Мы остановились на мосту Пон-Рояль, отчасти потому, что это был пункт, назначенный той компании, к которой присоединился и я, отчасти же оттого, что все улицы, ведущие к Карусели, были переполнены. Мы простояли там все время осады, начавшейся еще до нашего прихода… Признаюсь по чести, что грохот пушек, к которому примешивались, с одной стороны, вопли окружавших меня людей, с другой - крики несчастных, раненных пулями, которыми осыпали нас швейцарцы, укрывшиеся в комнатах и за каминами замка, произвели на меня, в первый раз в жизни присутствовавшего при подобном зрелище, такое впечатление, что у меня в глазах стало двоиться, или вернее, я вовсе перестал видеть до той минуты, пока победные крики не известили нас, что все было кончено".
Да, все было кончено! Народ торжествовал, поскольку победа досталась ему легко.
Услыхав шум, бушевавший вокруг его дворца, "Людовик XVI прочел молитвы, исповедался у аббата Эбера и стал покорно ждать. Королева, дети и принцесса Елизавета бегали из комнаты в комнату, то к королю, запершемуся со священником, то в кабинет Совета, где собравшиеся министры обсуждали с Редерером способы спасения королевской семьи" .
"В восемь часов муниципальный чиновник вошел в зал Совета, где находился король с семьей и министрами. Жоли, хранитель печатей, крикнул еще издали, лишь только увидал его: "Ну что, чего они требуют?" - "Свержения короля с престола", - отвечал чиновник "Пусть бы уж скорее Собрание утвердило это свержение!" - воскликнул Жоли. "Но что же будет тогда с королем?" - спросила королева чиновника. Он низко поклонился ей и не сказал ни слова в ответ".
Как видим, монархия не оказала никакого сопротивления. Чуть позже королевская семья решила идти в Собрание и искать у него защиты и убежища. Это было грустное шествие. Король вел за руку дофина, принцесса Елизавета и совсем еще молоденькая королевская принцесса в сопровождении принцессы де Ламбаль и госпожи де Турзель перешли через сад и направились к Манежу. Многие уже изображали этот крестный путь, и описание его не входит в рамки этой книги. "Я вернусь к вам", - гордо сказала королева, обращаясь к тем, кого она вынуждена была покинуть. "Как быстро опадают листья в этом году!" - печально заметил король, волоча ноги по сухим листьям, облетавшим со старых каштанов.
А вдали слышался глухой шум - он шел со стороны Карусели, где колонна Сент-Антуанского предместья двигалась по улице Сент-Оноре, и с ней ехали телега с порохом и другая телега, нагруженная пушечными ядрами. Уход короля придал храбрости осаждавшим, которые до тех пор еще колебались, и они мгновенно ворвались в ворота. Толпа народа наполнила двор. При виде этого нашествия защитники Тюильри растерялись: у них не было командира, и никто не руководил их действиями. С четверть часа чернь уже наводняла дворец, а ни с той, ни с другой стороны не было еще произведено ни одного выстрела.
Наконец прибыли марсельцы. Командующий ими Фуркье по прозвищу Американец выстроил их вокруг двора перед зданием. Народ кричал: "Долой швейцарцев!" - их заметили в окнах и внизу лестницы. Швейцарцы и национальные гренадеры вместо ответа делают руками и шляпами знаки, приказывающие толпе удалиться.
Далее мы опять передаем слово Филиппу Морису:
"Пока обе стороны обменивались издали оскорбительными жестами и криками, несколько наиболее смелых патриотов подошли к ступеням парадной лестницы, под аркады галереи. При помощи пик с крюками на конце они схватили двух часовых-швейцарцев и под общий хохот обезоружили их. Швейцарцы этого поста под командой капитанов Зюслера и Кастельберга выстроились частью на ступенях галереи, частью на крыльце часовни и дали залп по людям, схватившим двух их товарищей. Звук этого выстрела послужил сигналом к общему побоищу. Ядра и пули засвистели над дворцом, и завязался бой. Швейцарцы, дворяне, гренадеры, все бывшие в замке люди стреляли сверху и снизу в толпу, отвечавшую пушечными и ружейными залпами. Первый залп со стороны дворца оказался губительным: марсельцы и брестцы понесли большие потери.
В течение часа беспорядочного сражения нельзя было определить, на чьей стороне победа. Но вскоре стало ясно, что побеждают патриоты, более многочисленные, чем слуги короля. Одни швейцарцы еще держались, но их атаковали одновременно и во дворе, и со стороны сада. Потеряв уже большое количество товарищей, эти храбрые солдаты отступили и в числе двухсот человек сгруппировались у галереи, бывшей центром атаки. Они неустанно стреляли, пока не истощился запас патронов. И они все погибли там, уложив более четырехсот патриотов. Когда галерея осталась без защитников, битва была выиграна.
Народ, овладев лестницей, бросился внутрь дворца. Всего за несколько минут толпа наводнила покои и перебила всех швейцарцев, которых встретила на пути. Патриоты рыскали повсюду: они осматривали крыши, коридоры, кладовые, потайные ходы, даже шкафы и убивали всех несчастных, спрятавшихся в этих углах и закоулках. Других выбрасывали живыми в окна и, несмотря на их мольбы, закалывали пиками на террасе и мостовой двора. Около сотни их успели бежать через двор Марсана, но на улице д’Эшель их задержали и убили, нанося удары саблями и пиками. Их обезображенные, обнаженные и изуродованные трупы были свалены кучами, вперемешку с соломой, и оставались выставленными напоказ до следующего дня.
Более сотни слуг Людовика и его семьи, кончая сторожами, швейцарами, мальчишками для услуг, подверглись той же участи. Кровь потоками лилась в покоях и потайных комнатах. Избежали гибели лишь очень немногие из слуг и несколько военных, переодевшихся в костюмы патриотов или спрятавшихся в трубы каминов, где им пришлось просидеть три дня, чтобы спастись от бешенства победителей" .
Только тогда - увы, слишком поздно! - был получен приказ короля прекратить огонь. Дворец был во власти восставших: чернь, опьяненная победой, которую она приписывала исключительно своей доблести, видит, что последние защитники замка обратились в бегство. Она бросается на лестницу и устремляется в апартаменты первого этажа.
Некоторые историки обходят молчанием разыгравшиеся там сцены, другие, напротив, раздувают их. Роялисты, описывая их, надевают красные очки; другие прикрывают глаза дымчатыми стеклами, затемняющими зрение. Что же касается нас, то мы имеем одну цель: узнать, как все происходило в действительности. Нам известны рассказы лишь двух очевидцев, которым мы можем доверять вполне. Один из них принадлежит все тому же Филиппу Морису, скромному писцу из конторы нотариуса. Он меньше всего интересовался политикой, но случай сделал его участником великих событий, и он в качестве зрителя поделился с нами своими впечатлениями и воспоминаниями. Автор другого рассказа, Мерсье, либерал и республиканец, всем сердцем был на стороне инсургентов, но, как искренний и честный человек, подробно и точно рассказал о событиях революции. Его положение позволяло ему видеть все. Он бегал по всему городу в поисках интересных событий, хвастаясь, что пишет книгу "Новый Париж" своими ногами и говорит лишь о том, чему сам был свидетелем… И вот что они оба видели в Тюильри в день 10 августа 1792 года.
Когда битва была выиграна, замок сделался добычей мародеров, съехавшихся туда в течение нескольких дней из разных департаментов. Естественно, они прежде всего устремились в кухни, расположенные в подвальных этажах павильона Флоры. Вначале там разыгралась ужасная сцена - эти тигры схватили несчастного поваренка, не успевшего убежать, затолкали его в котел и поставили в горящую печь. Потом они набросились на съестные припасы. Каждый завладевал тем, что было под рукою; один тащил вертел с дичью, другой - камбалу, третий - рейнского карпа величиной с себя самого. Погреба, где хранилась вина и ликеры, представляли собой неописуемое зрелище. Пол там устилал толстый слой разбитых бутылок, на котором валялись мертвецки пьяные победители вперемешку с трупами побежденных. Мужчины и женщины, захлебываясь в бешеном восторге, собирались целыми сотнями под вестибюлем южной лестницы и плясали среди потоков вина и крови.
А во дворе, перед дверью, мегеры-санкюлотки жарили в ящиках для угля, вытащенных во время пожара из кордегардии, оторванные конечности убитых при штурме швейцарцев, отплясывая вокруг этих страшных печей дикую сарабанду. Столбы дыма вздымались к небу, а вдали, над Каруселью, под лучами жаркого августовского солнца вился легкий снежный пух - он сыпался из одеял и перин, вспоротых саблями на окнах галереи.
На лестницах стоял гул от шагов грабителей. Они поднимались и спускались, толкая друг друга, носились по коридорам, забирались во все комнаты. Они взломали письменные столы короля, королевы, принцессы Елизаветы, придворных дам. Ассигнации, золото, деньги, часы, драгоценные камни, футляры - сколько сокровищ им внезапно досталось! Ремесленники разгуливали по галерее, нацепив на себя часы с бриллиантовыми цепочками. Другие, профессиональные воры, спарывали галуны с одежды королевских слуг, запускали ловкие руки в ящики гардеробов, растаскивали ткани, белье, столовое серебро, свечи, книги из библиотеки - словом, все вещи, которые можно было унести с собою. Драгоценнейшую фарфоровую вазу разбили для того, чтобы взять ее ручки.
Филипп Морис видел, как разлетелись на тысячи осколков чудные часы, украшавшие консоль. Один слесарь или, по крайней мере, человек, одетый слесарем, приподнял стеклянный колпак, покрывавший эти часы, и долго смотрел на них жадными глазами. Затем, решив, что унести их будет нелегко, он в бешенстве поднял тяжелый кузнечный молот и одним взмахом расплющил колпак, часы и консоль.
Пока происходили подобные сцены, герои-вожаки, рисуясь, приказывали своим помощникам отнести в Собрание большие серебряные канделябры, стоявшие в часовне, серебряные блюда и кошелек, в котором было сто луидоров, чтобы снять с себя даже тень подозрения в расхищении.
Стекла звенели под ударами разбивавших их вдребезги пик Добрались и до постели королевы, из которой бесстыдное опьянение сделало арену самых мерзких непристойностей. Женщины охотились за несколькими несчастными швейцарцами и слугами, избежавшими гибели и думавшими, что они нашли спасение, спрятавшись в камине или каком-нибудь укромном уголке. Как только они были найдены, их безжалостно убивали.
Мирные граждане, пришедшие в Тюильри из любопытства, желая убедиться, существует ли еще этот дворец, бродили по террасе сада. Их охватило странное оцепенение, и они медленно двигались по усыпанной осколками бутылок террасе. Они, казалось, остолбенели, пораженные тем, что здесь нашли. На каждом шагу им приходилось в ужасе отступать при виде трупов - окровавленных, изуродованных, с перерезанным горлом или распоротым животом, трупов, на лицах которых еще жило выражение ужаса. Более хладнокровные зрители обращали внимание на тучи мух, которых тепло и запах крови привлекли к разверстым ранам и вылезшим из орбит глазам мертвецов. Они показывали друг другу внизу террасы, у самой воды, труп одного из гайдуков, ездивших раньше на запятках кареты королевы. Ужасные мегеры сорвали с него одежду и изуродовали тело самым отвратительным и циничным образом.
В Карусели внимание любопытных было привлечено лежащей близ улицы д’Эшель грудой трупов: они были сложены в поленницу, как бревна на дровяном складе. Со всех концов Парижа стекались толпы любопытных. Теперь, узнав, что битва окончена, парижане хотели взглянуть на ее результаты: чувство патриотизма было удовлетворено, и в свои права вступало любопытство. И над всем этим гулом неслись, перекрывая его, глухие звуки большого органа часовни. Молодой савояр, стоя на хорах, дул в одну из труб, играя "Dies irae": казалось, это ангел-истребитель возвещает трубным звуком о Страшном суде .
В Манеже короля и его семью поместили в маленькой ложе за креслом президента. Король вошел в Собрание через двери, выходящие на проход Фельянов; пройдя через крыльцо, ведущее сегодня из сада на террасу напротив улицы Кастильоне, королевская семья покинула Тюильри с тем, чтобы больше туда не возвращаться. Ложа, куда поместили монарха и его близких, была величиной в девять-десять квадратных футов. Она находилась справа от кресла президента и отделялась от зала тонкими железными прутьями. Входили в нее из глубины коридора, проходя при этом через маленький кабинетик . Это было единственным местом, куда королевское семейство могло удаляться во время заседаний, и там оно провело целых три дня.
10 августа семья оставалась в Собрании с 9 часов утра до 10 вечера. В этом помещении с тонкими стенами слышны были все крики и шум мятежа. Сначала услыхали ружейные выстрелы, за которыми последовала глубокая тишина. Затем, около половины девятого, раздался залп, от которого задрожали окна в зале… Думали, что ядра проносятся над Манежем… Началась паника, но ее скоро успокоили. Со стороны Фельянов несся рев толпы: депутаты волновались, одни клялись умереть на своих местах, другие старались внести успокоение…
Людовик XVI держал в руке большой лорнет и наводил его то на президента, то на других членов Собрания. Королева была страшно бледна, но лицо ее ничем не выдавало волнения. Королевская принцесса держалась совершенно так же, как и она. Дофин вел себя соответственно своему возрасту; он, казалось, был изумлен, что находится здесь, и не понимал, почему и зачем его сюда привели. Что же касается принцессы Елизаветы, то она плакала навзрыд. Но ни ее слезы, ни трагическое положение этой несчастной семьи не могли смягчить черни, собравшейся на трибунах, и оттуда, как и с улиц, на королевское семейство сыпались насмешки, угрозы и оскорбления.
В десять часов вечера Людовика отвели в монастырь Фельянов, в помещение, занимаемое там архитектором Собрания. Там, на матрасах, брошенных на пол, король, его жена, дети и сестра смогли отдохнуть. Вместо ночного колпака Людовику служила салфетка, поскольку, уходя из Тюильри, они не успели захватить никаких туалетных принадлежностей. Принц де Пуа, герцог де Шуазель, господа де Бриге, де Огель и Обье стерегли королевское семейство в первой из четырех комнат, где оно было заключено.
На другой день (в субботу 11 августа) им опять пришлось вернуться в Собрание, в ложу писца. Заседание началось довольно мирно, но в полдень со двора Манежа в зал Собрания стали доноситься буйные крики; им в ответ раздались вопли из прохода Фельянов. Бешеное сборище требовало смерти швейцарцев, укрывшихся в монастыре. Депутат Камбон, инспектор зала, испуганный грозящей королю опасностью, предупредил его, что в случае прорыва толпы в зал со стороны прохода Фельянов король может через черный ход бежать во двор Манежа, где он окажется в относительной безопасности.
Когда настал вечер, королевскую семью снова отвели в помещение, прилегавшее к Комитету надзора, где они находились накануне. Народ потребовал замены лиц, составлявших стражу короля: толпа приметила, что они были слишком внимательны и услужливы. В итоге Комитет решил, что "эти господа" сегодня же вечером должны покинуть короля. Ему сказали, что этого требует как его собственная безопасность, так и безопасность его друзей. Прощаясь с ними, Людовик обнял их и велел им поцеловать его детей. Уходя, они выложили на стол все золото, бывшее в их кошельках, и спаслись по потайной лестнице. Им посчастливилось сделать это вовремя и не попасть в руки черни.
Утром 12-го король и его семья снова вернулись в ложу писца и весь вечер оставались на заседании; в эту конуру им подали обед . Вечером их отвели в то же помещение ? что и накануне, но на этот раз они были там одни - без стражи, свидетелей, друзей и слуг . Наконец 13 августа этой агонии был положен конец: королевскую семью заключили в Тампль. Карета, в которую их посадили, выехала под вечер из высоких ворот Фельянов и под громкие крики "браво" и шум толпы направилась по Вандомской площади к бульварам.
Людовику XVI суждено было еще раз увидеть Манеж при обстоятельствах еще более трагических. Кто бы мог 11 декабря узнать в нем короля, говорившего в этом зале как повелитель? Кто бы мог узнать его в сумерках этого дождливого дня, "все еще полного, но полнотой болезненной и бледной"? Он не брился три дня (накануне у него отобрали ножницы и бритву). Четыре месяца пробыл он в заключении, и теперь его движения были неуверенны и неловки, как движения выздоравливающего, в первый раз выходящего из комнаты. Близорукость его, усилившаяся от тюремного заключения, еще более вредила его походке.