Более чем тесные контакты между двумя народами подтверждают примеры друг их заимствований в эстонском из русского языка: kost, "гостинец, подарок" ← др.-русск. гость, turg, turu, "рынок, базар" ← торг, tavar, vara, "сокровище, клад, состояние, благо" ← товар, passmer ← безмен, maar ← мера, lodi, "лодка, баржа" ← ладья, prees ← пряжа, vaap, "краска, окраска" ← др. рус. вап, sinine ← синий, kold ← желтизна, tapper ← топор, look ← лук, tubli, tublis, "доблесть, молодецкий, ловкий" ← доблесть, saha, sahk "плуг" ← coxa, kabli, "мотыга" ← белорус, скалба, saan ← сани, varten ← веретено, kari, "строгий надзор, присмотр, строгое приказание, наказание" ← кара, карать, roosk, "кнут, плеть" ← розга, raja, "граница, предел" ← край, valadus ← свобода, voli, "воля, право" ← воля. Как видим, целый ряд заимствований, касающихся орудий труда, таких как пряжа, веретено, топор, лук, соха и мотыга, точно так же должны были осуществиться в очень ранний период. Также здесь присутствует целый ряд понятий, связанных с торговлей и средствами передвижения, нравственные понятия, относящиеся как к военному делу, так и к состоянию свободного человека. Присутствуют здесь понятия из сферы господства-подчинения и границы территории. Все эти лингвистические данные вполне соответствуют тому раннему периоду русско-эстонских отношений, которые мы вправе предположить на основании известия Саксона Грамматика.
Следует также отметить, что название Роталы, первого упомянутого в хронике города русов, образовано от общеславянского слова рота, обозначавшего у наших предков вселенский закон. Название второго города, Палтиске, перекликается с древнерусским городом Полоцком. Что касается имени его царя Веспасия, то оно больше напоминает римского Веспасиана, и, похоже, Саксон Грамматик взял его из какого-то латинского источника. Ринд и Даго, как уже отмечалось выше, находят свое соответствие в местных прибалтийских названиях. Впрочем, похожие имена встречаются в славянской традиции. Так, известно женские имена Рина, Ринка, а также мужские Ринеш и Рин. Что касается Даго, то известны моравское имя Даграст, сербское Дак, а также сербские Дака и Дако (впрочем, М. Морошкин полагал, что последние последние два имени производятся от христианских имен Дамиан и Давид). Около 1575 г. упоминается московский отчинник Молчан Федорович сын Дагин. Кроме того, в грамоте, данной польским князем Мешко I папскому престолу в конце X в. и названной по первым словам "Dagome Iudex", под именем Dagome (вариант Dagone) подразумевается сам польский князь. Польский историк X. Ловмяньский связывает его с именем Дагоберта, полученного Метко I при крещении, однако представляется странным, чтобы писцы с ошибками писали имя собственного князя. Уже сын Ринд Бой из второго фрагмента Саксона Грамматика носит чисто славянское имя, зафиксированное белорусской мифологической традицией.
Имена двух других королей русов заслуживают отдельного анализа, который будет предпринят ниже. Саксон Грамматик упоминает предводителя рутенов Флокка, имя которого, по всей видимости, является искаженным волк и в этом качестве находит себе аналогию в многочисленных именах типа Влк, Влкон, Влко, Влакен, Влкен и т.п. Побежденный Старкатером разбойник Висин находит свое соответствие в таких западнославянских именах, как Вычин, Высен, Вышен и Вецен. Имя морского разбойника Рота вновь отсылает нас к славянскому названию вселенского закона, а также вновь встречается нам у западных славян в форме Роташ. Точно так же славянским является имя Ратибор, внуком которого был Регнальд. Имя последнего не является славянским, однако его появление может быть объяснено контактами рутенов с другими народами. Достаточно похоже на него имя Рогнеды, дочери варяжского правителя Полоцка. Насколько мы можем судить, искаженным является и второй корень в названии мыса Русбей, приводимого Плинием. Поскольку до римлян оно дошло в кимврской передаче, вероятность искажения еще более повышается. Ближе всего к данному корню находится славянской слово буй. Его лингвисты обычно рассматривают как производное от и.-е. bhou-/bhu, "расти, становиться сильным" и в качестве ближайшей параллели приводят др.-инд. bhavyah, "сущий, существующий". С этим корнем в Древней Руси был связан целый ряд значений. Буян мог означать возвышенное место, холм, бугор и даже гору. Даниил Заточник пишет: "Дивиа за буяном кони паствити…"Один из списков "Сна пресвятой Богородицы" начинается так: "На горе-на горюне, на горе-на Буяне". Еще в языке XIX в. слово буйвище означает "возвышенное, открытое кругом место; пустырь на возвышении". Подобная характеристика вполне могла относиться к мысу. Эпитет буйный в значении "дико бушующий" в нашем языке также может относиться к ветру и морю. Судя по всему, на Руси подобным образом называли не возвышенность вообще, а возвышенность, связанную с каким-либо сакральным центром. С принятием христианства подобным центром стала, естественно, церковь, с которой и стали соотносить слова буй, буевище в значении открытого возвышенного места, площади около храма: "А буевище Петрятино дворище оть прежнихъ дверей святаго Великого Ивана до погреба… Того же лъта повеяв посадникъ Феодосъ и всь Псковъ намостити буевище и около церкви святыа Троица…" Такое значение, но, разумеется, в языческом его смысле, вполне приложимо к названию мыса, находящегося около границы между "живым", "Кронийским морем" и морем "мертвым", замерзающим. В этой связи весьма показательно, что буй, буище как в древнем, так и в относительно современном русском языке XIX в. означало кладбище, могильник, а также черту и грань. Как было показано выше, Руссин Генриха Латвийского является потомком изначальной Прибалтийской Руси, а не следствием политического или экономического влияния на местных жителей Древнерусского государства. Наконец, следует отметить, что одновременное существование на одной и той же территории славянского и какого-то иного населения (если предположить неславянский характер Прибалтийской Руси), в равной степени чуждого окружающим их балтским и финно-угорским племенам, крайне маловероятно.
Решив принципиальный вопрос, кем же были описанные Саксоном Грамматиком прибалтийские русы, постараемся определить основные контуры развития этой Руси. На основании совпадения указаний совершенно не связанных между собой свидетельства Плиния Старшего, описания войн дан с русами в "Деяниях данов", образования племенного названия куршей под славянским влиянием и данных о начальном этапе влияния славянского языка на язык прибалтийско-финских племен мы со всей уверенностью можем утверждать, что свидетельство Саксона Грамматика о существовании на территории современных Латвии и Эстонии Прибалтийской Руси на рубеже I тыс. до н.э. и I тыс. н.э. не является плодом вымысла датского летописца, а соответствует исторической действительности. Кроме того, существование Руси в данном регионе подтверждают рассмотренные выше данные топонимики, гидронимии, ономастики, эстонского предания о волости Русса "Русавальде", равно как и то, что в папских буллах XIII в. Ливония, не входившая в состав Древнерусского государства, именуется Руссией. Описанная в "Деяниях данов" самая первая война между Фротоном I и Транноном, по археологическим данным, может быть отнесена если не к началу, то по крайней мере к середине I тыс. до н.э. На достаточно раннее присутствие в Прибалтике русов указывает и этимология куршей. Естественно, в ту эпоху о королевстве в собственном смысле слова говорить не приходится и оно представляло собой то, что в современной науке именуется вождеством. Тем не менее уже в первом фрагменте Саксона Грамматика Русь предстает перед нами как общество с достаточно развитой внутренней иерархией, где кроме верховного правителя народа рутенов имеется царь отдельного города. Это напоминает структуру Древнерусского государства, где великому князю подчинялись князья отдельных племен. Несомненный интерес представляет обозначение Траннона в оригинале - tyrannum. В латинском языке это слово имеет два значения: собственно "тиран" и "самовластный". Очевидно, что датский летописец употребил его во втором значении, в связи с чем английский переводчик перевел его не просто как "царь" или "король", а употребил термин "монарх", подчеркивая высокий титул его носителя. Отметим, что в свое время предводитель готов Аларих именуется в источниках как tyrannus Geticus, что отражало его высокое положение как носителя центральной монархической власти. Применительно к Руси это понятие Саксон Грамматик применяет всего лишь два раза: первый раз в связи с Фротоном I, а второй раз - характеризуя намерение Старкатера, который вместе со своим другом "в стремлении к верховной власти вторглись также на Русь" (tyrannico Rusciam); английский переводчик употребил в данном случае понятие empire. Однако Старкатер, как и Геракл, имеет явно выраженные черты божественного происхождения. Само его имя, как отмечает А. Гуревич, образовано сочетанием слов sterkr, starkr, "сильный" и Hoōr, имя бога, hoð, "битва", "убийство". Он описывается не просто как могучий воин, но как уродливый клыкастый человек гигантского роста, первоначально имевший шесть рук, четыре из которых отрубил ему Тор. Старкатер - "одинический" (тесно связанный с Одином) герой, и, чтобы снискать его благоволение, осуществляет ритуальное убийство короля Викара. В ночь накануне жертвоприношения Старкатер вместе со своим воспитателем прибывает на остров, где на лесной поляне видит 11 человек, восседающих на престолах; 12-й престол занимает воспитатель Старкатера, и присутствовавшие (видимо, боги) приветствуют его как Одина. Как уже отмечалось, Один дарует Старкатеру три жизни.
Поскольку сам Старкатер тесно связан с верховным богом скандинавской мифологии и, весьма вероятно, сам олицетворяет "сниженное" божественное начало, власть его, к которой он стремился, носила не просто чисто светский, а более всеобъемлющий, "самодержавный" характер, на что и указал словом tyrannico Саксон Грамматик. Точно так же "сниженным" образом скандинавского божества является и Фротон I. Одно терминологическое совпадение при описании характера власти Траннона и той, к которой стремились на Руси Фротон и Старкатер, могло бы быть случайным совпадением, однако на некий сакральный характер власти указывает и значение приводимого датским летописцем имени второго русского короля Олимара, которое будет рассмотрено нами отдельно. Рождение Боя в результате брака верховного скандинавского бога с рутенской княжной - сюжет, который Саксон Грамматик без всякой видимой необходимости ввел в свое повествование, поскольку в скандинавской мифологии уже существовал миф о рождении сына Одина-мстителя за Бальдара, - также указывает на то, что в глазах данов правящая династия Прибалтийской Руси имела божественное происхождение. Кроме того, ниже будет рассмотрен миф о браке прародителя западнославянской княжеской династии Антюрия с богиней, причем их внуком являлся Алимер. Все эти случаи, рассмотренные в совокупности, говорят о том, что изначально характер власти первых русских королей, упомянутых в "Деяниях данов", был не только светским, но в той или иной степени сакральным, чему имеются соответствия как в славянской, так и в индоевропейской традиции.
Если мы обратимся к материальной стороне жизни, то, на основании лингвистических данных, мы вправе утверждать существование в Прибалтийской Руси достаточно развитого земледелия, способного оказать влияние как на образование названия соседнего балтского племени куршей, так и на прибалтийско-финские языки. Весьма вероятно, что в силу достаточной степени развития русы господствовали по крайней мере над частью соседних аборигенов. О подчиненном положении этой Руси части эстонских племен указывает как весьма раннее заимствование славянского слова суд, так и расположение Роталии в западной части современной Эстонии. О том, что господство это не ограничивалось исключительно приморскими областями, где сохранилась русская топонимика и ономастика, свидетельствует и эстонское предание о князе Руссипапе из Угаунии. Кроме того, Саксон Грамматик с самого начала описывает русов как морской народ, что подтверждается ранним заимствованием славянского слова ладья скандинавскими языками. Поскольку ими же было заимствовано из славянского и слово торг, которое также было заимствовано балтами и финно-уграми, равно как и из описания кораблей русов в морской битве с Фротоном Ш, названия Балтики как Венедского залива Птолемеем во II в. н.э., мы вправе заключить, что русы вели активную морскую торговлю на этом море. Можно предположить, что одним из предметов торговли русов был янтарь, о котором самое первое упоминание в арабской литературе первой половины IX в. говорит, что он есть "смола… происходящая от деревьев, растущих в стране славян". С тем, что Прибалтийская Русь располагалась на территории современной Латвии, стоит соотнести и тот факт, что в латышском языке название золота zelts отличается от его названия в родственных ему литовском и прусском языках, но зато совпадает со славянским названием этого металла. Подобное отличие не является единичным примером. В этой связи отметим еще один достаточно интересный лингвистический факт. В западной половине индоевропейского мира, а именно в италийских, кельтских и германских языках, родственные слова типа ирл. tflath, умбр, toto, гот. piuda обозначали такое важное понятие, как "народ". Весьма показательно, что именно из однокорневой с ними др.-в.-нем. формы deot развилось самоназвание немцев как в форме deutsch, так и в форме Teutoni. По мнению лингвистов, современное русское слово чужой, восходящее к праслав. tjudjo, является ранним заимствованием из германского. Поскольку для славян германцы были чужим народом, их самоназвание в славянском языке и превратилось в прилагательное со значением "чужой". В этом отношении весьма показательно, что латышское tauta также обозначает "чужой народ", в то время как значение этого корня в других балтских языках соответствует западноевропейским: лит. tauta, "народ, племя", прусск. tauto, "страна". Следование латышского языка за славянским в этом достаточно важном обозначении вопреки остальным балтским языкам опять-таки указывает на весьма тесные контакты предков латышей и славян.
Для защиты от набегов строились городища, описываемые Саксоном Грамматиком как города, одно из которых было настолько хорошо укреплено, что Фротон I смог взять его лишь с помощью хитрости. Безусловно, на основании данных археологии можно было бы нарисовать гораздо более подробную картину, однако, поскольку сведения "Деяний данов" были фактически проигнорированы отечественной наукой, поиск археологических древностей Прибалтийской Руси практически не велся, а все открытые в данном регионе памятники материальной культуры автоматически приписывались финно-уграм или балтам. Очевидно, что когда что-то не ищешь, то тогда ничего, как правило, и не находишь. Примерно аналогичная картина существовала и с венедами Генриха Латвийского, пока В.В. Седов не выделил целый ряд присущих славянам в средневековой Прибалтике археологических черт, до этого полностью игнорировавшихся другими исследователями. Теперь перед археологами стоит задача выделения из общего числа прибалтийских древностей тех, которые соответствуют Руси, описанной Саксоном Грамматиком. От ее решения зависит определение территории Прибалтийской Руси.