Вот черт, неужели я жалею об этом? Жалею, да. Как любой ленивец и неумеха, мирно сосущий лапу в берлоге своей никчемной жизни. А потом – бац, и появляется нечто: ангел-хранитель, тибетский монах или такой вот кот (желательно – говорящий). Они-то и сообщают ленивцу и неумехе, что он – избранный и обладает потрясающими, даденными запросто так талантами. Способностью к левитации, например. Способностью проходить сквозь стены. Или владеть восточными единоборствами; или воспламенять торгово-развлекательные центры одним взглядом и разваливать небоскребы одним усилием мысли. Beсти за собой народные массы и (на десерт) каждое утро находить у себя под подушкой сто долларов США.
Нет, лучше – сто евро.
Нет, лучше – пятьсот.
Домино может говорить только "мау", и никаких пятиста евро у меня под подушкой не наблюдаются.
Так, прокрутив скрипучее философское колесо, я вернулась к тому, с чего начинала: чем же мне заняться в новой жизни? Ни на что другое, кроме корректуры, я не заточена. А вот еще тема: устроиться официанткой в мусикино любимое кафе на Австрийской. Подавать ей слабоалкогольные коктейли без всякой корысти: на чай мусик никогда не оставляет. Из принципа.
Официантка – то-то будет смеху!..
– Так что мы будем делать, мой мальчик? – спросила я у Домино. – Чему мы себя посвятим, чтобы не подохнуть с голоду?
Кот как будто услышал меня: он потянулся, привстал на задние лапы, а передние положил мне на лицо. И принялся вылизывать его острым и колючим, как наждак, языком. Я едва не расплакалась от умиления: счастье, что у меня в доме появилось такое чудесное существо, больше и желать нечего.
Почти нечего.
Кроме одного: пусть мадридская фотография примет свой первозданный облик. Кошачья мистика совсем не устраивала меня, она вносила диссонанс в наши с Домино отношения и заставляла во всем ожидать подвоха, а я этого совсем не хочу.
Так уж я устроена, Элина-Августа-Магдалена-Флоранс, лапуля: подводные камни мне ни к чему, первое, что я делаю в случае подводных камней, – разбиваю о них голову.
Мир Картье-Брессона распахнул свои объятия аккурат на Мадриде-1933: такое случается с книгами, если долго топтаться на одной странице, у книг своя собственная память. Обшарив фотографию глазами, я с облегчением вздохнула: все вернулось на свои места, включая надпись "Concepcion Jeronima.13". И Домино больше не вышагивал по тротуару, его место снова занял хрестоматийный мужик в фетровой шляпе.
– Вот и отлично! – бросила я в пространство, а потом (черт меня дернул!) шутливо добавила: – И где же искать тебя теперь, малыш?
"May!" – отозвался Домино, выглядывая из-за верхней части обложки, на твоем месте я бы не стал успокаиваться, лапуля. Игра только началась!
Пятиминутная медитация над Мадридом к новым открытиям не привела, и я уже готова была закрыть альбом (не буди лихо, пока тихо) – как меня снова дернул черт. Воплотившись в Домино, он начал нашептывать мне в ухо: поищи, лапуля, поищи, поройся.
И я сдалась. Нехотя вернулась на страницу назад, а потом – еще на две: туда, где видела благообразного дедка Матисса в окружении птичьих клеток и голубей.
Новое дело! Количество голубей уменьшилось ровно на одного – того, что престарелый мазила держал в пальцах. Но Матисс не был бы Матиссом – старый хрен! – если бы встретил мое появление с пустыми руками. Они не пустые – в них о, нет Домино!
Изменник Домино ластится к давно почившему в бозе старикашке – также, как ластился ко мне; именно в таком ракурсе, именно в такой позе я предпочла бы щелкнуться с котом, чтобы впоследствии отправить фотографию Jay-Jay.
Ревность – вот все, что я чувствую.
– Ах ты злодей!..
Несмотря на то что Картье-Брессон обошелся мне в тысячу рублей, я без всякого сожаления запустила им в кота. Он увернулся в самый последний момент и прокричал обиженное "мау!" – ты совсем ополоумела, лапуля! Ведешь себя как конченая невротичка. Попей воды, скушай мойву холодного копчения, а завтра с утра – на прием к психиатру.
Кот прав – мне нужно держать себя в руках и не давать волю воображению: неизвестно, куда оно может меня завести. Картье-Брессона с этой минуты ставим в игнор. А кот… Он всего лишь кот, не больше.
– Не злись, мальчик, в жизни всякое бывает.
Он и слушать меня не стал, вытянул в струнку свой войлочный хвост и гордо удалился из спальни. Я направилась за ним, кроткая и пристыженная.
– А кто купил тебе обновку? – попробовала я подлизаться к Домино, снова устроившегося по соседству с Матиссом. – Кто чешет тебя за ухом? Кто кормит тебя сладко?
"May!" – придумай что-нибудь позабористее, лапуля, за чечевичную похлебку я не продаюсь. А лучше просто извиниться, корона с головы не упадет.
– Хорошо, – тут же заканючила я. – Прости меня, пожалуйста. Больше этого не повторится. Обещаю. И кстати… ты позволишь взглянуть на Матисса?..
Что я собиралась найти в ворохе слипшихся от времени страниц? Завещание, по которому мне причиталось поместье в Суссексе и тысяча акров земли в придачу? Грин-кард, выписанную на мое имя? Приглашение на вечеринку в стиле буги? Редкую почтовую марку (аукционная стоимость – мульон баксов)? Цидулку с печатями, провозглашающую меня наследной принцессой Свазиленда?.. Ничего из этого утлого перечня в Матиссе не обнаружилось. Кроме собственно репродукций, хотя я самым внимательным образом изучила альбом и даже потрясла его – в надежде, что хоть какая-то жизненно важная бумажонка возьмет да выпадет. Дудки!
– Наколол меня, прохвост? – пожурила я кота. – Наколол, а я повелась, как ребенок!..
"May!" – а ты что ожидала? Не будь алчной, лапуля, прими все как есть и помни – манна небесная на тебя не просыплется.
– Знаю, что не просыплется. Не с моим счастьем, дорогой.
…Наученная горьким опытом предыдущей ночи, я, как могла, старалась оттянуть момент отхода ко сну: зачем-то прибралась в ванной, вымыла прихожую, надраила до европейского блеска унитаз и все до единой кастрюли, перегладила залежи белья, ждавшие своего часа с прошлой осени. А когда срубилась – то мне приснился вовсе не кошмар, а самый прекрасный сон в жизни.
С легкой натяжкой его можно было назвать даже эротическим.
При том, что в нем не присутствовало ни одного мужчины. Только тачки. Исключительно.
Они были такими, какими я видела их в жизни, – или почти такими. Разница заключалась лишь в обоюдном влечении, которое мы испытывали друг к другу во сне. Мне хотелось обладать ими, а им – мной. Они проплывали мимо по гладкому, безупречно натянутому полотну автобана: капоты надраены до блеска, фары и стекла чисто вымыты, за рулем никого – но это не мешает им вести себя разумно. Притормаживать, поравнявшись со мной; приветственно гудеть клаксонами; приоткрывать дверцы в ожидании, что я запрыгну в салон.
Каждая из тачек представляет собой образец мужественной сдержанности или сдержанной мужественности – она не липнете непристойным предложением прокатиться с ветерком, не надоедает и не канючит, не впадает в беспричинную ярость, как это сделал бы мужчина, – она ждет моего решения. Терпеливо и смиренно.
Я – королева автобана, вот радость!
Какими будут наши отношения с любой из тачек, зависит только от меня. Флирт без обязательств, пересып с последующим венчанием в церкви Адвентистов Седьмого Дня, пасторальные объятия на лужайке, изматывающий роман в стиле "Девять с половиной недель" – мне хочется не этого. Совсем не этого.
Мне хочется влюбиться по-настоящему.
Как хотелось всегда, но именно теперь все и случится.
Я вижу этот BMW задолго до того, как он сбавляет ход. "Х5" – мужчина (машина) моей мечты! Внедорожник – но не грубый, не забыченный, не "подрочи его, крошка", совсем напротив:
интеллектуал, трепетная душа.
Он нафарширован всякими техническими и электронными примочками, как рождественский гусь, и совсем не кичится этим. Такая скромность – одно из проявлений величия. Дрожа от нетерпения, я вскакиваю в бэху на ходу и занимаю место за рулем. Сладостнее момента я еще не переживала. Неизвестно, кто и кем управляет – то ли я им, то ли он мной; скорее всего, наше проникновение друг в друга взаимно. Как и положено, если речь идет о настоящей любви.
А именно о ней и идет речь – иначе откуда бы возникнуть ощущению, что я знаю его тысячу лет? Это помогает мне свободно ориентироваться в приборной панели и в автоматической коробке передач, мимоходом считывать показания бортового компьютера; это помогает мне увеличивать скорость до почти запредельных двухсот, то сбрасывать ее до щадяще-романтических ста двадцати.
Я счастлива, счастлива, счастлива.
Два солнца– рассветное и закатное, две луны– полная и ущербная – сопутствуют нам, реальность сна это позволяет. В салоне пахнет сильно нагретой кожей – сидений и моей собственной; освежителем, который может посоперничать с любым (даже самым дорогим) одеколоном; металлом и еще чем-то невыразимо прекрасным.
Я не просто счастлива, я изнемогаю от счастья.
Хр-р. хр-ррр. хрум-хрум.хр-ррррр -
звук возникает внезапно, впивается в мозг сверлом от электродрели, он идет извне – со стороны двух солнц, а может быть, двух лун. Проснуться означало бы навсегда отказаться от нагретой кожи, отказаться от только что обретенного счастья. Я ожесточенно сопротивляюсь этому – сколько могу, – но проклятый хр-ррррррррррррррр явно сильнее.
Домино – вот кто меня разбудил, вот кто самым бесцеремонным образом ворвался в автодорожную идиллию.
Электронный будильник застрял на "7:44".
До "7:47", под неустанное хр-ррррррррррр, я переживала несанкционированный подъем из глубин сна: технология подъема нарушена, все признаки кессонной болезни налицо.
Для справки: кессонная болезнь – декомпрессионное заболевание, возникающее после водолазных работ при нарушении правил декомпрессии (постепенного перехода от высокого к нормальному атмосферному давлению). Признаки: боль в суставах и мышцах, головокружение, расстройства речи, помрачение сознания.
Я полна решимости размазать Домино по стенке, выкинуть его нежно-абрикосовую тушку на мороз из-за дурацкого эфемерного сна – это ли не помрачение?
Хр-ррр! хрум-хрум! чпок-чпок! тиу-ууу!..
Если в 7:51 я вылезу из постели и на цыпочках прокрадусь в кабинет – у меня будет шанс застать кота на месте преступления.
Так я и поступила и обнаружила Домино в правом, ближнем к окну, углу. Он с увлечением сражался с одной-единственной, отставшей от пола паркетиной. Вот уже и дом стал потихоньку разваливаться – милое дело! А ведь до появления кота паркет выглядел почти идеальным, плашка к плашке; при переезде сюда его даже не пришлось реставрировать и покрывать лаком.
– Что это еще за срань?! – грозно прикрикнула я на Домино. – Что это мы там копаем? Терзает зуд кладоискательства?
Кот и ухом не повел. Напротив, принялся отдирать паркетину с еще большим остервенением.
– Ну-ка, брысь отсюда!..
Как бы не так! Имел он меня в виду с моими немощными угрозами. Да и первая злость прошла, уступив место почти детскому нетерпеливому любопытству: что там могла нарыть божья тварь, какой сюрприз меня ожидает?
Слиток золота, подумала Элина.
Нательный крестик с сапфирами и четки с рубиновыми вставками. И тиара с бриллиантами, подумала блаженная Августа.
Акции, облигации, дарственные, векселя, подумала Магдалена, блистательная, как колумбийская река с одноименным названием.
Драгоценности, подумала Флоранс, цветочек Флоранс.
Все четыре части моего династического имени проявили солидарную и вполне понятную в таких случаях алчность. И разве Ёлка, в непальских карманах которой гуляет ветер, имеет право их осуждать?
Никакого.
Тук-тук, тук-тук-тук, туктуктук – все быстрее выбивало мое сердце по мере приближения к углу.
Хр-ррр! тиу-ууу! – вторил ему Домино.
– Дай-ка я посмотрю, малыш…
Едва я нависла над жарким тельцем кота, как он тотчас же потерял интерес к паркетной плашке. Отошел, галантно уступая мне место в самом эпицентре события, и – как вчера – уселся на альбом Матисса.
Дежавю, да и только.
Пустое пространство под паркетиной годилось для всего – включая тиару из бриллиантов и туго спеленатый сверток акций. Но я вытащила из тайника всего лишь связку ключей. То есть это поначалу мне показалось, что связка – именно с ключами. Они не были облагорожены временем и не годились для того, чтобы толкнуть их на условно-антикварном рынке в окрестностях метро "Удельная" – по 100 рублей за штуку. Их конфигурация не была затейливой, во всяком случае – не более затейливой, чем конфигурация ключей для мебели из магазина "Икеа".
А при повторном – более внимательном – взгляде они и вовсе оказались отмычками. Классическими, хотя и миниатюрного размера, отмычками – как я их себе представляла. Всегда. Отмычка потолще, отмычка потоньше, отмычка со скругленным концом и с концом раздвоенным. Отмычка с насечками и спиралями. Отмычка с затейливой абстракционистской бородкой; отмычка, похожая на рашпиль, и отмычка, похожая на сверло. И кусок сплетенной металлической проволоки в качестве бонуса.
Итого – девять предметов.
Вряд ли они принадлежали бабке, сгинувшей где-то на полпути между катарактой и ишемической болезнью сердца.
Тогда кому?
Отцу. Папе. Папуле. Папсику.
Мой отец – домушник? Вот так новость, вот так-так!
Я засмеялась в голос и тут же подумала: это слишком романтично, чтобы быть правдой. И еще: пора бы мне перестать впадать в первородный грех идеализации мужчин.
– Как думаешь, что это за инвентарь? – спросила я у Домино.
"May!" – разве ты сама не видишь, лапуля? Ключи от рая, я бы так это назвал.
– Наверное, лучше избавиться от них. Или оставить там, где они лежали. Вряд ли связка пригодится нам в обозримом будущем.
"May!" – на твоем месте я бы не стал пороть горячку. Никогда не знаешь, где найдешь, где потеряешь.
Не знаешь… найдешь… потеряешь… – мне пришлось потрясти связкой, чтобы заглушить эту мгновенно отпечатавшуюся в мозгах немудреную фольклорную истину. Что можно найти в альбоме с Матиссом?
Самого Матисса.
Взяв кота на руки, я снова углубилась в альбом. Я больше не искала инородных тел и вложений, которые сделали до меня. Просто внимательно рассмотрела каждую репродукцию – только и всего. Домино поощрял и направлял меня урчанием – и это больше всего напоминало детскую игру "Горячо-холодно". На странице с картинкой "Красные рыбки. 1911. Музей изобразительных искусств им. А.С. Пушкина" мой нежный абрикос заходил ходуном – с чего бы это?
Так: столик, на столике – аквариум, в аквариуме – рыбки, за аквариумом – листья и цветы. Назвать столик столиком, а аквариум – аквариумом можно лишь с известной долей условности, но рыбки сомнений не вызывают. Отравиться приготовленной из них ухой или заработать описторхоз – как два пальца об асфальт, ага, вот оно -
искомое.
На теле одной из красных рыб-убийц мелким, но вполне каллиграфическим почерком был начертан номер телефона. Только номер, без всякой поясняющей подписи. Вряд ли написавший преследовал цель скрыть его от посторонних глаз, скорее – он просто воспользовался первой подвернувшейся под руку бумажкой: Матисс так Матисс, подотремся и Матиссом. Я почувствовала прилив симпатии к неизвестному каллиграфу. Вот только номер ни о чем мне не говорил.
Он начинался с 530, что означало как минимум Гражданку и как максимум – проспект Просвещения вкупе с Северным проспектом и проспектом Науки. Не самые близкие к центру районы, к тому же на Науке проживала Милка, у которой я не бывала последние лет пять. После того как в ста метрах от Милкиного подъезда двое прыщавых наркоманов вырвали у меня сумку из рук. Ничего существенного в сумке не было, кроме кошелька с тремя сотнями рублей, но сам факт и сами наркоманские рожи… Они преследовали меня во снах целый месяц, потому и возникло оптимальное решение:
на Науку я больше не ездец.
И все немногочисленные Милкины приглашения заканчивались хрестоматийным: "Уж лучше вы к нам".
Вот было бы смеху, если бы рыбий номер принадлежал кому-то из двух наркоманов! И… что?.. А то, что мне совершенно безразлично, кто может откликнуться на том конце провода.
С этой – весьма здравой – мыслью я запустила компьютер и скоренько обновила диск с телефонной базой данных, купленный в подземном переходе. Ни одному из физических лиц телефон не принадлежал – вот и верь после этого городскому УВД! Оставался еще один путь простукивания номера: Интернет. Пройдя пару ссылок, я попала на сайт "Yellow pages of Saint Petersburg", где посредством нескольких нехитрых манипуляций вычислила наконец-то владельцев номера. До недавнего времени – держись крепче, Элина-Августа-Магдалена-Флоранс, лапуля! – он принадлежал фирме "Красные рыбки".
Это было сильно.
Так сильно и неожиданно, что я издала победный вопль, хотя вопрос, к чему приложить вновь полученные знания, повис в воздухе. Мне не оставалось ничего другого, как переадресовать его Домино.
– И что нам делать с этой хренью, милый?
"May!" – сними трубку и позвони, лапуля, чего еще?
Идея сама по себе неплохая, но телефонные звонки предполагают диалог между абонентами. Даже если я прокрякаю "Фирма "Красные рыбки?" и мне ответят "да", о чем говорить впоследствии? Можно, конечно, опроститься донельзя и снова идти на поклон к коту -
вразуми, батюшка!
Но по опыту предыдущего общения с Домино я знала: конкретных ответов на вопросы кот не дает, предпочитая расплывчатые философские сентенции.
Вопреки логике, телефон под вывеской "Красные рыбки" мучил меня. Временами даже казалось: стоит напрячься и я тут же пойму его тайный смысл. А может – просто вспомню его. И все станет на свои места. Но как я ни напрягалась, ничего путного из этого не вышло. А проверка почты (ну, как Jay-Jay уже отреагировал на фотографии Домино?) вообще привела к неожиданным результатам:
моего почтового ящика больше не существовало!
Вернее, он существовал, но был абсолютно недосягаем. Сколько я ни вводила пароль, не менявшийся последние три года, в доступе мне раз за разом отказывали. Это было хуже, много хуже засбоившей намедни сети.
Это был умысел. Всемирный заговор.
Мистика. Козни. Происки врага или врагов, которых я даже не сподобилась завести. Но можно завести новый ящик, временно наплевав на старый, и отправить письмо Jay-Jay уже с него. Воспрять духом получилось ровно на две минуты. Третья же ознаменовалась скорбным фактом: я не помню адреса электронной почты Jay-Jay. Вещь еще более невероятная, чем нежданная потеря шкатулочки, в которой хранилась вся наша переписка с пенфрендом из Норвегии. Три года я исправно отправляла письма и могла процитировать адрес с любого места, справа налево, слева направо, а также – снизу вверх. И сверху вниз. И вот теперь я не помню ни одной буквы, и ни одной, пусть приблизительной, ассоциации не приходит на ум – ну разве это не жопа? Как есть задница.
– Жопа полная! – заорала я. – Что происходит, в конце концов?
"May!" – откликнулся Домино, как мне показалось – в самом издевательском регистре. – Где-то в середине должна быть @, хоть я и не люблю собак. Да и зачем нам собаки, лапуля, нам и вдвоем неплохо, ты не находишь?