"Тебя же не было здесь, - ответила она, - тебя не было". Затем она снова обняла его, и тут они поцеловались. Их губы были соединены, а тела крепко прижаты друг к другу, когда дверь внезапно распахнулась. При виде глядящего на них в упор мужчины Айрин пронзительно взвизгнула.
Молодой человек повернулся и сказал: "О, привет. Вы, наверное…" Он не успел закончить фразу, потому что тот человек набросился на него. Он был как тигр, да, именно так, а молодой человек от первого же удара упал на спину и больше не смог подняться, потому что тот свирепый мужчина продолжал бить его, лежащего на полу. Леди все это время визжала, а свирепый мужчина схватил фарфоровую вазу, которая была реквизитом, и швырнул ее в молодого человека. Ваза ударила того поперек груди и немного задела лицо. Потом этот зверь повернулся к женщине и начал трясти ее, как крысу. Потом он стал бить ее кулаками по лицу, выкрикивая: "Ты тварь, грязная потаскуха!" Тут в комнату вбежали уборщики, но его невозможно было от нее оторвать. Когда его все-таки оттащили в сторону, леди была почти без чувств, а через секунду потеряла сознание.
Александр вынул из кармана носовой платок и промокнул пот со лба. Сын не произнес ни слова, он сидел, неподвижно уставившись на отца. Немного погодя Александр глубоко вздохнул и, закрыв глаза, продолжил:
- Я как сейчас вижу их. Ее окровавленное тело упало на согнутые ноги распростертого на полу молодого человека. Его лицо все было залито кровью. Собралась толпа. Одни кричали: "Вызовите полицию!", другие: "Вызовите "скорую"!". Кто-то, повернувшись к прижатому к стене Бейндору, выкрикнул: "Ты, убийца! Погоди, вот приедет полиция! Тебе несдобровать!"
Слово "полиция" вернуло Бейндора к действительности, и он направился нетвердой походкой к двери, но там столкнулся лицом к лицу со мной. Он сквозь зубы прорычал: "Она - шлюха!", а я, забыв в ту минуту, кто он такой, крикнул ему в ответ: "А ты - кровожадный безумец!" Он побрел дальше, а я вошел в комнату и сказал двоим мужчинам, пытавшимся привести в чувство молодого человека: "Не трогайте его! Оставьте его в покое до приезда врачей!"
Александр долго не открывал глаз, и Джеймс, какое-то время помолчав, очень тихо произнес:
- Что же произошло с ними потом?
- Ох! - Александр выпрямился на стуле. - Удивительно, что она выжила. Оба были в ужасном состоянии - и он, и она. Помню, я считал, что парень умрет, и тогда этого бешеного зверя осудили бы за убийство. К счастью, клиника тетушки Гленды тогда уже была на хорошем счету, и отец помогал ей в этом деле. В те времена клиника могла принять одновременно только шесть пациентов, но мы заблаговременно договорились и перевезли Айрин из обычной больницы под попечительство Гленды. Из истории болезни, которую нам выдали в больнице, стало известно, что Айрин не разговаривает с тех пор, как пришла в сознание. На протяжении следующих трех недель она так и не произнесла ни слова. Было похоже, что жестокие побои причинили ей не только физические страдания, но и в какой-то мере повредили ее рассудок. Хотя она и понимала все, что ей говорили, отвечать почему-то не хотела, только двигала головой.
Когда Александр снова замолчал, Джеймс спросил:
- А что стало с молодым человеком?
- В общем, несколько недель он был очень плох. Одна сторона его лица от уха до нижней челюсти была сильно рассечена, наверняка должен был остаться шрам, но по прошествии недели он уже мог говорить. Руководитель труппы, в которой он работал и вместе с которой приехал в Лондон на короткие гастроли, хотел подать в суд, но парень не разрешил. Он, заботясь об Айрин, не хотел, чтобы в газетах трепали ее имя и чтобы причина, по которой ее муж побил их обоих, была преподнесена публике со слов этого зверя, Бейндора.
- Но разве в дело не вмешалась полиция?
- Нет. Они приходили в поместье, но Бейндор сказал, что пострадавшая женщина - его жена, и спросил: "Она подала жалобу?" Когда они ответили отрицательно, он задал вопрос о другом пострадавшем: обратился ли он в суд? И ответ снова был "нет". Тогда он сказал, что это семейное дело, сугубо частное, и полиции нечего совать в него нос.
Я не видел его почти шесть недель и думал, что он уехал за границу. Но однажды он ворвался сюда и потребовал встречи с моим отцом. В то время отец начал понемногу отходить от дел и частенько проводил время в свое удовольствие - он перестраивал дом, а чтобы расширить клинику Гленды, купил соседнее здание, с которым у клиники была общая стена. Отец хотел сломать эту стену и обустроить уютную квартирку для Гленды и комнату отдыха для персонала. При такой перепланировке можно было бы оборудовать еще восемь одноместных палат. Он носился с этой идеей, как ребенок с новой игрушкой. Мама сказала: "Оставь его в покое. Ты справишься в фирме сам, а он сейчас так счастлив!"
Итак, как я уже говорил, Бейндор ворвался сюда, как разъяренный бык. Он стоял там, где ты сейчас сидишь, а я сидел здесь. Я не встал, хотя обычно делал это, приветствуя входящих в кабинет клиентов. "Где ваш отец?" - спросил он, и я соврал, ответив: "Дома. Он простудился и лежит в постели". Последовало долгое молчание, прежде чем он сказал: "Кто позволил вам забрать мою жену из больницы и поместить в клинику своей сестры?" Сейчас я удивляюсь, как я посмел так ему ответить, но я сказал: "Поскольку вы почти до смерти избили свою жену, и вам явно было все равно, что с ней будет, я сам принял решение перевезти ее из больницы в более спокойное место".
"Вы не имели никакого права!"
"У меня были все права, - ответил я. - Мои действия продиктованы человеческим состраданием. Ей нужен индивидуальный медицинский уход".
Он снова долго молчал, а потом произнес: "Со слов врача я понял, что ей требуется еще и помощь психиатра, поэтому я перевожу ее в "Конуэй-Хаус".
Услышав это, Джеймс, я моментально вскочил на ноги и вскричал: "Конуэй-Хаус"! Да вы в своем уме? Хотите заточить ее в монастырь? Ведь это же практически психиатрическая клиника под вывеской частной лечебницы!"
"Не психиатрическая клиника, а лечебница для пациентов с расстроенными нервами, а у моей жены нервы сейчас очень расстроены. Так что будьте любезны, позвольте мне перейти к делу, которое я пришел обсудить с вашим отцом. Поскольку его нет, мне придется говорить с вами. Вы когда-нибудь слышали о "Зефир бонд"?"
Помню, я не сразу смог ответить: "Зефир бонд"? Да, конечно".
"Зефир бонд" - это было то, что осталось от компании, приобретенной его отцом много лет назад. Она никогда не приносила большого дохода, хотя работала стабильно, но, какова бы ни была ситуация на рынке, никогда не вырывалась на первые позиции. Он продолжил: "Я хотел бы передать это дело полностью под управление вашего отца или ваше, так как, видимо, к несчастью, именно вы сейчас ведете дела. Вы будете выделять для моей жены по пять фунтов в неделю - ни больше ни меньше - из средств этой компании. Эти деньги вы будете перечислять заведующей "Конуэй-Хаус", пока моя жена будет там, или любому другому заведению, куда они сочтут необходимым ее перевести. Я католик и не могу развестись с ней, но я больше ничего не желаю слышать о ней. Никогда. На тот случай, если когда-либо в будущем она захочет посетить поместье, я дал указания - строгие указания, - чтобы ее вышвырнули вон. Если же она будет сопротивляться и пытаться любыми способами встретиться с ребенком, я подам заявление в суд и лишу ее родительских прав на основании того, что она нарушила супружескую верность".
В порыве ярости я сказал ему: "У вас нет никаких доказательств. Она всего лишь обнимала вернувшегося домой после трехлетнего отсутствия человека, к которому относилась как к брату и который с детства опекал ее".
Он ответил холодно: "Это ваше мнение. Я так не считаю. Она не раз говорила об этом мужчине со страстью. Я даже велел ей, совсем недавно, прекратить эти разговоры. Но речь не только о нем. Был еще мой камердинер, Кокс, которого я уволил три месяца назад. Она так очаровала его, что однажды, когда меня не было дома, он даже аккомпанировал ей на фортепиано".
- В тот момент это было для меня новостью, - сказал Александр, - но потом я припомнил, как бедняжка выглядела в те редкие дни, когда я ее видел. Тем временем Бейндор бросил на стол кейс, который принес с собой, и, открыв его, положил рядом сложенную облигацию и длинное, отпечатанное на машинке письмо. Подвинув все это ко мне, он сказал: "Это старая облигация. Она никогда не приносила особых доходов, но немного увеличилась в цене со времен войны. Дивидендов вполне хватит, чтобы обеспечить моей жене стабильную ренту в пять фунтов в неделю. Я хочу, чтобы вы подписали соглашение о передаче вам этих бумаг от имени фирмы, причем при свидетелях. Пошлите за вашим клерком".
Тяжело дыша, Александр продолжил:
- Я помню, Джеймс, у меня появилось огромное желание схватить вот эту стеклянную чернильницу, - он указал на нее, стоявшую на столе на бронзовой подставке, - и запустить ему в физиономию. Но, тем не менее, я понимал, что пять фунтов лучше, чем ничего. Тогда на эти деньги вполне можно было существовать. Кроме того, он не сказал, как следовало распорядиться деньгами в случае ее смерти. Должны ли они пойти в доход фирмы или следовало их вернуть ему? Но я не стал об этом спрашивать. В тот момент я думал совсем о другом.
Единственное, чего я хотел тогда, Джеймс, - это чтобы он ушел из конторы. Я боялся, что иначе совершу что-нибудь такое, что не только уничтожит меня, но и лишит фирму самого выгодного клиента, которого отец терпел на протяжении многих лет. На полученные за ведение его дел средства я учился в университете, а Гленда открыла свою клинику. Но, как бы то ни было, когда Уотсон, клерк, вошел в комнату, он не выказал особого почтения клиенту, так как знал, что недавно произошло. Хотя об этом не сообщалось в газетах, новость, конечно, распространилась быстро, и открыто говорили о том, что Бейндор наконец всем показал, каков он на самом деле. Я пришел в восторг от смелости старика - он, взглянув на бумагу на столе, которая явно была документом, повернулся к Бейндору и спросил: "Что я подписываю?" Тот был ошарашен. Потом он закричал: "Не ваше дело! Вам платят, чтобы вы делали то, что вам скажут!"
Прежде чем Уотсон успел возразить, я сказал ему: "Все в порядке. Это связано с фирмой и совершенно законно. Просто подпишите".
Старик сделал, что ему велели, но очень медленно и обстоятельно. Затем, выпрямившись, он одарил важного клиента долгим пристальным взглядом и вышел.
Следующая фраза Бейндора не была для меня неожиданностью: "Увольте его, немедленно!"
"Он - клерк моего отца, отцу и решать", - парировал я.
Последнее, что он выдал мне перед уходом: "Передайте своей сестре, что мою жену заберут завтра, и позвольте сообщить, что больше, сэр, я ничего не хочу о ней слышать!" Он постоял, ожидая, что я отвечу, но, не дождавшись от меня ни слова, ушел, даже не закрыв за собой дверь.
- Давай сделаем небольшой перерыв. Я налью тебе еще выпить, - сказал Джеймс, вставая, но Александр остановил его жестом:
- Нет, больше не надо. - Он слабо улыбнулся. - Но вот что я тебе скажу: одно воспоминание об этом деле вернуло мне то ужасное ощущение, которое я испытал, когда этот человек вышел из конторы. Я был в ярости, просто в ярости. Никогда прежде, за все тридцать с лишним лет своей жизни, я не испытывал подобных эмоций, и мне показалось, что я вот-вот потеряю сознание. Единственное, что меня сдерживало, - это необходимость как можно скорее увидеться с Глендой и подготовить кое-что для несчастной женщины.
Гленда не могла поверить в то, что я ей рассказал. Она считала, что Айрин еще нельзя оставлять одну - та пока не заговорила. Хотя раны на ее теле почти зажили, остались синяки и шрамы. Ссадины на лице тоже еще были заметны, и к тому же она была немного не в себе. "Как, - воскликнула Гленда, - нам придется увезти ее из клиники? Но куда?" Если бы мы перевезли Айрин к нам, он, несомненно, явился бы искать ее. Единственной родственницей Айрин, о которой знала Гленда, была ее тетя, жившая в Истборне, та, которая приезжала на свадьбу. Вот на эту тему мы и начали говорить с Айрин. Нам пришлось объяснить ей, что собирался сделать ее муж. Когда мы спросили, известно ли ей что- нибудь о ее тетушке в Истборне, она слегка покачала головой, что означало "нет". Потом Гленда спросила, как зовут ее тетю. Помню, как Айрин медленно показала на стол, где лежали карандаш и блокнот, и так же медленно написала имя своей тети и адрес. А в ответ на мой вопрос: "Как вы думаете, вы сможете добраться туда - доехать на поезде - одна?" - она уверенно кивнула два раза.
Гленда помогла ей одеться и отвезла на вокзал. Как Гленда рассказала мне потом, всю дорогу она думала о том, что должна поехать с Айрин и убедиться, что та нормально устроилась. Она еще при мне предлагала Айрин, чтобы одна из сиделок поехала с ней в Истборн, но Айрин отчаянно замотала головой. Затем она впервые заговорила. Указав на себя пальцем, она сказала: "Все в порядке". Это было всего лишь бормотание, но мы ясно расслышали сказанное. Еще раз она заговорила со мной, когда я взял ее за руку, помогая сесть в такси. Она произнесла медленно и нерешительно: "Спасибо… вам". И с тех пор я не видел ее вплоть до вчерашнего дня, когда она вошла в этот кабинет, - бродяжка, одетая в лохмотья, бывшие когда-то шляпкой и пальто, в которых она уехала из клиники много лет назад. Она была в них на концерте в тот роковой воскресный вечер. Не знаю, как она жила последние двадцать семь лет, но одно несомненно: она жила на улице.
Джеймс покачал головой, не в силах поверить услышанному, и очень тихо спросил:
- А что же ее тетушка? Айрин поехала к ней?
- Да, поехала, но поскольку целую неделю от нее не было никаких вестей, мы с Глендой отправились следом. Мы покидались с этой женщиной. Боже! Моя ненависть к ней была не меньше, чем к Бейндору. Айрин приходила к ней. Да, и тетушка подтвердила, что племянница была у нее, но ей очень скоро указали на дверь. Она заявила, что Айрин была пьяна, или приняла наркотики, или еще что-то в этом роде, потому что она ничего не говорила, а только написала на бумажке несколько несвязных слов. Одно было "беда", потом "муж не понял". И что же она ответила этой несчастной измученной женщине? Что она - замужняя дама и должна вернуться к мужу. В любом случае, сама она собиралась переехать из Истборна в Йоркшир, так что нечего было на нее рассчитывать… Знаешь, что я ей сказал?
Джеймс покачал головой.
- Надеюсь, смерть ваша будет долгой и мучительной.
- Прямо так и сказал?!
- Да. На тот момент ничего хуже я ей пожелать не мог.
Джеймс поставил локоть на подлокотник своего кресла и подпер голову рукой. Оба молчали, пока Джеймс не спросил:
- И ты даже не догадываешься, где она была все это время?
- Не имею ни малейшего представления. И мы не узнаем ничего, если она не заговорит раньше, чем умрет. Но я твердо обещал себе одно: она увидит своего сына до того, как это случится.
- Ах да! - Джеймс сел прямо. - Сын. Как ты думаешь, кик он поступит, когда узнает?
- Посмотрим. Но я уверен, что он совсем не такой, как его отец. Он не похож на него внешне и ведет себя по-другому.
- И еще у него, судя по всему, большая сила воли, раз он смог отказаться работать в фирме отца и стал учиться на врача. Где он сейчас?
- Не знаю. Думаю, в Лондоне, в какой-нибудь клинике при институте или университете. Как я понял, он собирается стать пластическим хирургом.
- Сколько ему лет?
- Дай-ка подумать. Ему только-только исполнилось четыре, когда все случилось, а это было двадцать семь лет назад, в 1928 году. Ему, должно быть, около тридцати, он всего на пару лет моложе тебя. Сейчас он, наверное, уже врач-консультант. Но я точно не знаю, когда он начал учиться. Мне лишь известно, что в Оксфорде он был до двадцати двух лет или около того. Скоро мы все выясним.
- Когда ты собираешься к нему наведаться?
- Это зависит от того, что станется с Айрин. В нынешнем состоянии она вряд ли будет способна кого-либо узнать. Но боль гораздо сильнее не покидала ее все эти годы, ведь единственное, что она произнесла, - это два слова: "Мой сын", и я понял, что она хочет его увидеть. А потом она сказала: "Он придет". Как будто она была уверена в этом. Мне очень интересно, что в том сверточке, который она не выпускает из рук. Он мог бы помочь нам узнать, где она была все эти годы. Иначе, боюсь, это никогда не откроется.
Но совсем скоро ему удалось узнать все, и знание это пришло к нему таким же удивительным путем, как и одна нежданная посетительница. История, которую она поведала Александру Армстронгу о том, где и как Айрин провела последние двадцать семь лет, была едва ли не более странной, чем та, которую Александр только что рассказал своему сыну.
Часть вторая
1929–1955
1
Белла Морган закрыла дверь дома номер десять по улице Джинглс, потом повернула налево, прошла несколько ярдов и вставила ключ в замок ржавой железной калитки, ведущей в широкий двор. Его зрительно уменьшали груды поломанных деревянных ящиков из-под фруктов и гнилые овощи, раскиданные там и сям. Чистая дорожка вела через центр двора к каменному строению, в торце которого располагалась большая прачечная. Толкнув дверь, Белла крикнула двум людям, спавшим там на тонких соломенных тюфяках:
- Эй! Поднимайтесь и займитесь делом!
Один из мужчин сел, протирая кулаками глаза, и пробормотал:
- А сколько времени, Белла? Ведь еще рано.
- Оно-то рано, - ответила она, - но в самый раз, пора тебе отправиться к Робсону и посмотреть, можно ли раздобыть товар приличного качества. Вчерашний был еще ничего, но не приноси такой, как позавчера. Ну-ка, пни там Прыщавого. Этот проспит до самой смерти!
Теперь второй мужчина закряхтел, потянулся, громко зевнул, сел и сказал:
- Боже! Все бы отдал за чашку чая!
- Получишь, когда выполнишь первую работу. Ты знаешь все входы и выходы - отправляйся сейчас же!
- Суровая вы женщина, Белла.
- Я была бы еще суровее, если бы не заперла на ночь эту чертову калитку, правда? Тогда они улеглись бы тут спать поверх вас в два слоя, сами знаете.
- Я только ополоснусь, Белла, а то от головы уже воняет.
Это сказал крупный мужчина, который как бы нависал над толстой невысокой женщиной, и Белла уступила:
- Ладно уж, Джо, но не вздумай тут долго плескаться. Ты ведь знаешь Робсона, он вполне может продать часть товара тем, кто приплатит за лишний ящик. Мы заключили договор, но я ему не доверяю. И еще, повторяю вам обоим: двор нужно очистить, иначе вечером не получите ни еды, ни ночлега.
- А что, если я приду на склад, а у Бейкера будет для меня работа? Что тогда делать, Белла?