Выскочив на свежий воздух, вздохнул с облегчением: слава Богу, все прошло благополучно, как будто ничего не произошло. И то дело - за давностью можно было и забыть о мелких неприятностях. Видимо, Чуликова и сама тогда перебрала, а теперь точно так же жалеет о происшедшем. А может, вообще забыла - она ведь тоже здорово была навеселе. Вот и славненько, пусть ничего не помнит. И Вадим все забудет. Уже забыл.
Он почти подошел к дороге, когда его негромко окликнули:
- Вадим Алексеич!
От этого голоса его бросило в дрожь. Помяни черта, он тут как тут.
Наталья Петровна догнала его, взяла под руку:
- Доведите даму до машины, здесь так скользко.
Дорожка была расчищена от снега и на всякий случай даже посыпана песком. Однако Бахареву ничего не оставалось делать.
Машина, серо-голубой Фольксваген, стояла метрах в пяти от дорожки, заехав передними колесами за бровку. Чуликова остановилась, повернулась к провожатому:
- Ты домой? А может, ко мне?
Вадим обалдел от внезапного перехода на "ты", не успел ничего ответить.
- Влад, ты извини, что я тогда…
- Вообще-то я Вадим.
- Да, я знаю, извини. Я просто не ожидала - согласись, такую фишку нечасто встретишь.
Ласково погладив рукав его дубленки, добавила, мило улыбнувшись:
- Поехали ко мне, не пожалеешь. Сегодня все будет по-другому, обещаю. Ты будешь приятно удивлен - я специально для тебя купила новое белье. Правда, малинового не нашла, зато все в бантиках. Ты будешь в восторге!
Бахарев застыл от ужаса и ее откровенности: она ничего не забыла! Больше того, она требует продолжения банкета. Язык не повиновался, а потому он просто покачал головой. Не слишком уверенно, вернее, испуганно.
- Не волнуйся, это не надолго. А потом я в целости и невредимости верну тебя жене. Дома нам никто не помешает. Только ты, я, и твои трусы. И мои, тоже все в бантиках.
Внезапно что-то привлекло ее внимание. Наталья Петровна нахмурилась, вновь превратившись в строгую начальницу, которую кто-то посмел оторвать от важного разговора:
- Девушка, вам что-то нужно? До чего народ наглый пошел. Идите себе, нечего тут уши развешивать!
Инстинктивно оглянувшись, Вадим увидел расширенные от ужаса Юлькины глаза. В них плескалась такая боль, такое отчаяние… Столкнувшись с ним взглядом, она резко повернулась и бросилась прочь.
- Юль!
Бахарев бросился за нею, на ходу объясняя:
- Юль, ты все не так поняла. Юлька, да постой же ты!
Та послушно остановилась. Оглянулась, прошипела:
- А как еще это можно понять? Что еще у тебя есть малиновое в бантиках? Не трогай меня. И домой не спеши - нечего тебе там делать, пока я вещи буду собирать. Понял?
- Постой, не дури. Какие вещи? Юлька, давай без глупостей. Я все тебе объясню…
- Спасибо, мне твоя мымра уже объяснила! - она зыркнула куда-то за спину Бахарева.
Тот не успел оглянуться, как услышал насмешливый голос начальницы:
- Позвольте не согласиться, милая. Это не я мымра - вы на себя посмотрите, голубушка. Такой мужчина, как Вадим, заслуживает лучшей женщины. Идем, Влад. Оставь ты ее в покое. Все что ни делается, все к лучшему - я рада, что все разрешилось так скоро.
- Да вы…
Он резко оглянулся и чуть не оттолкнул Чуликову со всей силы. В последний момент сообразил, что та может не устоять на шпильках. Брезгливо оторвал от себя ее руку:
- Шли бы вы, Наталья Петровна! Юлька, ничего не было!
Чуликова задорно рассмеялась:
- Было, девушка, было. Вы идите домой, собирайте вещички. Впрочем, Влад, ты можешь остаться у меня. А вы, Юлия, не переживайте - мы не оставим вас без материальной поддержки. Скажем, сто долларов в месяц вас устроит?
Наткнувшись на возмущенный взгляд Бахарева, тут же поправилась:
- Ну ладно, ладно. Пусть будет сто пятьдесят.
Юлька снова развернулась и пошагала в сторону остановки. Вадим бросился за нею, обогнал, схватил за руку. Та со всего маху хлестанула его по щеке. Рука ее была в перчатке, к тому же в объемной маминой шубе у нее не получилось размахнуться как следует, а потому удар вышел совсем слабым. Однако и его хватило, чтобы охладить пыл Бахарева. Он застыл, схватившись рукой за щеку, и молча наблюдал, как Юлька садиться в подошедший автобус.
Понимая, что нужно немедленно ехать домой и спасать положение, Вадим тем не менее не мог себя перебороть. Часа два бродил по улицам, обдумывая, как теперь быть.
По всему выходило, что с работой придется распрощаться. И чего он, дурак, сразу не уволился, как только в голову закрались самые первые подозрения насчет Чуликовой? Зарплата высокая? Да гори она пропадом, такая зарплата! Такой ценой!..
Чуликову он ненавидел до смерти. Вместо того чтобы мчаться к Юльке и молить о прощении, он мрачно представлял, как выстрелит негодяйке прямо в лоб. Или нет - где он возьмет пистолет? Нож. Правильно, с ножом проблем не будет. У них есть отличный хозяйственный нож, большой и острый. Вот завтра он придет на работу, посмотрит прямо в глаза Чуликовой и скажет: "Получай, что заслужила!" Наталья Петровна театрально вскрикнет, схватится руками за нож, посмотрит растерянно на убийцу и медленно сползет по стенке на пол. А Вадим аккуратно, чтоб не запачкаться, вытащит нож, завернет его в газетку и пойдет домой. Там ножик тщательно отмоет и положит обратно в ящичек стола - жалко выбрасывать, там металл отличный, почти не тупится.
Или нет. Лучше он ее задушит. Как Отелло Дездемону. "Молилась ли ты на ночь…" Вернее, с утра пораньше. С каким удовольствием он сомкнет пальцы на ее хрупкой шейке! За все, что она с ним сотворила. За то, что солгала Юльке. За ее наглое "Было, было!" За ее белье в бантиках…
Стоп, бантики. Это что же, она и в самом деле рассчитывала на продолжение? Ее не настолько уж поразили его идиотские трусы? Больше того - она и себе прикупила чего-то там в бантиках?!
Господи, и как же его угораздило так упиться-то? Поистине: водка - страшная штука. Такого натворишь, что потом сам себя понять не сможешь. Как, ну как он мог столь бурно отреагировать на ее прикосновения? Ну подумаешь, танцевали. Ну шепнула что-то на ушко. Чего он завелся-то?! Она ж ему никогда не нравилась. Старая несчастная баба, немножко истеричная, как все старые девы. И скулы эти отвратительные… Зато грудь!
Ничего подобного, грудь как грудь. Просто у водки глаза велики. Нажрался как свинья, вот и привиделось то, чего желалось. А желалось знамо чего - нормального женского тела. Юльке нельзя, а что ему делать? Ох, дурак… Ну что он, потерпеть не мог? Ну не лопнул же он в конце концов, не получив желаемого. Так что не хотение его виновато, а башка нетрезвая. Сколько себя ни оправдывай, сколько ни обвиняй Чуликову, а виноват во всем только он один. Чуликова, возможно, дала толчок, но остальное-то - его рук дело. И водка - не оправдание. Кто ж его заставлял пить? Да еще и практически не закусывая. Так что если и нужно кого-то убивать, то только самого себя. Он мог ненавидеть Чуликову сколько угодно, однако прекрасно отдавал себе отчет - она его насильно в кабинет не тянула. Сам шел. Не соображая, правда, но это опять же его вина.
Выходит, сам, собственными руками разрушил счастье. Бедная Юлька, как же ей сейчас больно! Она ему доверяла, отпустила… Вообще-то не так уж сильно и доверяла, раз заставила надеть эти дурацкие трусы. Ну да, а если б не заставила? Тогда-то уж он точно ей изменил бы. С Чуликовой или без нее - какая разница? Получается, что не наделать глупостей ему помогло "противоугонное устройство". Вернее, глупостей он таки успел натворить, но той, самой главной, все-таки не случилось. И благодарить за это Вадим должен любимую тещу. Ай да теща, ай да Татьяна Владимировна! Памятник ей за это положен. Прижизненный. Жаль только, устройство это срабатывает только в самый последний момент, когда уже глупостей наделано немало. И как их теперь исправить?
К его возвращению домой Юльки уже и след простыл. Вещи, правда, остались - то ли не в состоянии была их собирать, то ли планировала вернуться. Бахареву очень хотелось надеяться на второе. Наверняка она решила его проучить: наказать как следует, чтобы наука была на всю оставшуюся жизнь. А потом вернется, куда денется.
Ужасно хотелось есть, но без Юльки кусок не лез в глотку. Вадим даже чаю не мог согреть - вроде и хотелось, но руки не поднимались. Казалось верхом кощунства заниматься обыденными делами, когда жизнь на крейсерской скорости летела под откос.
По всему выходило, что нужно ехать к Юлькиным родителям - куда еще она могла податься, к кому? - но сил, опять же, не было. Как, ну как он посмотрит в ее глаза? Что скажет ей в свою защиту? "Прости, дорогая, я нечаянно. Уверяю тебя - до самого-самого важного у нас с начальницей так и не дошло". Хорошенькое утешение. Он с ней просто потискался, помацался, а как дошло до главного - Чуликова увидела его сногсшибательные трусы с клоунским бантиком и срочно передумала ему отдаваться. И чем это его оправдывало, интересно?
По всему выходило, нет ему оправданья. И правильно. Чего заслужил - то и получай. Так-то оно так, все совершенно справедливо, и Вадим даже не стал бы роптать на судьбу, покорно принял бы любое наказание. Если бы не одно "но". Казалось бы, такое маленькое, скромное, незаметное.
А именно: за что наказана Юлька?! Вадим - за несдержанность, за дурость, за то, что не смог отказаться от лишней рюмки водки, за то, что думал не мозгом, а органом, меньше всего для этого приспособленным. За то, что удовлетворению внезапно возникшего желания дал такую высокую цену. Но за что наказана Юлька?!!
За то, что носит под сердцем их общее с Вадимом дитя? За то, что как проклятая просидела целый вечер накануне Нового Года одна, в ожидании неверного мужа? За то, что поверила ему и отпустила на эту проклятую вечеринку? Или за то, что заставила мужа надеть дурацкие трусы в надежде, что это убережет семью от развала?
Бахарев страдает сейчас и будет страдать, наверное, всю жизнь из-за своей дурости. И правильно: натворил делов - страдай, умей отвечать за свои поступки. Но ведь и Юлька страдает сейчас! И в будущем тоже наверняка будет страдать от его предательства. А разве это справедливо? Наказан ведь должен быть только он, Вадим. Юлька в этом вопросе - сторона пострадавшая. Так за что же ее-то мучить?
Как ни тяжело было, но Бахарев все-таки поехал к Юлькиным родителям.
Дверь открыла теща. Гнать с порога не стала, но и в комнату не пригласила, провела гостя на кухню. Без лишних расспросов поставила чайник на огонь, вытащила из холодильника сыр, колбасу, майонез. Нарезала хлеба.
Чайник шумел громко. В обычной ситуации Вадим бы расслабился, согрелся от одного этого звука. Теперь же он, напротив, мешал. Говорить во весь голос не было сил, а шепот из-за чайника невозможно было бы услышать. И Бахарев молчал.
Хозяйка, наконец, присела:
- Ну, зятек, рассказывай, что произошло. Юлька прибежала вся в слезах, ничего не объясняет. Твердит только, что вернулась навсегда. Может, ты расскажешь, что там у вас произошло?
Эх, теща-теща! Ведь мудрая же женщина, так здорово с "противоугонным устройством" придумала, а теперь не может понять, из-за чего весь сыр-бор. А из-за чего он обычно бывает?
Открыть рот и все рассказать, как на духу, оказалось невыносимо трудно. Однако сидеть молча было по крайней мере глупо, и Вадим начал:
- Это я виноват. Вы Юльку-то не вините, Татьяна Владимировна. Это я дурак, она все правильно…
- Так, дорогой. Еще раз и более внятно.
Под ее пристальным взглядом было неуютно. Очень неуютно. Бахарев скукожился:
- Вы… вы были правы. Ваш подарок… тот…
Татьяна Владимировна двинула бровью:
- Какой подарок? Ты о чем?
Вадим сильно пожалел, что пришел. Сказать правду не было сил. Но и молчать глупо - не для того пришел, чтобы в пол смотреть. Жену возвращать надо.
- Устройство… противоугонное…
От неожиданности хозяйка аж задержала дыхание. Выдохнула с шумом:
- Та-ааак…
Помолчали немного. Вадим и рад бы прекратить эту затянувшуюся паузу, да говорить было нечего: главное уже сказал, оставалось лишь ждать заслуженного покарания.
- Что ж ты наделал, паршивец? - теща привстала из-за стола, облокотившись на него мощными кулаками, и Бахарев совсем пригорюнился.
К счастью, в это мгновение засвистел чайник. Татьяна Владимировна, секунду подумав - бить ли зятя немедленно или дать ему маленькую отсрочку, чтоб подольше помучился - выбрала чайник. Сунув по пакетику заварки в чашки, залила их кипятком. Швырнула на стол ложки, вслед за ними сахарницу - та едва устояла. Чашки хозяйка поставила осторожно. То ли зятя жалела, чтоб не обжегся, сердешный, то ли себя, любимую.
Присев, подвинула к себе сахарницу. Бухнула в чай две ложки с горочкой и вернула на место. Неспешно размешала сахар, волком глянула на гостя:
- Чего сидишь? Пей давай, а то остынет.
Вадим послушно схватился за чашку. Если не убила сразу, появилась надежда, что уйдет живым.
- И что? Юлька-то как узнала? Что ж ты, кобель ненасытный? Гулять научился, а следы заметать Пушкин будет?
Отваги на то, чтобы взглянуть в глаза обличительницы, у Вадима не нашлось. Сидел, как мышонок. Только чашку обхватил руками - то ли грелся, то ли держался за нее, как утопающий за соломинку.
- Сволочь ты, зятек. Юльке рожать вот-вот, а ты что удумал? Ей же волноваться нельзя, ей только положительные эмоции…
- Татьяна Владимировна, я ж не хотел. Оно сработало, устройство ваше! Ничего не было. Вернее, чуть было не было…
Хозяйка уставилась на него, медленно соображая:
- Что значит "сработало"?
На всякий случай Бахарев не стал уточнять словами. Руками развел неопределенно: пусть понимает в меру своей распущенности.
- То есть ничего не было, что ли?
- Угу.
- Ты что, в тех трусах был, что ли?
Вадим робко кивнул, с неизбывной тоской глядя за плечо тещи, на веселенькие занавески в бело-голубую клетку. Они выглядели такими безобидными и даже уютными. Вот бы пропали все проблемы, вот бы просто сидеть на этой кухне и пить чай с тещей. И с Юлькой. Ну и тесть, черт с ним, тоже пусть бы почаевничал.
Его мечты были прерваны самым неожиданным образом. Теща, мгновение назад способная убить неверного зятя, вдруг расхохоталась задорно, сотрясаясь пышными телесами.
Хохотала она долго и так заразительно, что Бахарев сам едва удержался. Проснулась надежда: авось пронесет. Заулыбался стеснительно, довольный произведенным эффектом. А Татьяна Владимировна все хохотала, даже подхрюкивать стала. Только было угомонилась, глянула на зятя, и снова начала содрогаться от смеха. На глазах слезы, как тогда, на свадьбе, когда продемонстрировала гостям "главный подарок" во всей красе.
- Ой, уй… не могу, уй… а-ха-ха!
Пухлые пальцы, давно, возможно, с самой свадьбы дочери не видевшие маникюра, терли глаза. Их хозяйка все силилась успокоиться. Временами на секунду-другую ее смех стихал, но потом все повторялось сначала - молчаливое содрогание мощного тела и взрыв гомерического хохота.
- Уй… хих… уй, блин! Представляю…
Последние слова потонули в хохоте.
- Ты что, и правда?
Глаза ее смотрели на зятя так доверчиво и даже где-то радостно, что было несколько неожиданно для данной печальной ситуации. Бахарев снова кивнул. На сей раз Татьяна Владимировна удержалась, для надежности зажав нос рукой. Потом все-таки не выдержала и снова весело фыркнула:
- Хотела бы я поглядеть на это зрелище!
Вадим смотрел на нее грустно. Кому-то смешно. А некоторым так совсем не до смеха.
Все еще не в силах придать лицу подобающе-грозное выражение, хозяйка спросила:
- И как же ты умудрился в таких-то трусах, а?
- Так ведь не умудрился, Татьяна Владимировна! В том-то и дело: говорю ж - работает ваше устройство, отлично работает. Не было ничего!
- Не было? - еще мгновение назад тещины глаза напоминали щелочки от безудержного смеха, теперь в ней тоже просматривалась некоторая схожесть с восточными народностями, но от былого веселья уже ничего не осталось: смотрела на зятя зло, требовательно. - Если ничего не было, откуда ж Юлька узнала? Что ж ты, сволочь, беременную жену под удар подставляешь?
И как ей объяснить? Рассказывать с самого начала, как пришел в "Макнот", как все на него смотрели зверем, и только одна Наталья Петровна Чуликова казалась настоящим другом? О том, как в Бахареве постепенно начали расти подозрения насчет ее ласковых улыбок, "дружественных" поглаживаний руки, одобряющих фраз? Как не хотел идти на эту проклятую вечеринку? Как, поддавшись Юлькиным уговорам, надел "противоугонное устройство"? В подробностях поведать, как выпил пару рюмок исключительно "для сугреву", а потом уже остальное пошло, как по маслу? Как Чуликовой срочно понадобилось что-то выяснить, и его пронзило насквозь от прикосновения ее губ? Как в то же мгновение вспомнил, что уже два с лишним месяца их с Юлькой отношения смело можно было назвать целомудренными, и что его это категорически не устраивает? Что именно из-за этого столь бурно прореагировал на прикосновение ненавистной Чуликовой. Что под воздействием водки и длительного воздержания эта грымза показалась ему едва ли не Афродитой. Какой страшный облом испытал, когда вместо сеанса интима попал под ее фонтан безудержного веселья. И как рад теперь, что теща подарила им с Юлькой тот "главный подарок" - шикарные жутко-малиновые трусы необъятного размера в сумасшедших бантиках и с ошеломляюще-идиотским кружевным украшением на резинке.
- Татьяна Владимировна, давайте я вам все расскажу. С самого начала…
- Мне с самого начала нужно было гнать тебя в три шеи из дому, чтоб девочку мою не обижал. Жаль, сразу не догадалась, не разглядела твоей сущности кобелиной. Убирайся отсюда! Все вы одним миром мазаны. Одного кобеля пригрела на груди - "командировки" у него, понимаешь ли, "командировки"! Знаю я ваши командировки! Шагай отсюда, зятек, да чтоб я тебя больше не видела.
- Нет же, Татьяна Владимировна, вы не поняли. Ничего ведь не было! Говорю ж, устройство ваше помогло. Противоугонное.
- Я вот тебе сейчас изображу устройство. Давай отсюда, говорю.
Побитым псом Вадим встал из-за стола и направился в прихожую. На полдороги вспомнил самое важное:
- А как же… Как же малышка?
- Не переживай, папаша, без тебя воспитаем. В гробу я видала таких воспитателей.
А Юлька так и не вышла из своей комнаты.
Злиться на себя можно было сколько угодно, только легче от этого не становилось.
На работу Бахарев не пошел. Провалялся до обеда в постели, казня себя за промах. Потом вспомнил, что в кухонном шкафчике завалялась початая бутылка водки. Долго не раздумывал. Плеснув сразу полстакана, выпил махом. Скривился, утерся рукавом. Вместо того чтобы скорее закусить, вдруг… заплакал.
Прекрасно понимал, что виноват только сам, но отчего-то было ужасно жалко себя. И так не хватало Юльки. С неприятными рыжими пятнами, щедро усыпавшими лицо, располневшей, с сильно выпирающим животиком. Такой обидчивой и подозрительной, такой слезливой. Не хватало.