Ланс издал звук, больше всего напоминавший голодное ворчание зверя, и его могучие руки с силой обхватили Хани. Его язык раздвинул ее губы с такой неистовой страстью, что она даже слегка оторопела. Ланс немедленно воспользовался ее замешательством и увлек Хани на песок, так что они оба оказались стоящими на коленях друг перед другом. Не отнимая рта от ее губ, он привлек Хани к себе, и его руки заскользили по ее обнаженной спине.
– Надеюсь, ты знаешь, что делаешь, – пробормотал принц, покрывая поцелуями ее лицо, глаза и шею. – Ты сделала все, чтобы я потерял голову, так что теперь пеняй на себя!
Взявшись обеими руками за воротник рубашки принца, Хани потянула ее вниз, освобождая его плечи и напряженные бицепсы.
– Я знаю, что я делаю, – шепнула она, целуя его в плечо. – Я знаю это очень хорошо!
Ланс дышал часто, хрипло, а бешеные удары сердца, казалось, сотрясали все его тело.
– Ты должна обещать мне только одну вещь, Медок, – пробормотал он, повалив Хани на песок и расстегивая ее зеленовато-синие шорты. – Никаких абортов! – Его лицо стало суровым. – Что бы ни случилось, никаких абортов, договорились?
Хани нежно улыбнулась в ответ. Именно эти слова она и мечтала услышать от него! Но, Боже, как же плохо он ее понимает… Сколько еще ему предстоит узнать о ней и о ее великой любви!
– Договорились, – негромко шепнула Хани, прижимая его к себе. – Что бы ни случилось, любимый…
6
Ветер налетел на остров с утра, но вначале он лишь развевал волосы Хани и показался ей легким бризом. Однако вечером, по дороге в усадьбу, она почти не могла дышать. Последние несколько ярдов они с Лансом преодолели с огромным трудом и наконец, задыхаясь, поднялись на каменное крыльцо. Входную дверь Ланс распахнул, даже не постучав; втолкнув Хани внутрь, он быстро захлопнул ее и привалился спиной к тяжелым дубовым филенкам – словно для того, чтобы помешать ветру взломать эту преграду и ворваться в усадьбу следом за ними.
Тщетно пытаясь пригладить пришедшие в беспорядок волосы, Хани повернулась к Лансу и весело поглядела на него.
– Похоже, ты прекрасно знаешь, когда следует вспомнить о вежливости и благосклонно принять приглашение на обед, – сказала она. – Еще немного, и этот ураган мог бы унести нас в море! Должно быть, я выгляжу ужасно…
– Мне нравится, – негромко ответил Ланс, с любовью оглядывая ее растрепавшиеся светло-золотые волосы и кремово-белую блузку, выбившуюся из-за пояса облегающих шоколадно-коричневых брюк. – Сейчас ты похожа на дикую, необъезженную лошадку, – добавил он, приглаживая свои собственные взлохмаченные волосы. – Пожалуй, я немного изменю твой портрет. Валькирия должна выглядеть особенно уместно на фоне бури!
– Хорошо хоть, ты не стал изображать меня в рогатом шлеме и с голой грудью, – заметила Хани, делая строгое лицо.
Принц с улыбкой покачал головой.
– Признаю, пытаться рисовать тебя полуобнаженной было роковой ошибкой: для меня это слишком большое искушение.
Глаза Хани озорно сверкнули.
– То-то мой портрет совсем не продвинулся! Но я считаю, что ты просто ленишься, – с напускной строгостью упрекнула она его. – Мне всегда казалось, что великие художники должны относиться к своим натурщицам целомудренно и объективно. А ты что устроил?
– Что-то я не припомню ни одного такого художника, – ухмыляясь, проворчал Ланс. – Во всяком случае, когда натурщица – ты. Медок, относиться к тебе целомудренно выше моих сил. Впрочем, лет через пятьдесят я, может быть, и научусь смотреть на тебя хладным взором, но не раньше.
Хани глубоко вздохнула и слегка порозовела от удовольствия. За те две недели, что они провели на острове, Ланс впервые намекнул, что их увлечение друг другом не является чем-то мимолетным, преходящим. С самого начала она старалась не обманывать себя и не питать надежд на то, что Ланс сделает ей какое-то более или менее серьезное предложение. И теперь его шутливые слова застали ее врасплох.
Прошедшие недели были, несомненно, самыми счастливыми в жизни Хани. Она чувствовала, что принц Руби стал ей по-настоящему близким человеком. И дело было не только в том, что он оказался ее первым мужчиной, что обжигающая страсть каждый раз потрясала обоих до глубины души. Между ними возникли поистине родственные отношения товарищества и доверия. И это было вдвойне удивительно, если учесть, в каких разных условиях росли и воспитывались принц крови и маленькая сирота. Как бы там ни было, Хани нисколько не сомневалась в том, что и Ланс чувствует связавшие их золотые сияющие нити, однако впервые он почти в открытую сказал о том, что их островная идиллия может иметь какое-то продолжение.
Должно быть, Ланс заметил проступивший на ее щеках румянец, потому что лицо его внезапно стало напряженным, а глаза сузились.
– Медок! – шепнул он, порывисто шагая к ней. – Давай вернемся в коттедж! Наплевать нам на этот ветер…
– Как?! Еще не успев поздороваться, вы собираетесь покинуть меня?
Голос Алекса Бен Рашида развеял жаркий туман чувственности, который начал обволакивать обоих любовников. Двоюродный брат принца стоял в высоком стрельчатом проеме двери и гостеприимно улыбался.
– Я не мог выманить вас из любовного гнездышка, которое вы свили на берегу, с тех самых пор, как мы сюда приехали! – с укором добавил он и двинулся им навстречу. – Понадобился целый ураган, чтобы вы наконец вспомнили обо мне. Уж не знаю, чем я заслужил подобное отношение. – Алекс покачал головой. – Признаться, мне вас очень не хватало. Я устал быть один.
Бен Рашид был одет в черные хлопчатобумажные брюки и такую же черную рубашку. Двигался он с ленивой грацией пантеры, и Хани невольно подумала, что этот человек выглядит слишком самодостаточным и независимым, чтобы по-настоящему в ком-то нуждаться.
Выражение лица Ланса, на которого она бросила быстрый взгляд в поисках подтверждения своих мыслей, тоже было довольно скептическим. Обхватив Хани за плечи, он движением собственника привлек ее к себе и улыбнулся.
– Приятно слышать, что мы еще кому-то нужны, – сказал он насмешливо. – Вот только я что-то не припомню, чтобы ты пришел и постучался в нашу дверь. Должно быть, это врожденная скромность и чувство такта помешали тебе навестить нас… Но что-то подсказывает мне, все это время ты крутился, как белка в колесе, заключал новые выгодные сделки, подписывал контракты и напрочь позабыл о нашем существовании! Признайся, Алекс, так было дело?
– Ни в чем подобном я никогда не признаюсь! – надменно ответил Алекс, но губы его запрыгали от сдерживаемого смеха. – Можешь считать, что именно безукоризненное воспитание помешало мне совершить faux pas* и прервать ваш медовый месяц без достаточных на то оснований. Вам, художникам, все сходит с рук, а вот я не могу ссылаться на свой порывистый артистический темперамент каждый раз, когда совершаю бестактность. И, как ни печально, этого пресловутого темперамента у меня действительно нет…
* Промах, ложный шаг (фр.).
– Совершенно с тобой согласен. У тебя вообще ничего нет, кроме этой вашей знаменитой бенрашидовской наглости и напористости, – пробормотал Ланс с самым невинным видом. – Ничем иным я не могу объяснить то, что ты победил в себе остатки совести и прислал к нам Ната с письменным приглашением – приглашением, которое выглядело как высочайшее повеление незамедлительно явиться ко двору.
– Поверь, я руководствовался одним лишь отчаянием! – воскликнул Алекс, состроив соответствующую мину. – Одиночество я еще как-то смог бы пережить, но мне пришлось сражаться не только с ним, но и с Тевтонским Кошмаром! А это, согласись, не по плечу обычному человеку. Мадам Беттина звонила мне три вечера подряд и весьма недвусмысленно намекала, что хочет поговорить с тобой. В последний раз она сказала, что будет звонить сегодня в девятнадцать тридцать по нашему времени. Это значит… – Алекс бросил быстрый взгляд на часы. – Это значит, что тебе остается ровно три минуты, чтобы перепоясать чресла и подготовиться к битве. Ты ведь знаешь ее немецкую пунктуальность.
Ланс бросил на него взгляд, исполненный крайнего неудовольствия.
– Бог мой, Алекс, неужели ты не мог сказать ей, что я умер? Хотя нет, – тут же поправился он, – это разбило бы ее нежное сердце… а кроме того, она примчалась бы на похороны, чтобы срезать на память локон с моей головы. Надо было сказать ей, что я срочно выехал в Седикан. Уж Кленси сумел бы с ней сладить: у него богатый опыт по этой части. Что же мне теперь делать?
Алекс покачал головой, но глаза его довольно сверкнули. Очевидно, он получал немалое удовольствие, наблюдая за растерянностью брата.
– Она все равно выследит тебя: Беттина умеет быть настойчивой, как гончая, идущая по кровавому следу, – сказал он. – Это ее качество меня по-настоящему восхищает! Думаю, она заслуживает того, чтобы ты сказал ей хотя бы несколько слов.
– Ты просто не представляешь, как я тебе благодарен, – мрачно заметил Ланс, рассеянно ероша свои рыжие волосы, которые он только что с таким трудом пригладил. – Ты настоящий друг, Алекс! Когда-нибудь я отплачу тебе той же монетой.
– Что такое Тевтонский Кошмар? – отважилась спросить Хани, которая все это время стояла молча и только переводила взгляд с Ланса на Алекса и обратно. – О ком вы говорите?
– О баронессе Беттине фон Вельтенштайн, – машинально отозвался Ланс, продолжая хмуриться.
Хани не успела задать следующего вопроса, который уже вертелся у нее на языке: одна из дверей отворилась, и в холл вышла Хустина.
– Звонит баронесса фон Вельтенштайн, – объявила она. – Мадам хочет говорить с принцем Руби.
Алекс бросил еще один взгляд на часы. :
– На тридцать секунд раньше обещанного, – заметил он. – Какая предосудительная неточность! Не забудь должным образом попенять ей, Ланс. – Он махнул рукой в направлении уже знакомой Хани комнаты. – Можешь поговорить с ней из библиотеки, а я пока отведу Хани в гостиную и предложу ей чего-нибудь выпить.
В ответ Ланс процедил сквозь зубы какое-то ругательство и быстрым шагом пересек прихожую. Дверь библиотеки с грохотом захлопнулась за ним, и Хани не осталось ничего иного, кроме как последовать за Алексом в гостиную. Он подвел ее к бару и, пока она устраивалась на высоком кожаном табурете, снял с зеркальной полки два узких зеленоватых бокала.
– Имбирное пиво? – на всякий случай уточнил Алекс, доставая из холодильника запотевшую бутылку и откупоривая ее.
Хани кивнула.
– Спасибо, Алекс. У тебя отменная память… Она немного помолчала, глядя, как Бен Рашид наливает себе бренди из хрустального графина и убирает его в бар, а потом спросила:
– Скажи, почему Ланс так расстроен?
– Видишь ли, баронесса фон Вельтенштайн кажется родителям Ланса самой подходящей партией для их беспутного сына, – пояснил он и, обойдя стойку, присел на соседний табурет. Заметив удивленный взгляд Хани, он поспешно добавил:
– Нет, Ланс тут совершенно ни при чем! Он считает Беттину просто не в меру напористой дамой, которая… Иными словами, Ланс ее терпеть не может, но ему никак не удается убедить в этом саму баронессу. Она вбила себе в голову, что Ланс непременно должен на ней жениться, наплодить целую кучу рыжих тевтонских принцев и принцесс, и никакие доводы до нее просто не доходят.
– Понимаю… – медленно сказала Хани, опуская взгляд, чтобы скрыть разочарование и боль, которую она почувствовала при этом известии. – Должно быть, Лансу все это действительно очень неприятно и досадно. Но ведь он, очевидно, не может пойти против воли родителей? Если этого потребуют интересы семьи и государства…
– Странно слышать от тебя подобные слова, – негромко заметил Алекс. – Я не помню ни одного случая, чтобы Ланс сделал то, чего ему делать не хочется. Никто не заставит его жениться, пока он сам не захочет. А ты, как мне кажется, уже успела узнать Ланса достаточно хорошо, чтобы разобраться, чего он хочет, а чего нет.
Хани подняла на него глаза, в которых стояли слезы.
– К сожалению, я ни в чем не могу быть настолько уверена, – сказала она. – Ланса совсем не так легко понять, как мне казалось еще совсем недавно. К тому же я знаю его недостаточно долго… Он как айсберг, девяносто процентов которого скрыто под водой.
– Странное сравнение, – пожал плечами Алекс. – Впрочем, если тебя это утешит, я могу сказать, что из всех женщин у тебя наилучшие шансы исследовать эти скрытые глубины. Ланс положительно сходит по тебе с ума, – добавил он мягко.
Хани почувствовала, как в ней пробуждается надежда.
– Это меня действительно утешает, – честно призналась она, с благодарностью улыбаясь Бен Рашиду. – Спасибо, что сказал, Алекс.
– Нет, она совершенно невыносимая баба! – экспансивно воскликнул Ланс, стремительно входя в гостиную и направляясь прямиком к бару. – Одержимая! – Он выхватил из бара графин и налил себе двойную порцию бренди. – Она впилась в меня, словно пиявка!
– Судя по всему, тебе не удалось убедить Беттину, что твоя холостяцкая жизнь тебя вполне устраивает, – хладнокровно констатировал Алекс.
– Убедишь ее, как же! Когда она начинает рассуждать о генеалогических линиях королевских домов Европы, я начинаю чувствовать себя племенным жеребцом, – с отвращением проговорил Ланс и, залпом проглотив бренди, тут же налил в бокал еще.
– Ну, она, очевидно, судит по твоему поведению в недавнем прошлом, – заметил Алекс без тени сочувствия. – Может быть, ты и не подавал ей особых надежд, но, согласись, и не отталкивал… Так что же, мадам намерена нанести нам визит, чтобы довести свое дело до конца?
– Не исключено, – мрачно откликнулся Ланс. – Я пытался отговорить ее, но это оказалось бесполезно. С тем же успехом можно было разговаривать с бетонным столбом.
Хани почувствовала, что с нее, пожалуй, хватит. Неужели они не могут говорить ни о чем другом, кроме этой помешанной на генеалогии аристократки? Да еще в ее присутствии!
Соскользнув с табурета, она подошла к высоким "французским" окнам, за которыми колыхалась плотная пелена дождя.
– Мы захлебнемся еще до того, как вернемся в коттедж, – не оборачиваясь, проговорила она. – Это настоящий тропический ливень!
Мужчины молчали секунды две, потом Алекс твердо сказал:
– Сегодня вы ни в какой коттедж не пойдете.
Хани удивленно повернулась к нему.
– Как? – воскликнула она. – Почему?!
Алекс покорно вздохнул.
– Я, конечно, понимаю, что вы свили премилое гнездышко и не интересуетесь никем и ничем. Но нельзя же так отрываться от цивилизации! Вы живете там, как дикие люди, у вас нет даже радио! А между тем метеостанция в Галвестоне еще позавчера объявила штормовое предупреждение, и я решил, что будет гораздо лучше, если вы на время непогоды переберетесь в усадьбу. Если циклон задержится надолго, то нам скорее всего придется иметь дело с самым настоящим харрикейном. – Он сурово сжал губы. – Одно хорошо: Беттина не сможет добраться сюда как минимум в течение ближайшей недели.
– Слава Богу! – с чувством воскликнул Ланс и сделал еще один большой глоток из своего бокала. – Вот уж действительно сама природа пришла мне на выручку.
– Я послал Ната в коттедж, чтобы он забрал ваши вещи, – продолжал между тем Алекс. – Пока погода не устоится, вам придется пожить здесь. Ну что ж, будете моими гостями! Не знаю, как вы, а я этому даже рад. – Он усмехнулся и, заметив, что Хани нахмурилась, пояснил:
– Все равно ваш коттедж через несколько часов затопит водой. Будете пока жить в гостевой комнате, Хустина уже все приготовила.
– А что будет с картинами Ланса? – в тревоге спросила Хани.
– Как трогательно, что ты прежде всего вспомнила о них! И как показательно, что этого не сделал Ланс… Но не беспокойся, картины не пострадают, – заверил ее Алекс. – Нат перенесет их в усадьбу. Я специально предупредил его, чтобы он предварительно завернул их в парусину или в брезент, но он и сам соображает, что к чему.
Хани с облегчением вздохнула. Ей следовало знать, что Алекс ничего не упустит и обо всем позаботится – работами Ланса он дорожил так же сильно, как и она сама.
– Должно быть, Нат уже перенес все холсты в библиотеку, – сказал Алекс, поворачиваясь к Лансу. – Если хочешь убедиться, что ничего не намокло, можешь взглянуть на них.
Ланс не спеша допил бренди и поставил бокал на стойку.
– Нат – очень аккуратный человек, – ответил он небрежно. – После обеда я, может быть, посмотрю, как он справился, но не думаю, чтобы что-нибудь испортилось.
– Давай посмотрим сейчас! – предложила Хани и нахмурилась. – Ты же не хочешь, чтобы какой-нибудь холст погиб, верно? – Она с беспокойством бросила взгляд за окно, где неистовствовал тропический ливень. – Боюсь, у Ната было слишком мало времени, чтобы как следует все упаковать!
– Подумаешь! – отмахнулся Ланс. – Если какая-то картина и подмокла, я всегда могу нарисовать новую.
Хани разочарованно вздохнула.
– Ты говоришь глупости! Я даже отвечать тебе на это не хочу, – недовольно пробормотала она и, не сдержавшись, воскликнула:
– Ты ведь не какой-нибудь бездарный дилетант, Ланс! Все, что ты делаешь, все – важно!
Алекс негромко присвистнул.
– Эге!.. Вот и первая семейная сцена, – протянул он, выпрямляясь. – Пойду-ка я, пожалуй, в библиотеку, мне как раз нужно сделать несколько срочных звонков. Хустина позовет вас, когда обед будет готов.
– Тебе вовсе не обязательно куда-то уходить, Алекс, – напряженным тоном сказала Хани. – Семейной сцены не будет. Я прекрасно знаю, что бьюсь головой в бетонную стену. Где тут, ты говоришь, гостевая комната? Я поднимусь туда и приму душ – мне все равно надо освежиться.
– Второй этаж, первая дверь налево, – любезно объяснил Алекс, снова усаживаясь на табурет возле стойки. – Раз уж вы раздумали ссориться, я, пожалуй, останусь и выпью еще рюмочку бренди. А ты, Ланс? – Он бросил вопросительный взгляд на своего кузена.
– Не вижу причин отказываться, – ответил Ланс, задумчиво глядя вслед Хани, которая быстро шла к выходу. – Храни меня, Господь, от упрямых женщин!
Хани нисколько не сомневалась, что этот последний выпад имеет самое непосредственное отношение не только к отсутствующей баронессе фон Вельтенштайн, но и к ней самой. Обида неожиданно сильно кольнула ее в сердце, но Хани ничего не ответила Лансу. Вместо этого она с достоинством покинула гостиную и не торопясь поднялась по лестнице на второй этаж.
Никакой особой необходимости лезть под душ у нее, разумеется, не было: расчесать спутанные волосы она могла и в прихожей, перед высоким, в человеческий рост, зеркалом в золоченой резной оправе. Просто ей не хотелось продолжать при Алексе этот бесконечный и совершенно бессмысленный спор, который он иронично назвал семейной сценой.
Что и говорить, Алекс был совершенно прав: спор о работах Ланса уже имел свою историю и был единственным, что омрачало их безмятежное существование вдвоем. Ланс никак не соглашался признаваться в том, что ему самому больше других необходимо, чтобы данный ему Богом талант был признан и по достоинству оценен широкой публикой. Хани так и не удалось убедить его, что такие способности просто преступно прятать в студии, а она считала непростительным расточительством то, как он обходится с готовыми холстами, небрежно составляя их у стен или сваливая в кладовке…