Наскоро взвесив все "за" и "против", я все же заглянула в контору. Больше – ради собственного успокоения: для меня в "Красных рыбках" не должно остаться ни одного неосвещенного уголка.
Комната была очень небольшой, с двумя узкими одностворчатыми окнами. Скромная обстановка, которая смогла уместиться в ней, состояла из большого конторского стола, столика поменьше, гостевого кресла из кожзаменителя и нескольких шкафов вдоль стены. На столе стоял компьютер, а за ним сидел человек.
Как было бы славно, если бы добряк Домино озаботился бы устройством моей судьбы по-настоящему!.. Тогда он послал бы мне самого настоящего мачо, пусть не слишком красивого, но при этом – доброго и внимательного. Голову мачо украшали бы не фуки-хуяки, а шапка сомбреро, и за спиной висел бы кенгурятник. Не тот, в который садят младенцев и в котором неплохо смотрелся бы канадский сфинкс окраса "арлекин" – на десять размеров больше. В нем могла бы уместиться я сама. И прижавшись к рельефной спине мачо, обвив его мощную шею руками и свесив ножки, стянутые ремнями кенгурятника, я – без забот и хлопот – поплыла бы по жизни.
Над жизнью.
Э-э… нет.
Так могла бы подумать зашуганная корректорша.
А девушке, только что угнавшей Х-пятый, – на хрена ей, спрашивается, мачо? Она сама себе мачо.
Вот и мужчина за компьютером.
Он почти старик. Лет пятидесяти пяти-шестидесяти, никак не меньше. Худое морщинистое лицо, уставшие глаза, седой бобрик коротко стриженных волос. Он незнаком мне. Почти незнаком. Разве что – слегка напоминает фотографию норвежского пенсионера Петера-Андреаса, любителя russian culture и композитора Бедржиха Сметаны. Только – без ретуши.
Как только я появилась в дверном проеме, мужчина оторвался от монитора и посмотрел на меня. Взгляд его был пристальным и рассеянным одновременно ив то же время требовал каких-то, хотя бы минимальных, объяснений.
– Вы ко мне? – спросил он.
– Нет. – Я смутилась. – Просто жду, когда посмотрят мой автомобиль.
По-прежнему не спуская с меня глаз, он кивнул. Я аккуратно прикрыла дверь и вернулась к диванам. Присела с краю, поставила стаканчик на подлокотник и уставилась в телевизор.
Лыжные гонки. Эстафета 4 по 10 километров, увлекательнейшее зрелище. Пусти его в кинотеатре – на вечерние сеансы билетов было бы не достать.
Во время третьего этапа (лидировали норвежцы) я свернула самокрутку и закурила. Сладости в какао не прибавилось, поэтому мне пришлось вытащить из кармана связку с отмычками и сунуть металлическую проволоку в стаканчик – ну как сахар все-таки есть и его нужно просто размешать?..
За этим занятием меня и застал русский дублер Петера-Андреаса.
Он появился совершенно незаметно, устроился на том же диване и тоже уткнулся в телевизор.
– Любите лыжный спорт? – спросил он после непродолжительного молчания.
– Люблю "Формулу-1", – отрезала я.
Что-то такое было в его голосе – что-то, что подсказывало мне: вопрос о лыжах задан не просто так, за ним последуют и другие вопросы, не имеющие никакого отношения к эстафете 4x10.
– А наши на каком месте?
– Наши плетутся в хвосте.
Старый хрен! Чего это он ко мне пристал, старый хрен? Неужели жаждет познакомиться? Не с твоим пенсионным счастьем, папаша!
– Курите самокрутки? – не унимался старикашка.
– Вообще-то я курю сигары, а по выходным предпочитаю кальян.
– Забавная вещь.
– Кальян?
– Да нет. Та, что вы держите в руках.
Очевидно, он имел в виду проволоку, которой я все еще помешивала бурую жидкость в стакане. Назвать ее забавной мог только идиот. Или доморощенный казанова, во что бы то ни стало желающий цепануть бабенку. Чтобы не давать старикашке дальнейшего повода, я извлекла проволоку из стаканчика, демонстративно облизнула, вытерла о штанину комбинезона и сунула связку в карман: на-кась, выкуси, дедуля!
Проволока сделала свое дело: теперь подслащенное какао можно было пить.
Но не успела я сделать и пары глотков, как старый хрен возобновил атаку:
– А какая у вас машина?
– БэЭмВэ. Х-пять.
– Дорогая…
– Да уж, не дешевая.
Схавал, пупсик? "БэЭмВэ. Х-пять" – это тебе не фуки-хуяки, к такому агрегату запросто так не подползешь, а подползешь – так получишь бампером по морде. Вот и сиди в своем закутке, в своем копеечном автосервисе и скромно дыши в две дырки.
Пока я мысленно раздувала жабры на манер воротника популярной в кругах National Geographic плащеносной ящерицы, в кармане пенсионера зазвонил мобильный.
– Извините, – непонятно почему сказал дедуля и поднес телефон к уху. – Да, Виталик… Да… Что ты говоришь!.. Интересное кино… А ты уверен?.. Нуда, я помню… номерной знак – и что?.. Ясно. Нет, никому сообщать не надо. Я сказал – не надо. Я тебе перезвоню.
Закончив разговор, старик воззрился на меня – с еще более неподдельным интересом, чем раньше.
– На чем мы остановились?
– На машине. На том, что она недешевая.
– Ага. Точно.
Его улыбка не понравилась мне совсем: плотоядная улыбка крокодила, готового к перевариванию жертвы.
– Вы ее в салоне покупали?
– Нет. Пригнала из Германии.
– И давно?
– А что такое?
– Просто интересуюсь. Так давно вы ее пригнали?
– Не очень.
– Сами гнали?
Сами – гонят только самогон, хотелось огрызнуться мне, но язык почему-то прилип к нёбу. Вопросы старого пердуна не нравились мне чем дальше, тем больше.
– Не сама. Пригнал… приятель моего мужа.
– Ваш муж, наверное, богатый человек?
– Вам-то какое дело? – произнесла я почти на автопилоте -
Элина-Августа-Магдалена-Флоранс, корректор на две трети и технический секретарь без перспектив роста еще на одну – никуда не исчезла. Тряся подбородком и всхлипывая, она выглянула из-за плеча фартовой угоншицы… о, нет! только не это!.. Труды и дни Домино не должны пропасть понапрасну, и я никогда не буду такой, какой была прежде.
Ни за что.
Уже по привычке сжав зубами кончик косы, я посмотрела на старикана открытым и слегка надменным взглядом владелицы дорогого внедорожника.
– Вам-то какое дело? Или хотите купить такой же?
– Такой мне не потянуть. – Он снова улыбнулся. – Размах не тот… А вашего мужа случайно зовут не Виктор Петрович Косулин?
– Случайно нет. Его зовут совсем по-другому.
– Странно. Очень странно.
– Что же здесь странного? – И когда только старый хрен успел придвинуться ко мне почти вплотную?
– Просто эта ласточка…
– Это не она, а он… Не ласточка, а красавец.
– Просто эта ласточка, – с нажимом повторил старик, – с этим номерным знаком… Она принадлежит господину Косулину. Нашему постоянному клиенту.
Смешно, должно быть, я выгляжу со стороны. Разом сдувшаяся резиновая кукла с пучком жесткой пакли во рту. В комбинезоне, каждый сантиметр которого вопиет о распродаже в бедных районах Калькутты. В куртке, годной лишь на то, чтобы карабкаться в ней по обледенелым склонам. Домино – вот кто попутал меня! гран мерси, зверюга!.. Он знал все с самого начала, он планомерно расставил ловушку, приоткрыл створки венериной мухоловки. И я оказалась там, не могла не оказаться. Теперь все встало на свои места, теперь все получило достойное объяснение: и неподдельный страх парня, всучившего мне кота, и его скоропалительное бегство, и мой собственный сон с костяшками домино – в финале я падала в пропасть…
Никогда не знаешь, где найдешь, где потеряешь, лапуля!..
– Э-э… нет. Нет.
– …Вашему постоянному клиенту?
– Именно.
– И что с того?
– Ничего. Обычно он приезжал сам…
– А теперь приехала я.
– И сказали ребятам, что это ваша машина.
– Почти моя. – Я вдруг совершенно успокоилась. – Он иногда дает ее мне.
– Кто?
– Господин Косулин. Правда, я называю его несколько по-другому.
– Красавец? – уточнил старикашка.
– Ласточка. Вам еще подробности из личной жизни?
– Пожалуй, нет,-
я совсем не ожидала, что он схватит меня за плечо. Но он схватил, и эта хватка, при всей ее мнимой почтительности, была необычайно крепкой. Даже надежды вывернуться, пусть и оставив в его руках куртку, не было. И не такой уж он старик, каким кажется на первый взгляд. Вполне себе крепкий мужчина, отдаленно напоминающий главу преступного клана, какими их изображают в кино про гангстеров. И бутлегеров.
С подобными типами шутки плохи.
Как гангстер Домино был бы неотразим.
Вот несчастье, я все еще думаю о коте! И не о его вероломстве, а о его необычайной привлекательности. Я не сержусь на него ни капельки.
В голове моей медленно проплыли обрывки темы к "Крестному отцу" (па-ра-ра-ра-па-ра-ра-ра-па-ру-ра, музыка Нино Роты), и абсолютно расслабившись, я откинулась на спинку дивана. Теперь неожиданный гангстерский захват выглядел глупо. Это понял и сам мафиози. И чуть разжав пальцы, сказал:
– Недоразумение разрешается просто.
– Не сомневаюсь.
– Сейчас мы позвоним нашему клиенту, и он, надеюсь, моментально снимет возникшие у нас подозрения.
– Это лучший выход, поверьте, – я была сама кротость.
– Так я звоню господину Косулину?
– Звоните, звоните.
На до сих пор вполне однозначном лице босса авторемонтной мафии отразилась нешуточная борьба чувств.
– Господин Косулин непростой человек…
– Я в курсе.
– То есть я знаю его как господина Косулина. Возможно, у него есть другое имя. И даже наверняка…
Что-то похожее я уже слышала. И не слишком-то взволновалась. Не буду волноваться и сейчас. Домино не желает мне зла, у меня была масса поводов в этом убедиться. Просто нужно доверять нежно-абрикосовому созданию: доверять, несмотря ни на что. Положиться на него. А у того, кто думает иначе, могут возникнуть серьезные неприятности. И расцарапанное лицо – самое маленькое из зол.
– Однажды я слышал историю про господина Косулина. Какой-то тип… Кажется, гардеробщик в театре, вытащил у него из кармана янтарные четки. Так этого гардеробщика через три дня нашли на городской свалке с проломленным черепом.
– Удивительно, но я тоже знаю эту историю. Только вместо гардеробщика там фигурировал швейцар, а вместо янтарных четок – перламутровые. И нашли его не на городской свалке, а…
– А? – Мафиози даже подался вперед, чтобы лучше расслышать мою версию.
– А в окрестностях яхт-клуба на Крестовском. В сарае, где хранятся лодки.
Сам Домино не придумал бы истории заковыристей!..
– Но голова-то была проломлена? – поинтересовался старик.
– Еще как проломлена!..
Мой мучитель недоверчиво хмыкнул, за ним хмыкнула и я, а потом мы, не сговариваясь, расхохотались.
– А ведь четки – не машина, – сквозь смех произнес он.
– Не машина, точно, – сквозь смех произнесла я.
– Если бы у него угнали машину… Это был бы конец света. Для того, кто угнал.
– Наверное. – Мне потребовались нечеловеческие усилия, чтобы удержать улыбку на губах. А она так и норовила сбежать, как школьник с последнего урока, – моя улыбка.
Он отпустил меня внезапно. Еще более внезапно, чем схватил за плечо пять минут назад. Будь я прежней (той, которая была знакома мне до последней пломбы во рту) – или будущей (той, которую я не знала совершенно), я бросилась бы к выходу, включив третью космическую скорость. Но я была настоящей и слепо верила голому коту, запертому у меня в квартире на Петроградке. Я была настоящей – потому и осталась сидеть на диване.
Вместо меня встал старик. Он прошелся по комнате, остановился возле двери и повернулся ко мне, скрестив руки на груди.
– Ты ведь угнала этот джип, так? – спросил он. Я молчала.
– Можешь не отвечать. Ты угнала его.
На что похожи мои мысли? На сухие горошины. На сухой виноград, а попросту – изюм. На раскатившиеся бусины четок – то ли янтарных, то ли перламутровых: насчет владельца Х-пятого и клиента "Красных рыбок" по совместительству – мне сказали правду, тут двух мнений быть не может. Разночтения начнутся, когда встанет вопрос о сумме. Вдруг случится чудо и они не позвонят владельцу, а, как самые последние шакалы, потребуют у меня денег – за молчание. И это не худший вариант. Совсем не худший… И как бы дело и впрямь не закончилось лодочным сараем. Или городской свалкой.
– Зачем же ты приехала сюда?
Это слишком невероятно, чтобы быть просто совпадением. Дело не в бэхе и ее хозяине. Дело в самих "Красных рыбках". Я приехала сюда… потому что не могла не приехать. Но рассказывать про кота и про то, как я узнала об этом чертовом автосервисе… и о непреодолимом влечении к тачкам… и еще о том… Да мало ли о чем можно было рассказать! Но не этим шакалам.
Не этим.
– Ты ведь приехала сюда не просто так?
– А что это вы мне "тыкаете"? -
нет, определенно, я (настоящая) нравлюсь себе все больше и больше. Ни один корректор, ни один изобретатель запонок не мог бы похвалиться таким самообладанием.
– Потому что тебя зовут Элина. И что-то там еще, не такое существенное. Я прав?
Я ожидала чего угодно, но только не этого.
Офигеть, подумала Элина.
Пресвятая Богородица, подумала блаженная Августа.
Perder el juicio, подумала Магдалена, блистательная, как колумбийская река с одноименным названием.
Надо же, херня какая, подумала Флоранс, цветочек Флоранс.
Кыш отсюда, овцы!..
– Несущественное, вы правы. Лучше вам звать меня Ёлкой.
Старик (глава мафиозного клана, гангстер, бутлегер) смотрит на меня как на только что обретенное сокровище. И в этом взгляде слишком много личного, давно прожитого, но не пережитого.
– Ёлка. Ему бы понравилось.
– Кому?
– Твоему отцу.
Я не совсем понимаю, о чем говорит мне старик, и искренне надеюсь, что осмысление придет потом.
– Вы знали моего отца?
– Он был моим лучшим другом.
– А мою мать? Вы и ее знали?
– Она была настоящей сукой. Ничего, что я так говорю о ней?
– Ничего.
– Она, конечно, жива…
– Жива, что ей сделается.
– И ты на нее не похожа.
– Не похожа, нет.
Я не похожа на мусика ни в одной черте, какое счастье!
– Когда ты пришла сюда… Я сразу понял, что это ты. Потому что ты – вылитый он.
– Отец?
–Да.
– У меня нет ни одной его фотографии. Хотя я живу в его квартире.
– Я знаю.
– Зато я не знаю вас.
– Я все расскажу тебе… Позже. Я все объясню. И ты объяснишь мне, как попала сюда. И почему. А теперь скажи… Просто скажи. Ты ведь угнала эту тачку?
Шершавый язык Домино касается моего уха, и в самой сердцевине ушной раковины набухает жемчужина, ощутимо пахнущая изюмом: "мау!" – давай, лапуля, никогда не знаешь, где найдешь, где потеряешь…
– Она мне очень понравилась. Очень. Я не смогла устоять. Такое бывает?
– Ты еще больше похожа на отца, чем я думал… Та штука… Та связка, которую ты положила в карман… Когда-то она принадлежала ему. Твоему отцу. Он сам выточил каждый ключ на ней. Он был талантливый…
– Фартовый? – переспрашиваю я. Осмысление приходит даже раньше, чем я думала.
– Фартовый – самое верное слово, Ёлка. Меня, кстати, зовут Борис Иванович. Но можешь звать меня старина Боб.
– Так звал вас отец?
– Да.
– А машина? Что будет с ней?
– Мне кажется, ты заслуживаешь такой ласточки, – улыбается старина Боб.
– Такого красавца, – уточняю я.
***
…Мы отлично ладим со стариной Бобом, но в гости ко мне, на Петроградку, его и калачом не заманишь. Слишком много печальных воспоминаний, говорит он. Он бы и рад приехать, познакомиться с легендарным, нежно-абрикосовым котом, но слишком много печальных воспоминаний. Мне кажется, он просто боится Домино, ведь Домино – личность почти мифологическая. Такая же мифологическая, как и мой отец.
Чего боится старина Боб?
Того же, чего боюсь я в отношении отца.
Что они оба – и кот, и умерший человек – могут хоть в чем-то не соответствовать мифу.
Я люблю байки старины Боба об отце. В них отец предстает лучшим автомобильным вором всего Северо-Запада и примкнувшей к нему Скандинавии. И – возможно – Польши и Чехии. И – возможно – Германии и Бенилюкса. Сказать об отце, что он был просто автомобильным вором, пусть и лучшим, – значит не сказать ничего. Он был зачарованным автомобильным вором – ни одной тачки он не угнал без любви. Без мгновенно вспыхнувшей и почти неконтролируемой страсти. Отец видел объекты вожделения насквозь, до самого последнего болта, – так же, как вижу их я. "Видеть насквозь" – наша семейная черта. Фамильная. "Видеть насквозь" – означает видеть слабые места, которые, по мнению дурачков-хозяев, являются самыми сильными. Одного взгляда на машину отцу было достаточно, чтобы понять, что за сигнализация на ней стоит и как ее вывести из строя.
Достаточно и мне.
Что-то было и в самом отце – это что-то позволяло ему уводить железных коняшек чуть ли не из стойла. Из-под носа дурачков-хозяев. И дурачки догадывались о постигшем их несчастье последними.
Есть это "что-то" и во мне.
Отцу нравились только самые лучшие и почти недоступные тачки. Эпопеи с "Мерседесом" одного генерального консула и "Ягуаром" одного очень крупного чиновника из правительства города особенно впечатляют.
Сколько машин мой отец лишил невинности, прежде чем погиб?
Сотню, не меньше.
Мне до этого результата еще далеко.
О гибели отца, случившейся восемь лет назад, старина Боб рассказывает с неизменным выражением досады на лице. Мол-де в последние годы (особенно после того, как он узнал, что у него – где-то там, вне поля его видимости, – растет дочь) с отцом начали происходить странные вещи. Он был готов бросить свое ремесло, говорит старина Боб, перестал считать его достойным и даже выражался в том духе, что оно аморально.
– А вы? – спрашиваю я. – Что вы ему отвечали?
– Что оно не более аморально, чем любое искусство. Искусство и должно быть вне морали, иначе оно не сможет задеть человека так сильно. Удивить. Поразить в самое сердце. Задеть никогда не звучавшие струны души.
Даже Домино с его нежно-абрикосовой философией не выразился бы сильнее.
Я полностью солидарна со стариной Бобом.
– Он не пытался меня найти? – спрашиваю я. – Поговорить со мной?
– Твоя мать – она не хотела этого. Грозила ему всеми карами – земными и небесными. Но деньги брала исправно. Надеюсь, у тебя было обеспеченное детство.
– У меня было отвратительное детство. Лучше о нем не вспоминать. Жаль, что он не нашел меня, не поговорил со мной.
Он сомневался. Стыдился себя. Стыдился того, чем занимается. – К выражению досады на лице старины Боба примешивается недоумение. – Что он мог рассказать тебе?
– Всё.
Отец погиб, уходя от столкновения с каким-то мелким животным – то ли хорьком, то ли кошкой, то ли мангустом суриката. Вернее, это я думаю о мангусте суриката; не слишком подкованный в зоологии старина Боб выражается проще – "суслик".