьи выносят решение, которое многие годы потом будет воздействовать на миллионы судеб. Нервничая, она бродила, ломая руки, по дому. Не лучший способ проводить время, но, увы, прообраз той жизни, что ожидает ее в ближайшие несколько лет. Вновь и вновь она переживала свою вину и понимала, что расплачивается за грехи. Что еще она может сделать для Энтони?
В воскресенье, когда он вернулся от мессы, они предприняли прогулку. Погода стояла холодная, но солнечная. Энтони говорил о бэби, спросил, купила ли она что-нибудь из вещиц для новорожденного младенца. Бритт пообещала обязательно сделать это, но времени еще достаточно, причин для спешки нет.
Она сказала это не вполне искренне. На самом деле она боялась, что такие покупки сделают еще мучительнее ее переживание своего греха. Бритт понимала, как это эгоистично - Энтони наверняка понравилось бы, если в один из вечеров она бы показала ему милые и трогательные детские вещи, которыми помаленьку начала запасаться. Воспоминание об этом разговоре вернуло ее к действительности. Может, сегодня и начать?
Бритт решила отправиться в Джорджтаун. Еще раньше она приметила маленький магазинчик детских товаров на Висконсин-авеню. Она поедет туда, купит несколько вещиц, перекусит где-нибудь и, возможно, позвонит Эвелин. Ее свояченица вот уже пару месяцев в полном расстройстве. И поскольку она, Бритт, сейчас не работает, почему бы ей не потратить наконец немного времени и сил на то, чтобы приободрить Эвелин? В конце концов, если кто и нуждается в дружеской поддержке, так это она…
Магазинчик доверху был набит прелестными детскими вещицами, один вид которых не мог не пробудить материнских чувств. Но к этим чувствам, увы, примешивались и совсем другие. Все, что касалось младенца, напоминало ей о том, кто его отец. Она боялась будущего, боялась рождения своего ребенка. А что если окажется, что он как две капли воды похож на отца?
Бритт присмотрела несколько прелестных, мягких и пушистых, крохотных распашонок и стопку пеленок и вдруг увидела, что в магазин вошел темноволосый мужчина с маленькой девочкой. Она вздрогнула, но тотчас поняла, что это не Элиот с Дженифер. Где бы и когда она ни увидела малышку возраста Дженифер, она тотчас вспоминала госпиталь в Истоне, который они навещали вдвоем, а вслед за тем их любовь "под розой", как Элиот называл это. Нахлынув, воспоминания возвратили ей собственный образ в каком-то искаженном виде, будто то была не она, а совсем другая женщина, незнакомая ей…
Джорджтаун находился недалеко от Фогги Боттом, там при большом гастрономе был кафетерия, где они с Эвелин несколько раз встречались за ланчем. Здесь Бритт и решила перекусить. Войдя в холл кафетерия, она увидела у телевизора кучку людей, внимательно смотрящих программу новостей.
- Что случилось? - спросила она у кого-то.
- Мэтленд умер, - прозвучало ей в ответ.
Сердце Бритт остановилось.
- Который из них? - спросил кто-то из вновь подошедших.
- Сенатор от штата Мэриленд. Инфаркт.
АРЛИНГТОН, ШТАТ ВИДЖИНИЯ
14 января 1989 года
День похорон выдался на редкость холодным. Когда процессия проезжала над Потомаком, Элиот смотрел из окна лимузина на затянутые туманом холмы, заметно поседевшие от падающего снега. Траурная процессия, сопровождающая останки Харрисона Мэтленда после заупокойной службы в кафедральном соборе святого Матфея, таяла буквально на глазах.
Покинув собор, Элиот заметил в группе приятелей и помощников Харрисона молодую женщину. Судя по заплаканному лицу, это и была Мэджин Тьернан. Лишь она да еще двое из этой группы выдержали до конечного пункта процессии - Арлингтонского кладбища.
По официальной версии, Харрисон опочил, оставив скорбящую вдову, с которой он счастливо прожил тридцать лет. Но весь Вашингтон знал, что свой смертный час сенатор встретил не в лоне семьи. Элиот уже слышал историю этой смерти. Помощники сенатора примчались в квартиру Мэд Тьернан в тот момент, когда навстречу им выкатывали носилки с Харрисоном. Он был уже мертв, сраженный обширным инфарктом в объятиях своей любовницы. Чуть раньше, когда приехала "скорая помощь", та в чем мать родила все еще суетилась вокруг сенатора. НО к прибытию первого помощника сенатора она была уже полностью и соответственно случаю одета. В увозившей тело машине, куда ей удалось пробиться, на нее было страшно смотреть. Увести ее от носилок, на которых лежал мертвый Харрисон, сенаторским помощникам удалось только тогда, когда в больницу приехала Эвелин.
В вечерних теленовостях показали прибытие Эвелин в госпиталь. Мэджин, естественно, в кадре не оказалось. Официальный бюллетень, подготовленный в офисе покойного сенатора, гласил, что смерть наступила в первой половине дня, в разгар совещания с группой сотрудников.
В церкви Элиот сидел позади Эвелин, Энтони и Бритт. Время от времени он поглядывал на затылок и плечи Бритт, и его страшно тянуло прикоснуться к ней. В последнее время он, до конца осознав, как мучительно для нее случившееся, особенно остро чувствовал свою вину во всем, что произошло с ними. Он вторгся в чужую жизнь, он разрушитель. Но вера в то, что они с Бритт предназначены друг для друга, его не оставила. Провидение ли так решило, судьба или что там еще контролирует предназначение людей, но неизбежность слияния их судеб не была дарована им с божественной простотой и легкостью, она сулила долгий и тяжкий путь к счастью. Он теперь начинал понимать, как дорого придется заплатить за это дарованное судьбой предопределение, ибо оно, предопределение, опоздало явить себя своевременно.
Единственным его утешением была Дженифер. Видя ее трогательную беспомощность и зависимость от него, Элиот с особой радостью выполнял отцовские обязанности. Конечно, он не мог быть с ней все время, и мысль о том, что целый день за ней присматривает нанятая женщина, была ему неприятна. А с тех пор, как Моник заявила о намерении любыми способами отобрать у него дочь, тревога постоянно жила в его сердце.
Изменив образ жизни, Моник была тверда в своем намерении.
Прежде Элиот мог не считаться с Моник - существом вздорным, готовым затеять тяжбу ради обретения собственной гордости и самоуважения. Теперь, когда та изменила образ жизни, он был вынужден признать, что ее мотивы стали куда основательнее и что все, что она делала теперь, она делала всерьез. Недавно Моник позвонила его адвокату и заявила, что теперь она имеет все права и возможности быть единственным опекуном своего ребенка. Элиот рассмеялся, услышав эту новость, но адвокат заверил его, что это не поза и не пустая угроза.
- Что она думает предпринять? Оклеветать меня?
- Для начала она хочет просто встретиться, - сказал адвокат. - С глазу на глаз. Но говорить будет только она, не слушая доводов и возражений другой стороны.
- К чему тогда эта встреча?
- Я задал ее адвокату тот же вопрос, но он сказал только, что у нее есть на то свои причины.
- Хорошо, передайте ей, что я согласен. Пусть она позвонит мне.