***
Тишина в кабинете, рухнувшая вслед за захлопнувшейся за спиной дверью, была жуткой. Несколько минут молчания всего лишь, - а, чувство такое, словно палач в это время проворачивал под ребрами тупой ржавый крюк, разрывая живую дышащую плоть и превращая ее в кашу. От такой боли остается либо заходиться хрипящим воем, как зверь под ножом забойщика, либо молчать, потому что слов, чтобы выразить ее - просто не существует ни в одном языке, не придуманы еще.
Сорвись сейчас Ожье, обрушь на голову юноши негодующую отповедь - было бы легче и проще! Дурной норов сказал бы сам за себя, и за едким словцом не пришлось бы лезть в карман. Но мужчина молчал. Ожье стоял, отвернувшись лицом к единственному окну, и не торопился ни с упреками, ни с поручениями.
… Это было странное ощущение. Как натянутая тетива. Как предчувствие гона. Равиль не мог бы сказать, что не так и кто виноват, но - что что-то "не так" до самого края, знал точно! Чуял многожды ученной рыжей шкуркой и этой своей новой болью, к которой, оказывается, успел уже притерпеться.
Что дальше? Что делать? Снова кусаться, огрызаться или хитрить и юлить? Упасть в ноги, признаваясь в тайном и явном, и самом сокровенном, либо же врать о свалившейся вдруг неземной любви, чтобы хотя бы окончательно не уронить себя в грязь в самых дорогих, таких суровых сегодня глазах… Только, Равиль очень сомневался, что у него набралось бы сил на складный обман и изобразить нечто, хотя бы отдаленно похожее на правду перед НИМ. Не говоря уж о том, что просто не смел. Он лишь ждал своей участи.
И дождался: Ожье наконец развернулся и смерил юношу взглядом, от которого его едва не пригнуло к земле. Равиль опустил ресницы на долю секунды раньше, чем они должны были встретиться глазами, но отчетливо чувствовал на себе этот медленный, давящий непосильной ношей взгляд, наполненный смыслом, которого он не мог понять, как ни старался…
- Вы… Вы хотели дать мне какое-то дело… - напомнил Равиль, едва совладав с голосом, и неуютно поведя плечами.
Он стиснул зубы, незаметно прикусывая внутреннюю сторону губы - слабая боль всегда отрезвляла и помогала собраться…
А в следующий момент Ожье оказался прямо перед ним, преодолев незначительное расстояние и обогнув огромный, заваленный всяческими бумагами стол в несколько широких шагов. Крупные ладони обняли лицо бережно, но неумолимо, заставляя откинуть голову:
- Посмотри на меня!
Это был приказ, которому невозможно не подчиниться, но юноша упорно отводил глаза: то, что происходило, вдруг оказалось страшнее, чем даже самое откровенное презрение и прямое распоряжение немедленно покинуть дом на все четыре стороны. Это было слишком… остро? Больно? Равиль не смог бы сказать сам.
- Рыжик-рыжик! - прозвучало приглушенно. - Горе ты мое, что же ты делаешь…
Нота упрека почудиться не могла, и Равиль не выдержал, - вывернулся решительно, прожег мужчину отчаянно возмущенным взглядом.
- Я просто хочу, чтобы меня любили!! - вырвалось само собой. Полностью скрыть горечь он тоже не смог.
- Я тебя люблю, - просто, как само собой разумеющееся сообщил Ожье.
Затишье… юноша застыл в его руках на мгновение. И вдруг…
Равиль дернулся, как будто в него попала молния. Отшатнулся в сторону и стал осторожными шажками отступать до двери, ошеломленно, почти с ужасом смотря на нахмурившегося мужчину расширенными глазами:
- За что?!
Лицо покинули последние краски, так, что он сравнялся цветом с собственной рубашкой. Юношу заколотило как в лихорадке.
- Да как вы можете?!! - исступленно выдохнул Равиль, не переставая отрицательно мотать головой. - За что! Я… я же вас… На самом деле!!!
Он рванулся, дергая на себя массивную резную панель, охваченный одним единственным желанием - оказаться как можно дальше, в каком-нибудь темном уголке, где его никто не найдет, и можно будет перевести дыхание и зализать новые раны.
Он не успел - Ожье оказался быстрее:
- Равиль?! - в голосе мужчины был уже страх, но юноша его не слышал, сосредоточенный целиком на том, чтобы еще и не расплакаться как обиженному недорослю.
- Не смейте! - Равиль сопротивлялся хватке на плечах так, как будто от этого зависела его жизнь.
Уж рассудок точно!
- Не смейте…
Не смейте так лгать, это же хуже любой муки!
Нет, любимый никогда бы не стал так врать, не стал бы издеваться над чужой болью! И от этого еще хуже: от того, что иной "любви", чем была до сих пор, у них не будет…
- Пустите! Пусти…
- Малыш, да что с тобой?! - Ожье не шутя тряхнул отбивающегося юношу.
…Единственное, чего он по-настоящему хотел - быть любимым не кем-то, а именно этим человеком. Во всех смыслах слова "любимый" - и в единственно верном! Куда там идолам и божествам - все они меркли перед тем, кто наиболее полно воплощал собой понятие "мужчина"… Он бы жизнь ему отдал: прожить жизнь ради кого-то гораздо труднее, чем в порыве из-за кого-то умереть. Он не мог уйти, а теперь не мог больше оставаться… Вынести все это.
И когда все невозможности сошлись вместе - в руках Ожье, в качестве вознаграждения за честное признание, оказалось лишь бесчувственное тело.
Обеспамятовавший юноша у него на руках казался невесомым, почти бесплотным. Безгранично хрупким - до замирания сердца. Как видение… призрак мечты. Он смотрелся тонкой веточкой, бледным весенним побегом на пасмурной проталине - и это его дикий кусачий лисенок?
Ожье словно впервые его увидел: какие нежные у его мальчика ресницы… линия гладкой щеки и высоких скул невыразимо трогательна. И сколько уязвимости в изгибе губ, открытой шее, беззащитной ямочке между ключиц, сколько обреченной упрямой гордости в всегда прямом развороте плеч, дерзко раскинувшихся крыльях бровей… Почти прозрачные тонкие ладошки и длинные идеально ровные пальцы с местами по-детски обкусанными ногтями… Господи, он же и есть ребенок почти, ему же едва 18ть, да еще всякой мразью истоптанный по самое некуда!
Бережно уложив Равиля на кровати в комнате, которую тот занимал, мужчина попросту разорвал шнуровку на вороте, чтобы облегчить ему вздох, осторожно отвел с лица спутанное облако кудрей. Лисеныш…
Когда он стянул башмаки, еще не полностью пришедший в себя юноша с судорожным вздохом дернулся в попытке толи отвернуться, толи свернуться, толи оттолкнуть того, кто его касался.
- Шшш, - Ожье придержал его легонько, - тише, рыжик… тише, успокойся, маленький…
От звука его голоса, Равиль рванулся сесть, задохнулся, закусив в раз задрожавшие губы, и рухнул обратно на постель с еле слышным всхлипом:
- Хватит!!!
- Хорошо, лисеныш, я сейчас уйду, - приговаривая с ласковой силой, мужчина уложил его удобнее и отстранился, выпрямляясь, - ты только успокойся немного! И не вставай, тебе сейчас не стоит…
Он давно знал, что привычка Равиля держать все в себе рано или поздно может обернуться тяжелым срывом, и в этот момент преобладающими чувствами были тревога и страх за него. Они рвали надвое от желания обнять парнишку, гладить, шептать в ушки что-то глупое, но успокаивающее, и сознанием того, что как видно, именно его присутствие для юноши сейчас невыносимее всего и может обернуться чем еще похуже.
Ожье было не по себе. Обморок, точно высверк молнии, осветил до поры скрадывающиеся повседневностью особенности и акценты в чертах, и теперь бросалось в глаза, что мальчик измучен, зачах, уязвлен и истерзан переживаниями. Когда у Равиля больше не осталось сил натягивать на себя привычную маску бодрого бесстрастия или азартного отпора, становилось видно, что от впечатлившей переборчивого торговца яркой вспышки осталась болезненная тень.
Неужели это его вина? И если да, то в чем?
"Рыжий мой звереныш…"
Мужчина не сразу отвернулся, лаская взглядом то, что по своей же воле отказался ласкать иначе - и куда их это чертово благородство завело?
Но по- другому не мог. Как оказалось, даже бессознательно не мог допустить мысли, что пуганный лисъ ластился бы к нему из чувства долга, признательности. Собака, вон, тоже руки лижет и хвостом виляет от радости!
А его мальчик заслуживает совсем другого, и сам он другой, и не простил бы чего-то подобного обоим, а еще точнее - занес бы в длинную графу "неотложные нужды", чтобы потом постараться надежно забыть все, как своих прежних хозяев… До следующего кошмара.
За что? Действительно, за что - юноша даже договорить не смог! За что было взваливать на него выбор между долгожданной нечаянной свободой выбора и благодарностью к спасителю, уважению и привязанностью к старшему товарищу?
Ожье взглянул в помертвевшее, отрешенное ото всего личико, и ничего не сказал больше. Не сделал, шагнув через порог распахнутой двери навстречу шелесту женских юбок.
"Я тебе не хозяин, малыш. У тебя не должно быть хозяев, только любовь и счастье".
***
Нет ничего хуже, чем война в доме. К великому облегчению, Катарина Грие встретила мужчину гораздо спокойнее и сдержанее, чем могла бы жена, муж которой устроил выяснение отношений с любовником, приревновав того к ее же брату.
Увидев сквозь дверной проем за плечом Ожье заботливо уложенного на кровати юношу, она лишь пожала плечами, заметив задумчиво без тени издевки:
- А ты будешь хорошим отцом.
Именно подобное ровное замечание удивило, как ничто иное! Конечно, между ними существовала договоренность, но та легкость, с которой молодая женщина приняла возможные отношения супруга с хорошеньким мальчиком, как собственно и самого мальчика - неизвестно откуда и кого - под семейной крышей, не могла не поразить. Ожье даже не нашелся сразу, что сказать ей, но смысла откладывать разговор или кривить душой не находил.
- Как ты понимаешь, он для меня совсем не сын, - четко и недвусмысленно сообщил мужчина, прямо глядя жену.
Откровенность и категоричность его признания тоже удивили Катарину.
- Надо же… - она несколько растеряно покачала головой, с интересом вглядываясь в мужа, - как оказывается у вас все… - подобрать подходящее определение получилось не сразу, - запущено!
- Прости, - уронил Ожье, но сожаления в тоне не было.
- За что? - женщина снова небрежно пожала плечами. - Любовь и верность можно понимать по-разному. Жена выходит за мужа и приносит ему клятвы. Как бы там ни было, но о своих я пока не пожалела.
Катарина говорила искренне. Страсти приходят и уходят, чувства нежные - тем более материя тонкая, эфемерная. Зато мало кто из мужчин оказывает жене подобное уважение, а уж что бывает при его отсутствии, она довольно насмотрелась в отчем доме.
К тому же, честность и прямота очевидно лишь расположили мужа к ней еще больше. Ожье восхищенно помотал головой и, взяв за руку, не поцеловал ее, а сжал, как пожал бы руку товарищу и надежному партнеру. Что ж, по крайней мере, одна проблема во всей этой ситуации, ему не грозит! И хотя бы этому уже можно порадоваться.
Катарина ответила на пожатие мужа не менее твердым и уверенным.
- Я послала за лекарем, - деловито сообщила она, возвращаясь к насущным заботам.
Молодая женщина уже отошла, но у лестницы внезапно задержалась:
- Этот мальчик вам дорог. И я тоже не желаю ему зла. Я не знаю, что произошло между вами, и не буду лезть в ваши отношения, но не могу не предупредить. Ксавьер умеет добиваться своего не только в ведении дел, однако он не тот человек, который может составить чье-то счастье. Я уверена, отец знает больше моего, но во-первых, в последнее время пресловутое ведение дел зависело от Ксавьера, и потом, мужчины обычно относятся к таким вещам по-другому. Пока речь не заходит об их дочери. Или сыне. Или НЕ сыне, - Катарина обернулась к мужу, позволяя увидеть, что она не шутит и не играет. - К тому же, мой братец прекрасно умеет… обстряпывать свои делишки и заметать следы. Если бы не болтливый язык Дамиана, я бы может тоже ничего не узнала, при этом прожив с ним в одном доме. Но Дамиан дурак, а мне не хочется думать о том, чего он может НЕ знать.
По мере ее слов, Ожье хмурился все больше. Чутье его никогда не подводило и сидеть сложа руки, ожидая у моря погоды, он тоже не умел. Однако как бы все не обернулось, пострадает в первую очередь Равиль…
Пат. Либо рано или поздно новый срыв, в случае если Ожье начнет давить и запрещать. Либо мальчиком попользуются, наиграются и бросят - глаза заволокла белая пелена от одной мысли даже не о чем-то подобном, а уже от самого первого предположения…
Выход есть, потому что выход есть всегда. И он его найдет!
- Спасибо, - поблагодарить жену Грие не забыл.
Катарина коротко кивнула в ответ.
***
Первым осознанным чувством стал дикий стыд. Боль уже ощущалась как нечто само собой разумеющееся и привычное, а вот стыд был обжигающим. Даже открывать глаза было мучительно, и никакого желания это делать Равиль не испытывал, прикусив губы, чтобы не скулить в голос.
Хлопоты вокруг него и приговоры явившегося с похвальной скоростью врачевателя, только подливали масла в огонь.
- Ох уж молодость-молодость! - с лукавой улыбкой вздыхал щуплый сутулый лекарь с вдумчивым морщинистым лицом, пуская юноше кровь. - Кровь играет как крепкое вино, и главное, чтобы она не ударила в голову…
Голова в самом деле раскалывалась, немилосердно ломило виски. Равиль пытался просить, чтобы его просто оставили в покое, но безуспешно.
- О! - восхитился метр Парри, услышав арабское понятие, - приятно видеть образованного человека!
Следующее слово, пришедшее юноше на ум, было далеко не столь ученым и почерпнуто из лексикона заядлых клиентов заведения братьев Пайда. В этот момент больше всего на свете хотелось тихо умереть. В одиночестве.
- Аль-хиджама, - продолжал меж тем вещать пожилой медик, пристально следя за тяжелыми темными каплями, падающими в медный тазик, - как наверняка известно такому достойному молодому человеку, приветствуется почитателями Аллаха, столь сведущими в науке, коею почел своим призванием ваш покорный слуга. Пророк Мухаммад говорил: "Целительная сила находится в трех вещах: в глотке меда, в кровопускании и прижигании. Пророк делал кровопускание в верхней части спины, меж лопаток и на шее, но вена на руке в нашем случае более удобна…
Он даже подмигнул юноше, чем окончательно ввел Равиля состояние прострации.
- Горячка чувств может быть весьма опасна, и перейти в горячку более прозаическую, - наставительно закончил метр Парри, перевязывая его руку и вливая в и без того замученного, несчастного юношу нечто, разившее валерианой, настолько, что оставалось удивляться, как сюда еще не сбежались все коты в округе.
И удалился, авторитетно заявив чете Грие:
- Я вижу недостаток флегмы и явный избыток черной желчи. Советую, не потреблять горячую пищу.
За его спиной супруги не сговариваясь переглянулись, Равиль же к этому времени уже крепко спал, как может спать только измученный до крайности человек.
Он проснулся лишь следующим утром, еще до рассвета, и не торопился ни вставать, ни оповещать кого-либо о своем самочувствии. На свежую голову стыд накрыл юношу с удвоенной силой, как штормовая волна.
Да что же с ним творится?! Господи, это же надо до такого докатиться… Закатить истерику, как буйнопомешанному, куда там пляске Святого Витта, а потом грохнуться в обморок, как перетянутая корсетом хлипкая барышня. И было бы из-за чего! Из-за простых слов, означающих, что за него беспокоятся и заботятся, что он не пустое место, о котором забывают сразу, как только вынут член из растраханной задницы, успешно облегчив себе напряжение в чреслах.
Чего на стенку лезть, ведь не было у него никогда ничего даже близко напоминающего подобное отношение! Ну не любит его Ожье в лирическом плане, так, как говорится, любовь предпочитает равных, а по сравнению с Ним Равиль и есть мелочь… В любых смыслах.
Ни один человек никогда не сможет с ним сравниться, и мечтать о взаимности, пожалуй, действительно было глупо и самонадеянно, - четко обозначил для себя юноша.
И сорвался он глупо! Ведь сам все решил, определил, что его безумие больше продолжаться не должно. Он может так жить, сможет научиться испытывать к другому мужчине привязанность, влечение, интерес. Сможет переступить свое прошлое общей подстилки и начать жизнь с чистого листа… Да и, спрашивается, может ли Ожье относиться к нему иначе, чем к недоразумению, после эдаких ребяческих выходок?
Юноша встал с постели и занялся своими повседневными обязанностями, не обращая внимания на слабость. А когда с утра пораньше заявился Ксавьер со своим предложением, Равиль больше ни минуты не сомневался в своем поступке.
- Ты что-то бледный сегодня, - Ксавьер сидел рядом, обнимая юношу за плечи, и второй рукой как всегда накручивал темный локон на палец.
- Нездоровится, - это была почти правда.
- Не из-за вчерашнего ли? - приподнял бровь мужчина, о скандале он уже знал от слуг, пусть и не в подробностях.
- Нет, - коротко уронил Равиль.
- Что произошло?
- Ничего особенного.
Равиль слегка отстранился, поморщившись: соврать получилось не очень складно. Обманывать не хотелось вовсе, но не заявлять же прямо "я люблю другого, а тебя еще только попытаюсь, уж не обессудь"…
- Поль, - серьезно и где-то даже проникновенно вдруг обратился к юноше Ксавьер, неумолимо прижимая его к себе все плотнее, - малыш, ты ведь знаешь, что нравишься мне. Очень нравишься. Я бы сказал "люблю", но это слишком громкое слово, и упоминать его пока рано. Но… я уеду еще до конца месяца и надолго.
Распахнув глаза, Равиль растеряно ждал продолжения, и оно не замедлило последовать.
- Я прошу тебя поехать со мной.
Предложение было настолько неожиданным, настолько не походило на все, что юноша мог ожидать, что он не сразу нашелся, что сказать, да и вопрос вырвался до нельзя глупый:
- Для чего?
Не такая уж и глупость, хотя как посмотреть. Ксавьер от души рассмеялся, - а то могут быть какие-то сомнения для чего!
- Поль! Ты чудо… - развеселившийся мужчина легонько чмокнул юношу у ушка, не обратив внимания на то, что Равиль едва не дернулся в сторону, но сдержался в последний момент и только тихо перевел дыхание. - Во-первых не "для чего", а потому что. Потому что я хочу, чтобы ты был рядом со мной. Я хочу, чтобы мы были вместе, а как я слышал, потомки римлян на связь двух мужчин смотрят более свободно…
Судя по знакомой складочке меж бровей, мальчик задумался.