Квартиру она купила.
Думала устроить там себе личное жилье. Такой тайный уголок, чтоб приехать, помечтать, окунуться в былое. Планировала купить кровать, подобную той, что стояла в спальне у Мити. Стала заезжать чуть ли не каждый день: стояла у окна и представляла себе, как неслышно подходит к ней Митя.
Но из-за этого она не могла настроиться на вечернюю работу над зачатием новой жизни. Злилась на мужа уже запредельно. Потому и решила: квартиру следует продать. Окончательно и бесповоротно. Что ей и удалось. Причем ровно вдвое дороже по сравнению с тем, что затратила она. От Мити всегда все шло в прибыль, а не в убыток.
Митю, кстати, она ни в чем никогда не винила. Не было с его стороны лжи, коварства. Он был такой, какой был. Вполне естественный и легкий.
Винила она себя. В том, что ушла тогда по своей воле от приглашавшей остаться Агаты. Никто ее не гнал. Что она взбрыкнула? Зачем собралась и ушла? Разумная часть ее существа отвечала на эти упреки вполне утешительно: дорога с Митей по жизни была дорогой в никуда. Ну, продержалась бы она с ним еще месяц, полгода, год… Он бы ходил к Агате, стонал над ней. Возвращался бы к ней, Полине… Все равно все бы закончилось так или иначе. Им вместе не судьба. Но мечтающее о любви сердце твердило другое. И укоряло, и не давало покоя.
Однажды Полина, проезжая все с тем же своим партнером мимо дома с башенками, где решилась ее последующая судьба, заявила:
– Вот там, на том этаже, видишь, где самая красота, квартиру себе хочу приобрести. Лично себе, не для перепродаж. Как думаешь?
– Ну, не один же в городе дом с такой красотой. Несколько десятков имеется. Помогу. Но про именно эту красоту – забудь.
– И почему же? Если я именно тут больше всего и хочу? Ну, дам сверху сколько попросят. Кто же, интересно, устоит?
– Хы! – хмыкнул всезнающий соратник. – Там знаешь какая пчеломатка всем владеет! С ней не потягаешься. Я для нее недавно весь нижний под ней этаж расселял. Под ее расширившуюся клинику.
– Она что – врач? – прикинулась шнурком Полина.
– Реальный и невероятный врач. Таких вытаскивает… Знаешь, кто к ней ездит?
– Кто?
– Нет, не скажу. Ну ее на фиг. Не буду всуе поминать.
– Молодая, красивая? – настаивала упорная Поля.
– Все. Не пытай. Не молодая. Но все вокруг нее жужжат. Мечтают приземлиться на волшебный цветок.
Все точно. Агата. Пчеломатка. Самое подходящее для нее слово. Пчел много, а пчеломатка одна. И все к ней с поклонами и дарами. И как иначе? Вот – столько прошло лет, а она по-прежнему процветает. Как же это Митя от нее улетел? Неужели не прилетит? Ему же это было просто необходимо. Как он стонал тогда самозабвенно: "Ага-та, Ага-та!!!"
Да что Митя! Он мужчина. У него свой интерес. Непонятный, конечно, но явный. Но вот она сама, Полина. И она тянулась мечтами к той, которая легко и без усилий забрала у нее ее любимого. И даже ребенка не пощадила. Хотя… Не Агаты тут вина. Нет.
Полина временами мечтала вот так запросто, как и была когда-то приглашена, зайти, выпить чайку, прилечь на розовую кровать, успокоиться в соседстве Агаты. Посоветоваться с ней насчет зачатия. Агата бы приняла. Хотя… Кто знает? Тогда приняла из-за Диши. А сейчас? И – с каким гостинцем к ней отправляться? Понятно, что без гостинца нельзя. Это тогда ей подвезло. Митя был с сантиметрами…
И все же… Боязно было оказаться у Агаты. А вдруг судьба ее развернется в не пойми какую сторону? Как тогда… Нет-нет.
Полина приказала себе забыть. И навсегда забыла.
Подступили другие страхи и страдания: Вера подрастала.
Верочка
1. Наследница
Вера все унаследовала от отца. Мать ее даже иногда жалела: ну никакой загадки, одна наивность и простота. Хотя – хороша. Высокая, глазищи, как озера, розовощекая, чернобровая. Картинка для рекламы детского питания. К тому же она была по-отцовски покладистой и безропотной.
Не было с ней никаких хлопот. Училась легко. Музыке Полина ее учить и не пыталась: незачем жизнь сызмала портить. Пусть растет спокойно, вырастет – видно будет. Главное, чтоб с пути не сбилась. И чтоб помнила: она из приличной семьи.
Это Полина внушала дочери с первых лет.
– Не кричи, ты из приличной семьи.
– Не возражай, ты из приличной семьи.
– Мой руки перед едой, ты из приличной семьи.
Сначала муж даже подтрунивал, дразнил:
– Поль, ты еще скажи: "Не какай, ты из приличной семьи".
И – было – Полина даже улыбалась его шуткам.
Вообще-то мать помнила про опасный возраст и готовилась к каким-то непредвиденным всплескам. Но она назначила время тревоги за дочь слишком поздно. Вот семнадцать лет исполнится, тогда и пора тревожиться. Это она исходя из своего возраста любви решила. Даже немножко уменьшила время, начиная с которого необходимо было усиливать бдительность. Но многого она не учла. Все-таки судьбы у них разные. И организмы тоже. Уже в тринадцать Вера выглядела совершенно оформившейся восемнадцатилетней девицей. Хотя – дура дурой. Но внешне все при ней: и румянец, и коса, и грудь, и попень.
Конечно, водила ее Полина на исповедь неукоснительно. И молиться заставляла по утрам и вечерам.
Вера все делала по указке матери. Одно только почему-то не стала: отказалась вести дневник. Мать ее подначивала, чтоб вела подробный дневник. Мол, вырастет, будет что вспомнить. А так, если не записывать, все забудет. И – типа – все литературные герои вели дневники. Или хотя бы писали письма. Это, кстати, очень развивает. Учит складно излагать мысли.
Но обычно послушная Вера отнекивалась:
– Ну, мам, о чем писать-то? И потом: времени ведь нет. То уроки, то другие занятия.
Это, с одной стороны, была правда. Уроков было много. Плюс еще репетитор по английскому. Плюс эти Анины лошадки, в которых Вера была влюблена как маньячка. Все бегала их чистить, скрести, разговаривала с ними, целовала их морды. Умилительная картинка, кстати. У Поли в офисе стояла фотография: Верочка с лошадкой. Прижалась, как приклеенная. А лошадь косит добродушным глазом, мол, ты меня любишь, и я тебя люблю. Никто мимо этой фотки не проходил. Всех она позитивом заряжала.
Где-то в четырнадцать стала Вера пропадать за компьютером. Как мать ни зайдет на ее половину (в Верочкином распоряжении было три комнаты теперь: спальная, кабинет для занятий и гостевая-игровая для гостей-сверстников), так вот: как мать ни зайдет, Вера сидит за компом и что-то строчит-тюкает.
– Вер, ты чем занимаешься?
– Реферат пишу, – дежурно отвечала дочь.
Но это возможно такое, чтоб каждый день надо было создавать рефераты ребенку-восьмиклассснику?
Может, переписывается с кем-то? Такая догадка как-то озарила смущенную душу Полины. Как узнать? Напрямую спрашивать нельзя ни в коем случае. Ни за что! Затаится напрочь. Как же это она прошляпила? Не узнала даже дочкин е-мейл! Вот курица! Но – нет таких крепостей, которые не брали бы те, кому это приспичит.
Полина пустилась на хитрость. Позвонила как-то с работы:
– Вер, заведи себе, пожалуйста, электронный адрес. Мне тут такое смешное скинули, я б тебе переслала.
– Мам, а у меня давно есть, – безмятежно откликнулась Верочка.
– Ну вот, – мягко пожурила Поля неразумную дочь. – И молчишь.
– А что говорить-то? У кого нет е-мейла? У всех есть. А нам зачем переписываться? И так видим друг друга каждый день.
– Ну да, – согласилась мать. – В принципе, конечно. Но – мало ли что.
Верка продиктовала матери адрес как ни в чем не бывало.
Несколько дней Поля ходила успокоенная по ее поводу. Были другие заботы.
В критическом состоянии было супружество Полины. Уже не помогали увещевания батюшки. Уже не останавливала мысль о дочери, которая становилась свидетельницей жутковатых скандальных сцен и всегда явно жалела отца. Он последний год домой приходил в полночь за полночь. Работал все, дела его держали вдали от дома. И попыток к оплодотворению жены больше не предпринимал, как та ни приказывала, ни угрожала именем самого Господа Бога, что положено людям плодиться и размножаться. Просто ложился спать в своем кабинете, отведенном ему женой при въезде на новую, в очередной раз увеличенную жилплощадь. Ложился на диван, поворачивался к стене, закрывал глаза. А Поля в это время орала. Нет чтоб ему сказать:
– Пошла вон! Убирайся вон из моей жизни, если не нравится со мной.
Наверняка на нее бы это подействовало отрезвляюще. Но мужу такой расклад и в голову не приходил. Он старался терпеть, потому что видел, как мается и страдает дочь. Знал, что нужен ей. Не мог ее оставить с матерью, предчувствуя, что тогда все свое раздражение Полина станет вымещать на дочери. С нее станется.
Но однажды поток оскорблений зашкалил. Перешел последний рубеж. Он подхватил сумку с вещами, которую при каждом выбросе своей термоядерной энергии напихивала чем попало его жена, и уехал. Вере шепнул на прощание:
– Найду жилье, переберешься ко мне.
Этого Полина не слышала, иначе сгоряча выгнала бы и дочь, о чем потом бы люто пожалела.
Вера жалела и мать, и отца. Папу – больше. Ведь он же никогда не начинал первый. И мать осталась дома, а он – неизвестно где.
Одно у нее было спасение. Письма.
2. Тайна
Полина целиком сосредоточилась на дочери. Кому это она там целыми днями строчит? Уж не папочке ли обстановку домашнюю докладывает?
Мысль эта пронзила ее настолько, что она не могла больше сидеть сложа руки. Надо было сделать вот что: прочитать, что дочь там вытюкивает ежедневно. Залезть в почтовый ящик и прочитать.
Сказано – сделано. Вариантов к прочтению писем было два. Подобрать пароль – это, конечно, самый лучший и мудрый путь. Второе: взломать Веркин почтовый ящик. В этом случае доступ к информации будет только единовременный. Дочь удивится, что не может открыть свою почту, задаст новый пароль, и все. Больше не подступишься. Иначе заподозрит.
Стало быть, надо продумать, какой-такой пароль выдумала ее курица для защиты собственной приватной переписки. Полина очень хорошо умела мыслить в определенных ситуациях, требующих предельной концентрации. Решила попробовать для начала дочкину дату рождения. Пролет. Тогда – как осенило – набрала дату и год рождения мужа, почти уже бывшего, Верочкиного доблестного папашки. И что же? Все-таки Верка была клинической идиоткой! Со второй попытки почта ее открылась, и Полина жадно взялась читать. Вскоре у нее потемнело в глазах от ужаса и гнева.
Ни с каким папашей в переписке Вера не состояла. Все было гораздо хуже, страшнее и гаже.
Она писала мужчине. Причем сама первая призналась ему в любви. И он отвечал! Боже правый, что он отвечал – это даже представить себе страшно такое.
Полина велела секретарю никого к ней не пускать и ни с кем не соединять, что бы ни случилось. Ее ни для кого нет и не будет сегодня. Для верности она заперлась в кабинете. И без тени сомнения полезла в чужую тайну.
Все началось полгода назад. Тогда ее дочь все и удумала. Кто бы мог предположить! В пятнадцать лет! Конец света! Настоящий конец света – и ничего больше.
Она вгрызлась в первое письмо:
"Илья! Дорогой Илья! Прочитай это письмо до конца. Умоляю тебя. Просто выслушай. Мне это необходимо.
Илюша! Я люблю тебя.
Это не простые слова. Я тебя люблю на всю жизнь больше собственной жизни. Ты мне снишься, я и днем как во сне, думаю только о тебе.
Я полюбила тебя давно. Десять лет назад. Ты будешь смеяться. Скажешь, что мне всего пятнадцать, что невозможно влюбиться в пять лет. Поверь: я в тебя влюбилась, когда мне было пять лет. И может, ты сам вспомнишь, когда и как это было.
Помнишь, я была у тети Ани, крестненькой моей, с Любой и Женькой. На даче. Мама моя на работу уехала, а меня отвела к ним. И тут вы пришли вчетвером с Ксеней, Лидкой и Юрой твоим. Вы были на реке, купались. У тебя с волос еще вода капала. Вы хохотали. Тебе было четырнадцать лет, мне сейчас даже больше, чем тебе тогда. Ты мне казался очень взрослым и очень красивым. Тетя Аня попросила, чтоб вы отвели искупаться нас, малышей. Люба и Женька сразу же засобирались, а я просто не могла поверить своему счастью, что вот сейчас запросто с тобой пойду на речку. И я стала плакать и отказываться. При этом я боялась, что мне поверят, будто я не хочу на речку, и оставят меня дома. И ты уйдешь. Тетя Аня даже так и сказала, что пусть Верочка остается, ей, может быть, просто страшно и грустно без мамы. Но ты взял меня на руки. "Раз грустно, надо, чтоб было весело", – так ты сказал. И понес меня на руках. Я обняла тебя за шею и прижалась крепко-крепко. Ты меня учил плавать, Илюша. Я старалась изо всех сил. Но я умела плавать. Просто ты этого не знал. Ты возился со мной, страховал меня, я шла ко дну, ты вытаскивал, объяснял, как надо и что ничего страшного, вода сама держит. А я все притворялась и притворялась.
Вот с тех пор я тебя и люблю.
Я очень надеялась, что ты не женишься, пока мне не исполнится восемнадцать. Я подсчитала, что тебе будет всего двадцать семь. Я тогда скажу тебе о своей любви. Я докажу тебе свою любовь, и ты мне поверишь. Мы поженимся. Я буду делать все, как тебе лучше. Я так надеялась!
Но ничего не получилось. Ничего из моих надежд не вышло. Ты женился на Ксении. Она мне даже как родственница, раз моя мама ей крестная. Но я ее ненавижу. Она отняла тебя у меня. Она никогда не будет тебя любить так, как я. Это точно. Но все равно. Когда вы поженились, я решила, что попытаюсь тебя забыть. Ну, не забыть, так разлюбить. И я очень старалась. Я даже целовалась с одним парнем из школы, на класс старше. Я ничего не почувствовала вообще. Как с пустым местом целовалась. У меня не получилось тебя разлюбить. И я плакала ночами от своего горя.
Вчера я случайно услышала, как моя мама говорит с Ксениной мамой, тетей Катей, что Ксения беременная. Что уже три месяца. И я поняла, что, если я не напишу тебе, я просто умру. Усну и не проснусь. Если я буду желать твоей жене плохого, я буду очень злым человеком. Я понимаю, что так нельзя. Но я желаю тебе, чтоб ты понял: я все равно люблю тебя больше, чем она. Ребенок пусть будет. Но люди расстаются, если у них не все хорошо между собой получается, даже если есть у них ребенок. Я просто буду ждать. И потом, когда мы будем вместе, я буду твоего ребенка любить. И рожу тебе тоже много детей. Столько, сколько ты захочешь.
Пожалуйста, ответь мне на мое письмо, любимый!
Всегда твоя.
Вера".
Кто бы мог подумать? В каком страшном сне могло привидеться такое? Ее Верочка, как последняя подзаборная сучка, признавалась в любви мужу Катькиной старшей дочери! Ведь Ксения – ей фактически сестра. Если помнить, что Полина – крестная мать Ксении. Что же Вера, совсем голову потеряла? Забыла, как гуляли на свадьбе, как Поля вручила крестнице более чем щедрый подарок: десять штук баксов. Чтоб там, со стороны жениха, не думали, что она, невеста, голь перекатная. И как Полина им квартиру выгрызла-выкроила в результате таких обходов-заходов, что выкупили ее считай задаром. Отличную двухкомнатную – за сущие гроши. Вместе с Веркой же и выбирали, смотреть ездили, советовались. А потом эта коровища пишет мужу своей сестры (а кого же еще) такое! И как у нее рука-то не дрогнула! Как она осмелилась такое писать! Ей же каяться надо было немедленно! Каяться, молиться! А длится это – батюшки мои – полгода! Полгода бурной переписки! И этот! Муж венчаный! Хорош гусь! Сволочь развратная!
А как его иначе назвать, взрослого женатого мужика двадцати четырех лет, который пятнадцатилетней девочке пишет в ответ:
"Вера! Я получил твое письмо. Как жаль, что ты не написала мне немного раньше! Хотя бы три месяца назад. Это ничего, что мы были уже женаты с Ксенией. Я бы, конечно, выбрал тебя. Я ведь тоже люблю тебя, Верочка. Но я не мог предположить, что ты можешь меня полюбить. Это просто трагедия, что так получилось. Я ведь Ксению совсем не люблю. Она мне просто друг. Но как-то так получилось. Мы с детства вместе. И вот – решили пожениться. Что же ты молчала? Я бы тебя дождался, любимая моя. Но сейчас у нас будет ребенок. Я не смогу оставить свою жену. Но и тебя разлюбить не смогу. Я мечтаю о тебе, Верочка. Хочу обнять тебя и целоваться до потери сознания. Хочу тебя ласкать.
У меня голова кружится от твоего письма.
Когда-нибудь ты станешь моей. А я твоим.
Умолкаю. Больше – ни слова.
Теперь мы друг другу сказали все. И даже больше.
Твой Илья.
Р.S. Береги нашу тайну. Пусть никто об этом не узнает никогда".
Какие же мужики подонки! Все как один! Что делать-то теперь со всем этим? Звонить Катьке? Или с Федором говорить: пусть знает, какой у него племяшка жеребец поганый. Или с самим подонком пообщаться? Взять людей (есть у нее такие люди) и хорошо, доходчиво поговорить. Чтоб на всю жизнь охоту отбить растлевать малолеток.
Полина быстро, по привычке, разложила на свой лад имя негодяя. Илья. Ну – ясное дело! Как же ей раньше-то в голову не приходило? Или – я. Все понятно: Или одна, или другая, или третья, а я все равно – один! Я – все венчает. А остальные у него "или". Вот она – магия! И ничего не поделаешь!
Но пока… Пока надо было внимательно, не отвлекаясь, прочитать всю полугодовую переписку.
"Илья! Илюшенька! Любимый мой! Конечно, я сберегу нашу тайну. Я самая счастливая на свете. Ты мне такое написал – я даже не смела мечтать об этом. Да, я сделала большую ошибку, я обязана была решиться и сказать тебе все-все. Но я постеснялась. У меня не хватило смелости. И я вообще сейчас раздавлена: мои родители, кажется, разойдутся. Это для меня огромное горе. Я страдаю от этого почти так же, как от того, что мы не вместе. Мне жалко моего папу. Он очень добрый и хороший. Мама много работает и страшно нервничает. Ее мне тоже жалко. Но папа на нее никогда не кричит, а она кричит. Трудно и больно все это, Илюша. Я хочу к тебе. Хочу оказаться в твоих объятьях. Чтобы ты прижал меня к себе крепко-крепко и не отпускал.
Я все думаю, каким будет наш с тобой первый поцелуй. Я бы хотела, чтоб это было в лесу, среди деревьев, чтоб пели птицы, синело небо. И чтобы ты нежно-нежно поцеловал меня.
Мне даже страшно думать об этом чуде. Что это все сбудется. Что ты поцелуешь меня.
Если ты сразу захочешь от меня ребенка, я готова, я согласна на все. Потому что женщина, если она по-настоящему любит своего мужчину, на все согласна ради его радости. Я в этом просто уверена.
У нас с тобой будет много детей, я тебе обещаю. И пусть все они будут похожи на тебя.
Илюша! Я тебя люблю! Я пока не настаиваю на встрече. Но как только ты скажешь, в любой момент я окажусь рядом.
Главное, пиши мне. Я просто не смогу без твоих писем. Я столько о тебе мечтала, что сейчас, когда моя мечта почти сбылась, мне даже почему-то страшно.
Люби меня!
Твоя навсегда Вера".
Подлец и не думал о совести, о чести, о венчании с молодой женой. Видно было, что он разгорелся в ответ на Веркины признания: