СЛАВА НА ДВОИХ - Борис Дедюхин 11 стр.

Насибов, Лангнер и Сен Мартин были чемпионами среди жокеев своих стран, и предстояло соревнование прежде всего именно между ними. Это определяли и ус­ловия скачки: длинная, трехкилометровая дистанция, тя­желый, размытый долгими холодными дождями круг.

Сначала все мчались одной ордой - караулили друг друга. Но уже в первой половине пути жокеи-звезды яви­ли свое полное превосходство над остальными, отдели­лись на большой просвет и повели борьбу лишь втроем.

Вот где чувство скорости играло решающую роль! По­няв сразу же, что скачка складывается резво, Насибов наметил для себя выигрывать ее концом. Был ли риск в том, что он преодолел в себе соблазн тут же, не меш­кая, настигнуть улетевшего вперед и проходившего пяти­сотку за тридцать секунд Сен Мартина? Ведь чего добро­го, и не успеешь его потом достать... Но нет, расчет Ни­колая не поднимать хлыста до последней прямой, а пере­нести всю остроту борьбы на финиш и там вырвать победу с помощью "железного" посыла оказался безошибочным, Сен Мартин самонадеянно и беспечно занимал голову скачки. Последний поворот, решающая прямая - кажет­ся, что он определился на первом месте твердо и оконча­тельно. Так многие зрители решили, уже хлопают и кри­чат "браво!", но трезвый голос диктора предупредил по радиотрансляции:

- Еще ничто не ясно, последнее слово будет произ­несено на последних метрах.

Он как в воду смотрел.

Насибов отдал повод, одновременно вывернул хлыст. Аншлаг начал быстро сглатывать расстояние, отделявшее его от лидера. Вот уже совсем рядом, прямо перед гла­зами, иссеченный "палкой", ставший полосатым, как у зебры, круп Сан Солели. Немецкий жеребец притупел, шел явно не ходко, хотя жокей лупил его немилосердно.

Мгновение продержалось рядом и ушло за спину ис­каженное досадой и ставшее от этого старческим и некра­сивым лицо Сен Мартина. Дымчатая грива лошади пласталась на ветру, почти задевала правую на отлете с хлыстом руку Николая, и он даже успел различить, что белых волос в гриве несколько больше, чем черных.

Когда ничего уж не стало видно, Николай стал ори­ентироваться на слух. Уловил, что копытный перестук за спиной начал дублироваться, и понял, что с Сен Марти­ном еще кто-то вступил в борьбу. Судя по реакции три­бун, которые всколыхнулись единым радостным приды­ханием, это борьбу повел немецкий жокей, и повел небез­успешно.

Так оно и оказалось: перед финишной чертой фран­цузского жокея обошел еще и Лангнер на Абендштерне.

С трибун сбежала какая-то пожилая дама с букетом осенних цветов, крупных и ярких. Она улыбалась при этом, но как-то не очень весело, даже несколько сумереч­но: наверное, она собиралась преподнести хризантемы и георгины своему соотечественнику, а уж на худой конец Сен Мартину, скакавшему на немецком коне.

Аншлаг словно бы понял ее неудовольствие и сам раздосадовался: вытянул из рук Николая букет, пожевал его и брезгливо выплюнул - видно, садовые цветы не вкусны.

Немецкие газеты назвали Аншлага "новым Анилином", рассмотрели в нем высокий класс, с чем истинные знатоки не могли согласиться, понимая, что шумиха поднята единственно для того, чтобы утешить Сен Мартина и Лангнера: Аншлаг хоть и одержал за своюжизнь несколько блистательных побед, никогда не входил в число лошадей выдающихся.

Насибов был доволен - приятная победа, почетный именной приз и награда в десять тысяч марок, а СенМартин в этот же вечер погрузился в самолет и отбыл по Францию, не оставшись на приз Европы.

Все хорошо, но ведь не за тем же приехали сюда, чтобы Сен Мартина осрамить и рядовой приз взять. Ко­нечно, главная цель - завтра.

По утрам Анилин обычно, заслышав вошедшего в ко­нюшню Насибова, поднимался и, пока тот шел по ко­ридору, успевал сделать "физкультурную зарядку". Люди не все занимаются утренней гимнастикой, хотя все знают, как это полезно, а лошади делают ее без всякой агитации. Сразу же после сна сначала непременно несколько раз потянутся, резко и ритмично, словно бы по счету "раз-два-три-четыре!". Затем идет непрерывная серия упражнений при которой вздрагивают и напрягаются все мус­кулы. Заканчивают они зарядки глубокими и шумными вздохами и выдохами.

Когда Николай подходил к деннику, Анилин повора­чивался ему навстречу и издавал довольное ржание.

А в это утро произошло невероятное.

Анилин не только не приветствовал Николая голосом, но даже и на ноги при его появлении не поднялся!..

Первая страшная догадка: "Заболел!"

- Алик, подъем! - понудил его голосом Николай. Анилин мешкотно, через силу будто бы и с большим неудовольствием повернул голову. Мимика у него развита слабо, но взгляд всегда честно и правдиво выражал настроение и физическое состояние. Нет, он не болен: его оливковые глаза не были опавшими, наоборот - они вспухли и блестели дерзостью, почти гневом.

- Что за фокусы, Алик? - изумился Насибов. Анилин ворохнулся, но в последний момент раздумал вставать и только заржал - коротко и отрывисто.

- Эдак, э-эдак... - озадачился Николай. Он отлично знал все оттенки голоса Анилина. Сильным и продолжительным ржанием выражались радость и удовольствие, сиплым и коротким сообщалось о боязни чего-то, дребезжащим и прерывистым - о каких-то физических недугах. Сейчас он сказал Николаю, что сильно рассержен на него.

- Ты, значит, осерчал на меня? Но за что?

Анилин печально повернул голову в сторону денника, в котором стоял Аншлаг.

Николай тоже перевел туда взгляд.

Вчера после скачки, радуясь победе над Сен Марти­ном, он был менее внимателен к Анилину, чем обычно, и больше, чем обычно, обласкал Аншлага. Так, может, этим остался недоволен Анилин? Ревнует?.. Но возможно ли такое?

Точного ответа Николай найти не мог, но одно было ясно: Анилин желает, чтобы сейчас его жокей, вопреки заведенному правилу, первым подошел и оказал бы ка­кие-то особые знаки своего благорасположения.

Насибов почесал Анилину шею под гривой, достал из кармана загодя подобранный в ворохе привезенной на ипподром травы букетик полевого осота. У Анилина мно­го любимых лакомств - приносит ему Николай снопи­ки, сложенные из богородской травы, тмина, душицы, мяты или цикория, пучочки тысячелистника или чебреца. Ну и, само собой, люцерна и клевер, райграс, овсец, ов­сюг и настоящий овес. Но не было для него угощения слаще, чем этот колючий, с нелепыми, на репей похожи­ми цветочками белокровный осот - растение, в деревнях презираемое и безжалостно преследуемое. Этот сорняк и изгой, отвергаемый и коровой, в желудке которойможет перевариться, кажется, едва ли не ржавый гвоздь, приво­дил всегда Анилина в восторг и делал его бодрым и ве­селым.

Сейчас он, конечно, не мог не понять, что такое рос­кошное угощение мог поднести лишь истинный и беско­рыстный друг. Жадно проглотив пучок осота, Анилин вы­разил свою признательность за него голосом: начал с низких, густых нот, затем бархатный тон постепенно пе­решел в высокий, будто звенящий.

Восстановились мир и дружба. Но как начался этот день необычно, так необычно он и кончился...

Приз Европы оспаривало десять лошадей: пять из ФРГ, по две из Франции и СССР и одна английская.

Анилин, как прошлогодний победитель, нессамый большой вес - шестьдесят два килограмма, почти на полпуда больше второго фаворита скачки Сальво(это,наверное, несколько десятков ключей, причем вместе с замками!).

Николай распределил плоские свинцовые грузила - часть в потник, часть в седло, остальные себе в карманы. Сделал круг, проверяя надежность подпруги и пригляды­ваясь к главному сопернику - гастролеру из Англии: Сальво прохаживался рядом, шлепая по лужам и нетер­пеливо взбрасывая голову. Скакун от ноздрей до пят, легкий и гибкий в движениях, он выделялся своим поряд­ком: крепкий, блестящий, горячий! Впрочем, и другие лошади были сухи и готовы.

Дул сильный ветер, дождь сек в лицо, и лошади норо­вили встать к стартовой сетке задом, выстраивались дол­го и неохотно. А одна кобылка до того рассердилась, что остановилась в сторонке и набычила голову, этой своей позой объявляя: бейте - не бейте, что хотите делайте, не побегу. И вправду не побежала, осталась на старте.

Вчера Николай выиграл "концом", но сегодня надо идти "на класс" - на мокрой дорожке и с очень большим грузом Анилин не сможет сделать броска на финише, на­до брать на силу - так решил Насибов. Он правильно решил, но допустил одну ошибку, которая чуть не стала роковой.

Анилин сразу же бесцеремонно занял бровку и повел скачку. Лидировал уверенно. Ни одна из девяти лошадей даже не пыталась обойти.

Обычно все волнения случаются на финишной прямой, но Николай решил на этот раз лишить зрителей удовольствия: резко прибавив скорость, он далеко ушел от всех, чтобы даже и видимости соперничества не было.

Каких-то тридцать-сорок метров оставалось до столба, казалось - уж и пешком можно пересечь черту вперед всех. Поверив в победу, Насибов сложился - так говорят спортсмены про пассивное поведение жокея на финише. Он стал оглядываться по сторонам, засмеялся даже, увидев, как в коротко и ровно остриженных ку­стах на внутренней бровке заскакали испуганно, словно зайцы, фото- и кино корреспонденты. А раз ослаблен по­сыл, значит, борьба окончена: Анилин начал останавли­ваться. В пересказе все это выглядит длинно и может по­казаться, что на это много времени ушло, но нет - тут всего несколько секунд было упущено, но их хватило ан­глийскому жокею Мерсеру на то, чтобы изменить поло­жение на дорожке.

Не зря эта лошадь выделялась порядком: Сальво сделал невероятнейший бросок. Насибов спохватился, когда уж почувствовал на затылке его дыхание.

Вожделенную черту пересекли вместе, и диктор долго не объявлял имя победителя: опять все должен решить фотофиниш.

- И чего ты головой вертел? - огорченно спрашивал Кулик.

- А для чего же тогда шея человеку? - отшучивался Насибов, но было ему очень невесело. Вытирал Анилина махровым полотенцем, сочувствие у него искал: - Вот какую рюху дали мы с тобой, Алик... Надо же - никогда такого не случалось!

На этот раз фотография была в нашу пользу - белый нос Анилина высунулся вперед на несколько сантиметров, а объявили так:

- Анилин выиграл "голову".

Через три дня западногерманская газета "Спортивный мир" под огромным - через всю полосу - заголовком "Превосходство Анилина поставлено на карту", хоть и попыталась как-то принизить значение победы, вынужде­на была признать:

"Русская чистокровная порода благодаря исключи­тельной лошади Анилину держит нас много лет в рамках так же, как и наших соседей на юге и на западе. Это, ко­нечно, огорчительно для нас, но Анилин, который второй раз получил Большой приз Европы, сейчас в таком поряд­ке, что в этой самой Европе у него нет соперников. Тому, кто не был здесь, трудно по фотографии судить о факти­ческом превосходстве Анилина".

О кёльнской победе рассказали всему миру газеты, радио, телевидение, кино. Анилин был назван лучшей лошадью 1966 года.

ГЛАВА XI,

о том, как Анилин гастролировал в США

На самой подробной карте мудрено отыскать ту точ­ку которой обозначен конезавод "Восход", однако знают про него в обоих полушариях земли. И гости приезжают из самых дальних стран.

Когда пришла телеграмма о том, что прилетает господин Каскарелло из Соединенных Штатов Америки все подумали, что коннозаводчик желает купить интересующий его молодняк. Но совладелец Лорельского ипподрома приехал с другой целью: он привез Анилину персональное приглашение участвовать в розыгрыше Вашингтонского Интернационального приза. Насибов спросил:

- В Соединенных Штатах ежегодно стартуют почти сорок тысяч скаковых лошадей, а в Советском Союзе их всего несколько сот, так зачем вам наши гастролеры?

- Свинья может быть очень большой, но она все рав­но не слон, - иносказательно ответил гость, а когда Ни­колай возразил и сказал, что в США очень много лоша­дей экстра-класса, Каскарелло согласился с этим, но напомнил: - А что в прошлом году говорил мой тесть Джон Шапиро, вы не забыли?

Нет, Николай не забыл: после выступления трехлетнего Анилина в скачке на Вашингтонский приз президент Лорельского клуба, выступая по радио, дал исключитель­но высокую оценку советскому скакуну. Он особо подчеркнул, что Анилин вышел на дорожку с травмой и тем не менее уступил лишь двум лучшим лошадям - хозяевам соревнований и оставил в побитом поле всех гастро­леров - крэков Ирландии, Франции, Венесуэлы, Италии и Японии.

- Уступить хозяевам - это вовсе уж и не так зазор­но, это даже и неизбежно, необходимо, потому что у них путь на ипподром куда короче, чем у европейцев, - уве­щевал Каскарелло, полагая, что Николай огорчился при воспоминании прошлогодней скачки в США.

- Да, конечно, перелет через океан много сил отни­мает...

- Но это еще что! - Каскарелло приехал с твердым намерением заполучить на соревновании Анилина и, боясь отказа, торопился выкладывать свои козыри: - Раньше лошади доставлялись морским путем - иные, выгрузившись на берег, еле на ногах держались. Мы, как вам известно, оплачиваем приглашенным лошадям путь на самолете в оба конца. Причем не оговариваем сроки акклиматизации. Прилетайте заблаговременно, не так, как в прошлом году.

Да, в прошлом году все было нескладно. Собственно, так же было и в Париже на призе Триумфальной арки. Приехали самыми последними, а условия ипподрома совсем непохожи на европейские, начиная уж со времени: Анилин принимал старт, когда в Москве было двенадцать часов ночи. Непривычен климат, удивительны денники в конюшнях - восьмиугольные, которые, может, и удобнее, но неуютны без наметки-то... Да и вообще,чужое и неизвестное поле всегда по рукам и ногам вяжет и стесняет в движениях, кто играл в футбол, знает: на своем стадионе тебе любая выбоина в травяном покрове знакома, а в другом городе даже и ворота иными кажутся.

Объявили, например, какой вес должен нести Анилин. Но измеряли не в килограммах, а в фунтах. Пустяк? Ко­нечно. Николай сто сорок пять фунтов умножил в уме на четыреста и разделил потом на тысячу, получилось пять­десят восемь килограммов - пустяк, но если такие пустяки на каждом шагу? Притом есть пустяки и не такие уж безобидные.

Вот, например, сено. Его давали, конечно, сколько хо­чешь, но ведь сено сену рознь. Одно дело - луговое из сладеньких травинок тимофеевки, лисохвоста, полевицы; про это конюхи говорят, что от него лошади "не емши сы­ты". Этого не скажет никто про сено из лесных покосов, а про то, которое собрано с заболоченных лугов, и говорить неохота: из-за хвощей да осоки и невкусно оно, и пита­тельности в нем мало, и в желудке лежит как свинец, пло­хо переваривается.

Впрочем, сено - это еще можно к пустякам отнести, но вот такой, например, инцидент...

На финише Насибову мешал американец Хармонайзинг. Закончив скачку, Николай подъехал к судьям, под­нял над головой хлыст и помахал им, что на наших ипподромах означает протест. В США такой жест говорит, что жокей решил спешиться. В Лорели к Насибову был прикреплен специальный переводчик, но он в это время куда-то запропастился, скачка была объявлена закончен­ной. Потом, разобравшись, судьи признали, что Хармонайзинга следовало дисквалифицировать, а второе место присудить советской лошади, но это было бы в том слу­чае, если бы Насибов вовремя подал протест.

- Переводчик за халатное отношение к обязанностям был немедленно уволен, - сообщил сейчас Каскарелло, - а американцы хорошо запомнили, что вы лично, мистер Насибов, и руководитель вашей команды Евгений Долма­тов отнеслись к этому инциденту с изумительным спор­тивным тактом. Ну, больше, мне кажется, мы вас не оби­жали, не так ли? А то, что Анилин жаловался на перед­нюю ногу и вам пришлось ставить ему теплые компрессы и часами массировать, так это и дома могло произойти, согласитесь?

- Вы совершенно правы, у нас нет резона обижаться: третье "бронзовое" место в скачке на приз в сто пятьдесят тысяч долларов - это успех, и немалый, ни одна лошадь мира им бы не побрезговала. А если учесть, что за компания в тот раз подобралась...

Да, в 1964 году на Лорельском ипподроме собрались воистину лучшие лошади света. Американский мерин Келсо, занявший первое место, имел до этого наибольший истории скачек общий выигрыш - почти два миллиона долларов - и специальным жюри из знатоков конного спорта пять лет подряд признавался в США "лучшей лошадью года".

Американский жеребец Ган-Бой, случалось, побеждал Келсо в скачках: например, в Вудвуд Стейкс выиграл у него "ноздрю". Про Ган-Боя говорили, что он мог бы быть лучшей лошадью Америки, не будь он современником Келсо.

Французская Белль-Сикамбр, взявшая в том году приз Дианы (Дерби для кобыл), на проводке перед стартом была удостоена самого большого внимания зрителей и знатоков. Так же, как жеребцы вообще обычно веселы, бодры и смышлены, так кобылы, как правило, имеют другой характер - они завистливы, боятся щекотки, играючи и всерьез лягают задом, а потому и перед стартом выглядят невыигрышно, но эта француженка была исключением: прежде чем выйти на круг, она долго охорашивалась, а скакала перед трибунами так элегантно, так грациозно и легко поднимала и опускала точеные ножки, будто чуть касалась травы кончиками копыт.

Высоко оценивалась шансы лучшей итальянской лошади Веронезы и японского жеребца Рио-Форель, победителя приза Императорский кубок.

Анилин сначала никого не удивил: молод, из себя невидный, ни ростом, ни мастью, по экстерьеру вроде бы простоват, послужной список небогатый - это было ведь еще до приза Европы и Триумфальной арки.

Конечно, нет никакого резона обижаться: тогда, 11 ноября 1964 года, имя Анилина впервые прозвучало на весь мир - скачка не только транслировалась по телевидению, но и комментировалась по радио на шести языках, в том числе и на русском.

- Кто тогда видел его - навсегда запомнил. Анилин может сделать честь любой конюшне, - убеждал Каскарелло, словно бы Николай не знал этого. - К тому же нам известно, что в шестьдесят пятом году он был непобедим в пяти соревнованиях и завоевал Большой приз Ев­ропы, неся внушительный вес - шестьдесят два килограмма. Вот почему нам так хочется видеть его у себя в гостях еще раз. Хочу напомнить, что победителю этой скачки будет присвоено звание "Лучшая лошадь мира".

Приглашение было принято, Анилин начал собираться в дальнюю дорогу.

Не любил он автобус, всегда болел в поездах, но само­лет-хуже ничего придумать невозможно, его Анилин просто панически боялся.

Как-то Николай делал галопы, а в это время над за­водским полем летчики на маленьком самолетике разбрасывали удобрения. Сели, остановили пропеллер, просят:

- Покажи нам свою знаменитость.

Жалко, что ли: Николай завернул в их сторону. Анилин увидел самолет-маленький, не такой, на каких летал, и молчащий, но все равно до того на него осерчал, что на дыбы взвился, потом подхватился и с нелошаднным виз­гом бросился прочь.

А однажды поднялась на заводе среди ночи тревога: Анилин заболел! Телефонные звонки по квартирам, беготня- примчались в конюшню директор, начкон, ветврач и, конечно, Николай. Бледный, перепуганный дневальный рассказывает:

- Крутится волчком, мокрый весь... Может, колики в животе, только я ничего такого ему не давал...

В чем дело, никто понять не может. Зашел Николай в денник и - что такое: гул, ровный и мощный, словно бы самолет летит. Поднял голову, видит: форточка в окошке отошла и в ней февральский злой ветер гудит.