Неудивительно, что она еще спала: в комнату не проникало ни одного луча света, и, проснувшись, она решила бы, что еще два часа ночи.
Присев рядом, я взял ее за руку.
При свете ночника я стал ее разглядывать. Кисть у Виолетты была маленькая, изящная, точно у испанки, с розовыми удлиненными ноготками, лишь на указательном пальце ноготь был испорчен из-за работы в швейной мастерской.
И тут веки девочки разомкнулись и она открыла глаза - то ли просто настал миг пробуждения, то ли ей передалось тепло моей руки.
- О! Вы здесь, как я рада! - воскликнула она. - Не будь вас рядом, я подумала бы, что это продолжение сна. Вы не покидали меня?
- Я оставил вас на четыре или пять долгих часов и вернулся, надеясь стать первым, кого вы увидите, открыв глаза.
- И давно вы здесь?
- Уже полчаса.
- Надо было разбудить меня.
- Я боялся нарушить ваш сон.
- Вы даже не поцеловали меня.
- Отчего же, ваша грудь обнажилась, и я запечатлел поцелуй на ее бутончике.
- На котором из двух?
- Вот на этом, левом.
Она раскрылась и с очаровательным простодушием попыталась достать его кончиками собственных губ.
- О, как досадно, самой мне не удается!
- Зачем вам целовать его?
- Чтобы мои губы оказались там, где побывали ваши. Она попыталась проделать это еще раз.
- Не получается. Ну что ж, - она придвинула свою грудь к моему рту, - только что вы делали это для себя, а теперь сделайте для меня.
- Ложитесь снова, - велел я.
Она подчинилась, я склонился над ней, захватил кончив груди губами и стал ласкать его языком, подобно тому, как я проделал это вчера с ее зубками.
Она вскрикнула от удовольствия.
- О, как это прекрасно!
- Не хуже вчерашнего поцелуя?
- О, это было так давно, я уже о нем и не помню.
- Начнем сначала?
- Вы прекрасно понимаете, что я хочу этого, ведь вы сами сказали, что так целуют тех, кого любят.
- Но я еще не уверен, что влюблен в вас.
- Зато я уверена, что люблю вас; так что, если вам не хочется - не целуйтесь, но сама я поцелую вас.
И, как накануне, она припала губами к моему рту, только на этот раз ее язычок скользил по моим зубам.
Я хотел было отстраниться, но не смог - так сильно она держала меня. Наше дыхание смешалось. Наконец она запрокинула голову и, закатив глаза, с замиранием губ прошептала:
- Как я тебя люблю!
Этот поцелуй буквально лишил меня ума: я обвил ее руками, вырвал из постели и прижал к своему сердцу, словно увлекая на край света, губы мои скользили по ее груди, покрывая поцелуями.
- О, что ты со мной делаешь, я просто умираю!
Эти ее слова обуздали мои чувства и вернули мне способность рассуждать. Нельзя было овладевать ею так, застигнув врасплох и тем самым лишив себя истинного блаженства.
- Милое дитя, я распорядился приготовить ванну в туалетной комнате, - сказал я Виолетте и отнес ее туда на руках.
- Ах, как хорошо в твоих объятиях! - вздохнула она.
Я пощупал воду - она оказалась достаточно разогретой. Опустив Виолетту в ванну прямо в сорочке, я выплеснул туда полфлакона одеколона, чтобы вода помутнела.
- Здесь есть мыло всех сортов и губки любых размеров; бери, растирайся, а я пока затоплю камин, чтобы ты не замерзла, когда выйдешь.
Я разжег огонь и разложил перед камином черную медвежью шкуру.
Коридорные, приносившие ванну, обычно разогревали мое белье у себя в натопленной комнате и приносили его в ящике из красного дерева, где оно долго сохраняло тепло. Я положил ящик на стул возле ванной и достал оттуда пеньюар из батиста и несколько хлопчатобумажных полотенец, после чего повесил на кресло халат из белого кашемира, поставив внизу турецкие домашние туфельки из красного бархата с золотым шитьем.
Через четверть часа моя маленькая продрогшая купальщица выпорхнула из туалетной комнаты и мелкими шажками с очаровательным "брр…" подошла поближе к огню.
- О, как красиво и как тепло! - воскликнула она и села на корточки перед камином, пристроившись у моих ног.
Она была задрапирована, словно Полимния. Пеньюар живописно облегал влажное тело. Сквозь тонкий батист просвечивала кожа.
Девочка с любопытством огляделась вокруг:
- Боже мой, как здесь мило. Неужели я здесь останусь жить?
- Пожалуйста, если тебе угодно. Но только для этого необходимо разрешение одного человека.
- Кого же?
- Твоего отца.
- Отца! Да он будет счастлив, когда узнает, что у меня появилась прекрасная комната и свободное время, чтобы учиться.
- Чему ты желаешь учиться?
- Ах, и вправду нужно сказать вам об этом.
- Расскажи мне, дитя мое, надо мне все рассказать, - наклонился я к ней, она приподнялась, и наши губы соприкоснулись.
- Помните, однажды вы дали мне билет на спектакль?
- Да, припоминаю.
- В театр Порт-Сен-Мартен, на "Антони" господина Александра Дюма.
- Безнравственная пьеса, девочкам не следует ходить на такие представления!
- Я так не считаю. Спектакль настолько взволновал меня, что с этого дня я заявила сестре и господину Эрнесту о своем желании стать актрисой.
- Вот оно что!
- Господин Эрнест с сестрой переглянулись, и она сказала: "Право же, если у нее обнаружатся хоть малейшие способности, пусть лучше будет актрисой, чем останется белошвейкой!"
А господин Эрнест добавил: "Если она действительно способная, я мог бы ее продвинуть через свою "Театральную газету"".
- Все это просто невероятно! - вырвалось у меня.
- Госпожа Берюше была предупреждена, что я останусь ночевать у сестры и вернусь на следующее утро. После спектакля мы пришли на улицу Шапталь; там я принялась декламировать, показывать основные запомнившиеся мне сцены и разводить руками вот так.
Виолетта широко взмахнула руками - батистовый пеньюар раскрылся, и она невольно продемонстрировала мне истинные сокровища любви.
Я обнял ее, усадил себе на колени; она там свернулась клубком, точно в гнездышке.
- Что же было дальше? - спросил я.
- Так вот, господин Эрнест сказал: "Если она твердо решила, то понадобится два-три года подготовки, прежде чем она сможет дебютировать, и надо бы написать отцу".
"А на что она будет жить эти два-три года?" - спросила Маргарита.
"Все будет хорошо, - успокоил ее господин Эрнест, - она хорошенькая. А красивой девушке нечего тревожиться за свое будущее - она никогда не пропадет. От пятнадцати до восемнадцати лет она наверняка найдет какого-нибудь покровителя, тем более что потребности у твоей сестренки, как у птички. Ей бы только крупинку проса да гнездышко".
Я повел плечами, глядя на маленькое беззащитное создание, лежавшее в моих объятиях, словно в колыбели.
- На следующий день мы написали папе, - продолжила она.
- И что ответил папа?
- Его ответ был таков: "Вы обе бедные сиротки, брошенные в этот жестокий мир, и единственная ваша опора - шестидесятисемилетний старик, но и меня вы можете лишиться в любую минуту. Умру я - и вы останетесь без всякой поддержки. Так что храни вас Бог! Действуйте как сочтете нужным, лишь бы старому солдату не пришлось краснеть за своих дочерей".
- У тебя сохранилось это письмо?
- Да.
- Где оно?
- В кармане одного из моих платьев. И тут я подумала о вас. Я рассудила так: раз вы дали мне билеты в театр, значит, водите знакомство с теми, кто ставит спектакли. Мне давно хотелось обратиться к вам, а я не осмеливалась, все откладывала на завтра… Но поведение господина Берюше придало мне решительности. Видно, так было угодно самому Провидению.
- Да, дитя мое, теперь я действительно начинаю в это верить.
- Значит, вы сделаете все, что сможете, чтобы я выступала на сцене.
- Я сделаю все, что смогу.
- Ах, какой вы милый!
И Виолетта, ничуть не смущаясь тем, что у нее раскрылся пеньюар, бросилась мне на шею.
На этот раз, признаюсь, я был ослеплен; рука моя скользнула вдоль ее спины, изогнувшейся от одного этого касания, и остановилась лишь тогда, когда двигаться стало уже некуда - пределом движению стал пушок, нежный и гладкий, точно шелк.
При первом же соприкосновении с моей рукой все тело девочки напряглось, голова с ниспадающим каскадом черных как смоль волос запрокинулась, сквозь приоткрывшийся рот засияли белоснежные зубы и стал виден дрожащий язык; взор подернулся сладкой истомой. А ведь я едва притрагивался к ней пальцами.
Обезумевший от желания, от ее счастливых вскрикиваний и моих ответных радостных возгласов, я отнес ее на кровать, встал перед ней на колени, рука моя уступила место моему рту, и я вкусил крайнюю степень наслаждения, доступную губам любовника при его близости с пылающей от страсти девственницей.
С этой минуты с ее стороны доносились лишь невнятные постанывания, завершившиеся долгими спазмами, из тех, что переворачивают всю душу.
Я опустился на колени и стал наблюдать, как она приходит в себя. Открыв глаза, она с усилием привстала, бормоча:
- Ах, Боже мой! Как хорошо! Нельзя ли это повторить? Внезапно она поднялась, пристально глядя на меня, и спросила:
- Знаешь, о чем я подумала?
- О чем же?
- Уж не сделала ли я что-нибудь дурное? Я присел рядом с ней на кровать:
- С тобой когда-нибудь вели серьезные разговоры?
- Да, когда я была маленькая, отец порой ругал меня.
- Речь идет о другом. Я спрашиваю, понимаешь ли ты, когда с тобой говорят о серьезных вопросах?
- Не знаю как с посторонними, но с тобой я постараюсь вникнуть во все, что ты скажешь.
- Тебе не холодно?
- Нет.
- Тогда слушай меня внимательно.
Она обхватила меня за шею, неподвижно глядя мне в глаза и явно открывая моим словам все доступы к своему сознанию.
- Говори, я тебя слушаю.
- При сотворении мира, - начал я, - женщина от рождения была наделена Создателем равными с мужчиной правами, а именно правами следовать своим естественным склонностям.
Мужчина прежде всего решил строить семью - он завел жену и детей; семьи стали объединяться в родовые общины; пять-шесть родовых общин, собранных воедино, образовали общество. Этому обществу потребовались установленные законы. Окажись женщины более стойкими, мир и по сей день подчинялся бы их прихотям, однако мужчины превзошли их по силе, сделавшись повелителями, женщинам же пришлось довольствоваться ролью рабынь. Один из основополагающих законов, предписанных девушкам, - целомудрие; одно из непреложных правил для женщин - сохранение верности.
Навязав женщинам подобные законы, мужчины оставили за собой право удовлетворять собственные страсти и не задумывались о том, что, давая волю своим страстям, они тем самым побуждают женщин не исполнять обязанности, которые сами же им вменили.
Такие женщины, позабыв о собственном спасении, даруют мужчинам счастье; те же клеймят их позором.
- Ужасная несправедливость! - заметила Виолетта.
- Да, дитя мое, это величайшая несправедливость. И находятся женщины, восстающие против нее и рассуждающие следующим образом: "Общество принуждает меня к рабству, а что оно предлагает взамен? Брак с человеком, которого я, возможно, никогда не полюблю, который овладеет мною в восемнадцать лет, отнимет у меня все и сделает меня на всю жизнь несчастной? Предпочитаю выйти за общепринятые рамки, свободно следовать своим прихотям и любить того, кто мне понравится. Буду женщиной, подчиняющейся законам природы, а не законам общества".
С точки зрения общества, то, что мы с тобой совершили, - предосудительно; с точки зрения природы, мы просто утолили свои желания. Теперь тебе понятно?
- Вполне.
- В таком случае поразмышляй в течение дня, а вечером дай мне ответ, предпочитаешь ли ты как женщина подчиняться законам природы или законам общества.
Я звонком вызвал горничную. Виолетта к тому времени уже лежала в кровати, завернувшись в простыни так, что виднелось только ее личико.
- Госпожа Леони, - распорядился я, - позаботьтесь о мадемуазель самым лучшим образом: обеспечьте ей обеды от Шеве, сласти от Жюльена, в шкафу лежат бутылки бордо, а в том маленьком комоде стиля Буль - триста франков.
Кстати, не забудьте пригласить портниху, снять мерку с мадемуазель и заказать два платья - простых, но сшитых со вкусом. Дадите необходимые указания белошвейке и подберете к платьям подходящие шляпки.
Я обнял Виолетту:
- До вечера.
Когда я вернулся к девяти часам, она подбежала и бросилась мне на шею:
- Я размышляла над ответом.
- Целый день?
- Нет, всего пять минут.
- И что же?
- Так вот, я предпочитаю стать женщиной, подчиняющейся законам природы.
- Ты не желаешь возвращаться в дом господина Берюше?
- Нет, ни за что!
- Хочешь ли ты пойти к сестре? Тут она замялась.
- Тебе почему-то неловко идти к сестре?
- Боюсь, мое возвращение не понравилось бы господину Эрнесту.
- Что собой представляет господин Эрнест?
- Это молодой человек, который встречается с моей сестрой.
- Кто он по профессии?
- Журналист.
- Отчего ты предполагаешь, что твое появление у сестры вызовет его неудовольствие?
- Когда госпожа Берюше посылала меня за покупками, я всякий раз старалась забежать к любимой сестре. Иногда я заставала у нее господина Эрнеста. Видя меня, он хмурился, уводил Маргариту в другую комнату и запирался там. Как-то хозяйка велела мне дождаться ответа, связанного с одним поручением, и я задержалась у сестры дольше обычного, так от этого у них обоих явно испортилось настроение.
- Ну что ж, в таком случае, довольно пустых разговоров, ты будешь женщиной, подчиняющейся законам природы.
III
Милая девочка, она была воистину прекрасна в своей естественности.
Весь день она провела за чтением - благо моя библиотека содержала собрание прекрасных книг.
- Ты не скучала? - спросил я Виолетту.
- По тебе - да, а вообще мне не было скучно.
- Что ты читала? - "Валентину".
- Неудивительно, да будет тебе известно - это просто шедевр!
- Я это не знала, но вот плакала много. Я вызвал звонком г-жу Леони.
- Приготовьте нам чай, - велел я. Потом обратился к Виолетте:
- Ты любишь чай?
- Трудно сказать, я никогда его не пробовала. Леони накрыла на стол; постелила турецкую скатерть и поставила две изящные фарфоровые чашки и японскую сахарницу.
Сливки были поданы в кувшинчике из того же металла, что и чайник.
Чай горничная заварила нам в чайнике, а кипяток принесла в серебряном самоваре.
- Тебе еще нужна Леони? - спросил я Виолетту.
- Для чего?
- Чтобы помочь тебе раздеться.
- А зачем? - сказала Виолетта, развязывая свой витой пояс. - На мне только халат и рубашка.
- Отошлем ее?
- Конечно!
- Теперь никто нас больше не побеспокоит.
И, едва горничная вышла, я закрыл дверь на ключ.
- Значит, ты остаешься со мной?
- Если позволишь.
- На всю ночь?
- На всю ночь.
- Ах, какое счастье! И мы уляжемся вместе, как две подружки?
- Именно так. Тебе приходилось спать с подружками? , - В пансионе, когда я была совсем маленькая; с тех пор я только раза два ночевала у сестры.
- И что ты делала, лежа с сестрой?
- Желала ей спокойной ночи, обнимала ее, и мы засыпали.
- И больше ничего?
- Ничего.
- И если мы с тобой ляжем вместе, ты полагаешь, этим все ограничится?
- Не знаю почему, но мне кажется, нет.
- Чем же, по-твоему, мы будем заниматься? Она пожала плечами.
- Наверное, тем, что ты делал со мной сегодня утром, - и она бросилась мне на шею.
Я обнял ее и усадил себе на колени, затем налил чашку чая, добавил туда несколько капель сливок, положил сахар и предложил ей выпить.
- Тебе так нравится?
Она кивнула, но без особого восторга.
- Вкусно, но…
- Но что?
- Мне больше по вкусу парное молоко, пенистое, только что надоенное.
Меня ничуть не удивляло ее равнодушие к чаю, я давно заметил - этому китайскому напитку присуща некая аристократическая пикантность, чуждая плебейскому нёбу.
- Завтра утром будет тебе парное молоко. Возникла небольшая пауза; я взглянул на Виолетту, она загадочно улыбнулась.
- Знаешь, чего мне не хватает?
- Нет.
- Знаний.
- Знаний! Зачем они тебе, мой Боже!
- Хочу понять то, что мне непонятно.
- Что же ты желаешь понять?
- Кучу вещей, к примеру - ты спрашивал, девственница ли я?
- Да.
- Ну вот, я ответила, что не знаю, а ты рассмеялся.
- Правильно.
- Так что же означает быть девственницей?
- Это когда тебя еще не осыпал ласками ни один мужчина.
- В таком случае, отныне я уже не девственница?
- Почему ты так решила?
- Мне показалось, сегодня утром ты меня ласкал.
- Ласка ласке рознь, дитя мое, сегодня утром я тебя гладил, и очень нежно…
- Ода!
- Но от таких прикосновений девственности не лишаются.
- А от каких лишаются?
- Следует прежде разъяснить тебе понятие девственности.
- Разъясни непременно.
- Это будет нелегко.
- Ничего, ведь ты такой умный!
- Девственность - это физическое и нравственное состояние, в котором пребывает всякая девушка, никогда не имевшая любовника.
- А что значит иметь любовника?
- Совершить с мужчиной любовный акт, с помощью которого продолжается человеческий род.
- И мы еще не совершали этого самого акта?
- Еще нет.
- И поэтому ты мне не любовник?
- Пока я могу назваться лишь твоим возлюбленным.
- А когда ты станешь моим любовником?
- Как можно позже.
- Неужели это столь тебе противно?
- Напротив, это то, чего я жажду больше всего на свете.
- О мой Боже! Как досадно! Опять перестаю понимать.
- Существует особый алфавит счастья, моя прекрасная маленькая Виолетта, и заслужить звание любовника женщины - означает дойти в нем до буквы "Z". Прежде следует освоить целых двадцать четыре буквы, из которых начальной "А" является поцелуй руки.
Я поцеловал ее маленькую руку.
- До какой же буквы ты дошел сегодня утром?
Я вынужден был признать, что оказался весьма близок к "Z", перепрыгнув через изрядное число гласных и согласных.
- Ты смеешься надо мной.
- Клянусь, что нет; видишь ли, милый ангел, я стремился как можно дольше постигать этот сладостный алфавит любви, где каждая буква - новая ласка, сулящая блаженство. Мне хотелось постепенно, один за другим, срывать нравственные покровы с твоего целомудрия, подобно тому как я буду сбрасывать с тебя одежды.
Будь ты одета, каждый предмет, от которого я бы тебя освобождал, открыл бы моим взорам нечто новое, неизведанное, очаровательное: шею, плечо, грудь и мало-помалу все остальное. Но я, как дикарь, проскочил эти прелести, пожирая глазами твою нетронутую наготу, а ты и не ведала, чем одаривала меня и сколь была расточительна.
- Оказывается, я вела себя неправильно?
- Нет, что ты, какой тут может быть расчет - я так люблю, я так хочу тебя.