Книга Якова Гордина посвящена одному из самых ярких эпизодов в истории Российской империи - восстанию декабристов. Автор подробно исследует головоломную ситуацию, возникшую после смерти Александра I. Он предлагает свои решения загадочных ситуаций и труднообъяснимых поступков, отыскивает смысл и логику там, где они, казалось бы, отсутствуют.
Содержание:
ЧАСТЬ I - ВЛАСТЬ И ГВАРДИЯ 1
СОЛДАТЫ РЕФОРМ 1
НАСЛЕДНИКИ ВЕКА 16
ЧАСТЬ 2. ДРАМА МЕЖДУЦАРСТВИЯ 22
ЧАСТЬ 3 - ТРАГЕДИЯ МЯТЕЖА 73
ЭПИЛОГ ПЕРВЫЙ - ЧАСТНЫЙ 108
ЭПИЛОГ ВТОРОЙ - ОБЩИЙ. БЕЗУМИЕ ПОЛКОВНИКА БОКА И ЗДРАВОМЫСЛИЕ РОССИЙСКИХ САМОДЕРЖЦЕВ 108
Примечания 109
С восстанием крестьян неминуемо соединены будут ужасы, которых никакое воображение представить себе не может, и государство сделается жертвою раздоров и, может быть, добычею честолюбцев.
Полковник Трубецкой. 1844
Мы не хотим вызвать революцию, напротив, мы хотим предотвратить ее.
Полковник Бок. 1818
Мы только для того, чтобы завтра Пугачев не пришел зарезать и моих и твоих детей… только для этого беремся рука с рукой, с одной целью общего блага и общей безопасности.
Лев Толстой. Война и мир
ЧАСТЬ I
ВЛАСТЬ И ГВАРДИЯ
Падение постепенное дворянства; что из того следует? восшествие Екатерины II, 14 декабря и т. д.
Пушкин
СОЛДАТЫ РЕФОРМ
В истории России XVIII - начала XIX века есть явление, не имеющее аналогов в жизни европейских стран того же периода. Впрочем, я бы затруднился найти аналог этому явлению в европейской истории вообще.
Явление это - политическая роль русской гвардии.
Невозможно достаточно полно понять период нашей истории от Петра I до Николая I, не исследовав политическую историю гвардии. Работа эта между тем еще не проделана. Не изучен с достаточной точностью социальный состав гвардии, характер и динамика его изменения. И эта неизученность рождает исторические мифы.
Речь идет именно о политической истории, ибо после окончания Северной войны на протяжении многих десятилетий XVIII века гвардия не принимала сколько-нибудь активного участия в масштабных военных действиях. Главной сферой деятельности гвардейских полков оказалась чистая политика.
Слово гвардии стало решающим во все переломные моменты русской истории с 1725 по 1825 год. Хотя внутриполитическая роль ее была определяющей и в предшествующие два десятилетия.
Жанр и задача данной книги исключают возможность углубленного исследования этой проблематики, но беглый обзор участия гвардии в политической жизни страны, ее роли в создании нового государства необходим. Иначе останется неясным и реальное соотношение сил в ноябре - декабре 1825 года, когда - в очередной раз - решилась судьба России.
Необходимо также попробовать понять мотивы действий гвардии на разных этапах русской истории.
"Весь узел русской жизни сидит тут", - сказал Лев Николаевич Толстой о периоде петровских реформ.
Одна из главных нитей, образовавших этот узел, была разрублена, а если угодно - разорвана сотнями воющих чугунных шариков, посланных в пятом часу пополудни 14 декабря 1825 года от угла Адмиралтейского бульвара и Сенатской площади в сторону монумента создателя гвардии. А мишенью были стоящие возле монумента мятежные гвардейские батальоны, взбунтовавшиеся, по сути дела, против результата титанического деяния Петра - основанной на всеобщем рабстве военной империи. Но этому предшествовало для гвардии наполненное событиями столетие…
Гвардия была первым и, может быть, наиболее совершенным созданием Петра. Эти два полка - шесть тысяч штыков - по боевой выучке и воинскому духу могли потягаться с лучшими полками Европы.
Гвардия была для Петра опорой в борьбе за власть и в удержании власти. Гвардия была для Петра "кузницей кадров". Гвардейские офицеры и сержанты выполняли любые поручения царя - от организации горной промышленности до контроля за действиями высшего генералитета.
Гвардия всегда знала свой долг. Так она была воспитана. Гвардия казалась Петру той идеальной моделью, ориентируясь на которую он мечтал создать свое "регулярное" государство - четкое, послушное, сильное в военном отношении, слаженно и добросовестно работающее.
Гвардия боготворила своего создателя. И недаром. Дело было не только в почестях и привилегиях. Петр дал семеновцам и преображенцам мощное самоощущение участия в строительстве священного храма нового государства. Гвардеец не только был, но и осознавал себя государственный человеком. И это совершенно новое для маленького русского человека самоощущение давало петровскому гвардейцу необыкновенные силы.
Стрелец царя Алексея Михайловича тоже был патриотом. Но он стоял за традицию, за незыблемость или медленную эволюцию государственного быта, сливающегося для него с бытом домашним, его идеалом было сохранение окружающей его жизни и ее эталонных ценностей. Петровский гвардеец понимал себя созидателем нового и небывалого. В отличие от стрельца, он был куда меньше связан с бытом, он был аскетичнее. Он был предан будущему. Он жил с ощущением постоянного порыва, движения, совершенствования. Он был человеком реформ как жизненного принципа.
Именно это мироощущение и самоощущение, а не бритый подбородок и европейский мундир принципиально отличали петровского гвардейца от солдата допетровского.
Но в том же могучем самоощущении берет начало и та трагическая раздвоенность, то несовпадение личных возможностей и условий для их реализации, которые радикально влияли на политическое поведение гвардии с 1725 по 1825 год.
Петр пытался вырастить деятельных, инициативных людей с чувством личной ответственности - в условиях жестокого самодержавного деспотизма, ни одной из прерогатив которого он поступиться не желал.
Он хотел вырастить рабов с деловыми качествами свободных людей.
Петр разбудил жажду ответственного действия в русском человеке - в русском дворянине прежде всего - и поместил его при этом в жесткую структуру военнобюрократической деспотии. И если при жизни Петра система обладала еще определенной внутренней динамикой и гибкостью, которые сообщала ей сверхчеловеческая воля и энергия царя, то после его смерти она приобрела целеустремленную тенденцию к окостенению, к антиреформистскому бытию, к тому, что мы впредь будем называть ложной стабильностью.
Разумеется, в послепетровскую эпоху в правящем слое начались отбор и размежевание. Одни сохранили дух движения, совершенствования, созидания. Другие стремительно усвоили черты рабской подчиненности. Вторых оказалось значительно больше.
В 1718 году Александр Кикин, человек недавно еще очень близкий к царю, а теперь замешанный в дело царевича Алексея, вися на дыбе в застенке Тайной канцелярии, на вопрос Петра: "Как же ты, умный человек, пошел против меня?" - отвечал: "То-то, что умный, а уму с тобой тесно!"
Вот эта "теснота уму". Петром разбуженному, в условиях самодержавия, усовершенствованного и укрепленного тем же Петром, стала причиной драмы дворянского авангарда на много десятилетий вперед…
Не представив себе, хотя бы в общих чертах, решающих событий этой сотни лет, событий, определенных вмешательством гвардии в политическую жизнь империи, не проследив, хотя бы конспективно, последовательный процесс превращения дворянской оппозиционности в дворянскую революционность, мы не поймем неизбежности взрыва 14 декабря и непоправимости случившегося в тот день.
ПУШКИ НА ИСТРЕ
17 июня 1698 года под стенами Воскресенского Ново-Иерусалимского монастыря на берегу реки Истры встали лагерем четыре мятежных стрелецких полка.
Эти полки воевали под Азовом, несли тяжкую гарнизонную службу в захваченной крепости.
Но на Истру они пришли с последнего места службы, из города Торопец, где они нищенствовали и голодали, не получая жалованья, терпели притеснения местных властей и тосковали по женам и детям, оставшимся в Москве.
Доведенные до отчаяния, стрельцы шли в Москву за справедливостью.
А на противоположном берегу реки уже ждали их Семеновский и Преображенский "потешные" полки, полки солдатского строя и артиллерия.
Стрельцов пытались уговорить. "Боярин и большого полку воевода" Алексей Семенович Шеин посылал к ним генерала Патрика Гордона, генерала князя Ивана Кольцова-Мосальского, дважды ходил в лагерь мятежников посыльный воевода князь Иван Ржевский. Стрельцов убеждали, "чтоб они в винах своих великому государю добили челом и шли в указанные места, где им по ево, великого государя, указу быть велено, а противности и упорства не чинили".
Но стрельцы, чуявшие, что здесь, на берегу Истры, страшно решается их судьба, "во всем отказали и говорили невежливые и свирепые слова, и стали в упорстве, что иттить им к Москве; и обоз свой укрепили, и знамена распустили, и с пушки и с ружьем против большого полку ратных людей ополчились.
И боярин и большого полку воевода Алексей Семенович с товарищи, видя их, стрельцов, такую многую противность, велел для страху из пушек по ним выстрелить. И они, воры и противники, из обозу своего из пушек и из мелкого ружья большого полку по ратным людям стреляли ж и на вылазку выходили, и ясаками кричали, и знамена укрывались; и ранили бомбардира-иноземца, который от той раны умре, да дву человек подьячих, да солдата.
И боярин и большого полку воевода, видя их такую многую противность и непокорство, велел по них изо всех пушек стрелять. И они, противники, видя большого полку ратных людей крепкое ополчение, а в своей братьи многих раненых и побитых, знамена приклонили, и ружье покинули, и били челом великому государю виною своею…"
Так говорилось в донесении о разгроме взбунтовавшихся.
Тут надо сказать, что против стрелецких легких пушек Шейн и Гордон выставили 25 более тяжелых орудий.
Затем был скорый розыск и казнь зачинщиков. А по возвращении в августе того же года Петра из-за границы начался большой розыск и массовые казни стрельцов. Тут-то и вступила Россия окончательно в Петровскую эпоху.
Вопрос о политической подоплеке стрелецкого выступления - непрост. Но некоторые историки склонны считать мятеж 1698 года спровоцированным теми невыносимыми условиями, в которые сознательно были поставлены стрелецкие полки. В. И. Буганов в предисловии к документам розыска писал; "Это движение… неверно квалифицировалось как реакционный бунт стрельцов, инспирированный консервативным боярством и духовенством и направленный против петровских преобразований". Опубликованный свод документов подтверждает это мнение.
Нет нужды идеализировать стрелецкое войско как военный и политический институт. Стрелецкое войско отжило свой век, а на памяти современников были кровавые стрелецкие бунты.
Но стрельцы были живыми людьми, а исторический поток состоит из конкретных человеческих судеб.
Мы можем попытаться представить себе психологическое состояние стрельцов, на глазах которых разваливался, уничтожался привычный, родной, освященный традицией мир.
На них наступала новая, чуждая, жестокая реальность, железная Петровская эпоха. Они и рады были бы получить место в этой новой реальности. Они готовы были служить молодому царю - по-человечески, в пригодных для жизни условиях. Но для них не было места.
За несколько дней до столкновения с гвардейскими полками на Истре они составили царю челобитную: "Великому государю и великому князю Петру Алексеевичу… с многоскорбне и великими слезами холопи твои, московские стрелецкие полки…" Так начиналась челобитная. А после перечисления обид и нестерпимых тягот заканчивалась: "А боярин и воевода князь Ми-хайла Григорьевич Рамодановский нас, холопей твоих, вывед по полкам из Торопца, велел рубить, а за что - того мы, холопи твои, не ведаем. Да мы же, холопи твои, слыша, что в Московском государстве чинится великое страхование, и от того города затворяют, а отворяют часу в другом или в 3-м, и всему московскому народцу чинитца наглость. Да нам же слышна, что идут к Москве немцы и то, знатно, последуя брадобритию и табаку, всесовершенное благочестию испровержение. Аминь".
Стрельцов вытесняли из истории - политически и физически. И страх за собственную жизнь сливался в их душах со страхом за страну.
Стрельцам не оставляли иного выхода, кроме отчаянного, бесперспективного мятежа. И причина тут не только в личных качествах Петра или его доверенных лиц, а в принципиальной бескомпромиссности родившегося в эти дни российского неограниченного самодержавия. Бескомпромиссности, которая, будучи возведенной в политический принцип, привела к серии роковых столкновений с собственным народом и в конце концов к гибели империи.
Есть известия, что во время розыска о стрелецком движении Петр думал собрать нечто вроде Земского собора.
"Сегодня царь решил выбрать из всех своих подданных: бояр, князей, офицеров, стольников, писцов, горожан и крестьян по два человека с тем, чтобы представить собравшимся на правах собора полную власть, допросить по его приказанию Софью об ее преступных замыслах. Затем они должны были определить наказание, которого она заслуживала, и всенародно объявить его", - писал 11 октября 1698 года австрийский дипломат Корб, находившийся в Москве.
Никаких иных известий о "соборе 1698 года" не сохранилось.
Петр перечеркнул собственную идею. И это крайне симптоматично. Очевидно, молодой царь инстинктивно искал поддержки у сословий, но узаконив свои действия по традиции XVII века советом с представителями сословий, Петр тем самым признал бы право сословий на участие в управлении государством. А он вовсе не хотел создавать подобный прецедент. И единолично принял решение о массовых казнях и лично в этих казнях участвовал.
Традиция Земских сборов, которых академик Л. В. Черепнин насчитал за полтора пред петровских века 57, полагая причем, что на самом деле их было больше, - эта традиция была пресечена Петром навсегда.
В предпетровскую эпоху незаурядный мыслитель Юрий Крыжанич, всматриваясь в политический быт русского государства, пришел к выводу, что Земские соборы, в критические моменты корректирующие действия верховной власти, спасают страну от "людодерства" - тирании - как постоянной формы политического существования. Суждение Крыжанича небезусловно. В эпоху "людодерства" Ивана Грозного соборы своей функции не выполнили. Но потенциально они могли развиться в представительную систему.
Я пишу здесь об этом потому, что первой акцией, которую планировали вожди декабристов после своей победы, был созыв Всероссийского собора для определения государственного устройства…
А пока что на берегах Истры прекрасно вооруженная и обученная гвардия - главная ударная сила карательного корпуса, без колебаний преданная своему создателю, - с легкостью ликвидировала попытку стрельцов отыскать справедливость - как они ее понимали.