Матрикулы большинства немецких университетов в настоящий момент опубликованы, если не полностью, то хотя бы частично. Формуляры большинства матрикул немецких университетов внешне схожи между собой, однако на разных хронологических отрезках записи значительно различались степенью подробности, т. е. количеством позиций, по которым студент обязан был сообщить сведения о себе. В каждой записи обязательно присутствовала дата имматрикуляции, имя и фамилия студента, а также еще один атрибут, обозначавший его происхождение в широком смысле слова - это могло быть указание на сословие, или на страну, откуда он приехал, или и на то, и на другое (например, "Transylwano-Ungarus Nobilis" - "венгр из Трансильвании, дворянин"). Остальные сведения встречались не всегда - среди них мог быть возраст студента, факультет, на который он поступал, а также, учился ли он ранее в других университетах, и если да, то имел ли уже ученую степень. К концу XVIII в. в различных матрикулах заметна тенденция к расширению формуляра записи: так, в университете Галле, помимо обязательного указания имени, места рождения и факультета, на который поступал студент, записывалось также имя, место проживания и род занятий отца или другого близкого родственника (здесь часто указывался его чин), а также университет, в котором студент побывал до приезда в Галле (если такое имело место). Кроме этого, в матрикулярной записи бывали примечания разного рода: применительно к русским студентам в виде поощрения иногда указывали - "освобожден от платы" или "вносит половинную плату", иногда, напротив, отмечался официальный характер зачисления студентов, приехавших за государственный счет. Например, в матрикуле университета во Фрейбурге (Брайсгау) под 6 ноября 1780 г. значатся имена дворян Ивана Орлова и Василия Ключарева, возле которых стоит следующая запись: "а potentissimo Russorum impératrice sumptibus imperatoriis in has terras missi, ut studio medico operam darent ac initiati doctoratus gradu reverentur ad lares patrios" - "по высочайшему повелению самодержавной российской императрицы посланы в эти земли с тем, чтобы упражнялись в изучении медицины и по получении степени докторов возвратились на родину".
Разнообразие данных облегчает выявление в матрикулах русских студентов. Жители великорусских губерний и городов часто указывали латинское прилагательное Russus (реже Rossius) в сочетании с обозначением города - Casano Russus, Wladimira-Russus, Moscovia Russus; не менее часто встречается и одно указание города в форме прилагательного: Moscoviensis, Petropolitanus и т. д. (при этом уточняющее прилагательное Russus указывает именно на родную страну, а не на этническую принадлежность, поскольку встречается в равной мере и в сочетании с немецкими фамилиями, относясь к выходцам из семей российских немцев). Встречаются впрочем и весьма курьезные формы указания страны: под 1717 г. в матрикулах Кёнигсбергского университета стоит - ex Ducatu Seberiensi (дословно "из герцогства Сибирского"), что являлось своеобразным переводом на латынь названия тогда недавно созданной Петром I новой территориальной единицы - Сибирской губернии.
Тот же критерий обозначения страны в сочетании с городом позволяет выявить и жителей Малороссии и Белоруссии, в написании родины которых встречается, правда, несколько больше вариантов: Kiovia-Russus, Charcovio Ucranicus, Ucrania-Russus и др., хотя самым частым был прямой перевод названий областей на латинский или немецкий язык - ex Russia parva (minore) и ex Russia alba, Kleinrußland и Weißrußland соответственно.
Таким образом, совместное или по отдельности указание города и страны позволяет достаточно четко отделить русских студентов в соответствии с требованиями, указанными выше. Встречаются, конечно, и спорные признаки: в качестве одного из них укажем на прилагательное Ruthenus. Лишь в единичных случаях оно может выступать в качестве синонима Russus, как правило же в XVIII в. указывает на жителей польской в то время области Галиции, что следует из его употребления в сочетании с названием конкретного города, или в виде Rutheno-Polonus.
Помимо определения родины русского студента, матрикулы могут содержать указание и на его социальный статус, а именно на принадлежность к дворянскому сословию. Для этого служат два признака: явный, когда студент после своего имени пишет nobilis или eques Russus, и "грамматический", когда перед фамилией ставятся предлоги von (по-немецки) или de (по-латыни), оба указывающие на дворянство. Для титулованных фамилий полный титул в матрикулах приводился обязательно, причем город или страна после него обычно уже не ставились (т. е. титул в данном случае заменял происхождение), а чтобы подчеркнуть значение титулованных студентов в университетской корпорации, для них даже заводились иногда отдельные матрикулярные книги, как это было в Страсбургском университете или Галле в начале XVIII в. В то же время, отсутствие в записи признаков, указывающих на дворянство, еще не свидетельствует о недворянском происхождении студента. Из других источников эти недостающие в матрикулах сведения можно дополнить, особенно в отношении студентов, фамилии которых принадлежали к известным русским дворянским родам, но у которых по каким-то причинам в матрикулах признаки дворянства отсутствовали. Обнаружение биографических материалов для отдельных персоналий также помогало прояснить их сословный статус (см. Приложение 2). Зато в тех матрикулах, где приводились сведения об отце, такой необходимости обращения к дополнительным источникам не возникало, и студенты дворянского или недворянского происхождения выявлялись по ним непосредственно.
Завершая анализ матрикул как основного источника для составленного массива данных о русском студенчестве в Германии, отметим встречающиеся недостатки при их публикации, которые касаются прежде всего написания фамилий. Русские фамилии подчас искажены, причем это не всегда вина немецких публикаторов - в некоторых университетах запись о прибывшем студенте делал не он сам, а чиновник университета, внося в имя определенные искажения (иногда же, напротив, университетские правила требовали, чтобы студенты сами записывались в книги). К счастью, такие ошибки могут быть достаточно легко исправлены. Так, примером ошибки публикатора служит имя Paulus Ftovinski в списках Страсбургского университета. Зная особенности написания букв в немецком языке, легко увидеть, что здесь значилось имя студента Павла Флоринского, имя которого уже в правильном варианте встречается в матрикулах Виттенбергского университета.
Имея на руках списки русских студентов, составленные по матрикулам, можно попытаться соединить их с другими известными данными о том или ином студенте, и часто такое сопряжение дает отличный результат, подтверждающий достоверность мемуаров или иных биографических источников, а иногда и существенно их уточняющий. Так, например, из биографии П. Я. Чаадаева было известно, что его родной дядя, князь Д. М. Щербатов (сын придворного историографа М. М. Щербатова) учился в Кёнигсбергском университете и участвовал во встрече там великого князя Павла Петровича во время путешествия того в Пруссию, что позволяло датировать этот факт летом 1776 г. И действительно, в матрикулах Альбертины 17 апреля 1776 г. зафиксировано имя Дмитрия Михайловича Щербатова, занесенного туда как "светлейший князь" (причем без указания страны или родного города).
Впрочем, бывает и иначе - в биографии человека назван немецкий университет, где он слушал лекции, но в матрикулах его имя отсутствует. На самом деле, историк сталкивается здесь с серьезным вопросом: как соотносились образовательные путешествия, столь характерные для воспитания русского дворянства во второй половине XVIII - начале XIX века, и собственно учеба в европейском университете; можно ли их полностью отождествить или противопоставить друг другу? Как представляется, отличие лежит в том, что студенчество означало вступление в определенную корпорацию, которое собственно и фиксировалось в матрикулах университета, подразумевая длительное пребывание, подлинную учебу в нем. В то же время образовательная поездка предусматривала лишь короткий ознакомительный визит в университет с посещением нескольких лекций наиболее "модных" профессоров. Это, конечно, не отменяет возможности в течение какого-то промежутка времени слушать лекции, не будучи принятым в студенты (хотя на это требовалось особое дозволение ректора университета!), а с другой стороны, далеко не все студенты, записанные в матрикулы, действительно оставались в университете на продолжительный период. Редкие исключения здесь, на наш взгляд, только подтверждают правило. Так, в архиве Эрлангенского университета сохранилась запись о посещении его в июле 1787 г. двумя молодыми князьями Горчаковыми, которые сначала не хотели вносить свои имена в матрикулы под предлогом того, что пробудут здесь короткое время и не хотят быть студентами. На это им сообщили, что "ни одному университетскому преподавателю не может быть позволено вести занятия с пребывающими здесь иностранцами или даже уроженцами этой земли, если учащийся не записал себя по форме в университетскую матрикулу и, тем самым, подверг себя академическому закону". Имматрикуляция Горчаковых состоялась, после чего они все-таки вскоре уехали.
Конечно, в идеале хотелось бы иметь под руками максимально полный свод данных и о всех образовательных поездках русских юношей рассматриваемого периода с указанием тех университетов, где они побывали (ведь это также говорит об общественных предпочтениях в области университетского образования). Однако если такие визиты в университеты не нашли отражения в матрикулах и, тем более, не были связаны с государственными учреждениями, документы которых могли бы содержать соответствующие сведения, то их систематическое выявление становится невозможным. Избранный же в настоящей работе принцип - строгое следование матрикулярным спискам - представляется вполне обоснованным, а главное разрешает ситуацию тогда, когда нельзя в точности ни подтвердить, ни опровергнуть сведения биографических источников, подчас неопределенные и противоречивые.
Помимо матрикул, архивы немецких университетов могут содержать ряд дополнительных сведений о русских студентах. Сразу отметим, что как таковых "личных дел" студентов в немецких университетах XVIII - начала XIX века не существовало, и это особенно затрудняет определение времени выхода студента из университета. Лишь со второй четверти XIX в. некоторые университеты начали фиксировать в своих архивах выдачу студентам выпускных свидетельств (Abgangzeugnisse). До этого аттестат, который студент мог получить у ректора, покидая университет, и в котором отмечались прослушанные им курсы, профессора, с которыми он занимался, и показанные успехи, существовал в единственном экземпляре и, естественно, увозился студентом с собой. Несколько таких аттестатов из немецких университетов XVIII в. сохранилось в личных фондах, но бóльшая их часть утеряна. Иногда такие аттестаты (или копии с них) передавались затем в то место службы, куда поступал русский студент, вернувшийся из Германии: так, например, в архиве Академии наук находятся аттестаты, полученные М. В. Ломоносовым от его немецких профессоров во время учебы в Марбурге, в архиве Московского университета сохранились несколько аттестатов, полученных первыми его отечественными профессорами, прошедшими учебу за границей. Все эти единичные примеры, к сожалению, не могут решить общей задачи, поэтому дата окончания учебы для многих студентов так и остается неизвестной. Даже в архиве Берлинского и Лейпцигского университетов, где, как было сказано, начиная с 1820-х гг. оставались копии выдаваемых аттестатов (что одновременно фиксировалось в матрикулах, см. Приложение 1), сейчас этих фондов не существует: они были утрачены в ходе Второй мировой войны.
Если говорить о военных утратах, то наиболее пострадали архивы университетов, находившихся на востоке Германии. Помимо утрат в университетах Берлина и Лейпцига к невосполнимым потерям следует отнести практически полное уничтожение архива Кёнигсбергского университета (даже его матрикулы существуют сейчас только в опубликованном виде, причем это издание было доведено лишь до 1829 г.). Сильно пострадали архивы университетов в Бреслау, Франкфурте-на-Одере. Напротив, например, находящийся в превосходной сохранности архив Тюбингенского университета не представляет для исследований нашей темы в выбранный период времени особого интереса: его посещали всего полтора десятка студентов из России, среди имен которых нет ни одного, с которым были связаны какие-либо персональные дела или события.
Архив Гёттингенского университета, также хорошо сохранившийся, несмотря на бомбежки и вынужденную эвакуацию в одну из соляных шахт Тюрингии, где он вместе с сокровищами из университетской библиотеки смог пережить Вторую мировую войну, предоставляет, быть может, наилучшие возможности для поиска дополнительных материалов о русских студентах. Во-первых, в нем сохранился указатель адресов гёттингенских студентов ("Logis-Verzeichniß der Studiemnden in Göttingen", первые сведения с 1765 г.), по которому можно определить до какого времени каждый из них занимал свою квартиру, и следовательно определить (с точностью до семестра) дату, когда он покинул университет. В каждом семестре такие указатели печатались университетом (в небольшом количестве), и туда в алфавитном порядке заносились все студенты, учившиеся в данный момент, с указанием их адреса, а также места рождения, факультета и времени поступления. Помимо Гёттингена такую же возможность дают архивы Берлина ("Verzeichniß der Studierenden an der Universität Berlin", начиная с 1822 г.), Мюнхена ("Verzeichniß der sämmtlichen Studierenden an der Ludwigs-Maximilians Universität zu München" с 1826 r.) и Галле, где такие указатели впервые начали вести еще в рукописном виде с середины XVIII в., а печатные существуют также с 20-х гг. XIX в. Заметим еще, что эти указатели дают и альтернативную матрикулам возможность поиска русских студентов, однако объем поиска по указателям значительно больше: ведь каждое имя студента повторяется в них столько раз, сколько семестров он учился в университете, а в матрикулах, как правило, встречается лишь однажды. Поэтому к этим указателям стоит обращаться именно за уточняющими сведениями по какому-то конкретному студенту, дата поступления которого уже известна.
Во-вторых, поскольку одной из возможностей окончания университета была защита в нем диссертаций, гёттингенский архив содержит каталогизированный фонд Promotionsakten - протоколов защит диссертаций, к которым часто приложены копии самих работ. Надо сказать, что далеко не во всех университетских архивах Promotionsakten систематизированы и обладают указателем: иногда (с такой ситуацией исследователь встречается в Гейдельберге, Марбурге, Иене, Берлине) протоколы защит находятся внутри дел соответствующего факультета, и чтобы их выявить требуется год за годом просматривать факультетские дела, что делает поиск весьма трудоемким и неэффективным. О характере сведений, которые содержат в себе Promotionsakten, говорит, например, дело о защите студентом И. С. Аккордом диссертации на степень доктора медицины из архива университета Галле (1783): оно интересно тем, что к нему, помимо диссертации, приложена автобиография (Curriculum Vitae), где этот студент упоминает, что учился в Кёнигсберге философии у самого Канта.
Помимо приведенных указателей и каталогов, в каждом университетском архиве существует фонд университетского суда. В нем находили отражения все происшествия со студентами, которые попадали под ведение "академических" (т. е. университетских) законов. Прежде всего, это дела о дуэлях и других беспорядках, виновниками которых становились студенты, а кроме того, жалобы, которые приносили университету на студентов местные жители. В документах архива Гёттингенского университета, относящихся к началу XIX века - времени наиболее частого пребывания здесь русских студентов - сохранилось несколько таких дел. Отметим среди них весьма объемное судебное дело, возбужденное летом 1805 г. против А. М. Тургенева, с которого одна из горожанок требовала алименты (в объеме 240 талеров!), в результате чего Тургенев должен был скрыться из города, а поручившийся за него А. С. Кайсаров попал под домашний арест. Другое дело, относящееся к Н. И. Тургеневу, может даже рассматриваться в политическом контексте: в июле 1809 г. против него, обвиняя в вызывающем поведении, неподчинении и ругательствах, дал показания префект полиции, учрежденной в Гёттингене властями Вестфальского королевства, т. е. фактически французскими оккупационными войсками. Тургенев должен был откупиться от карцера, заплатив три талера. Интересно, однако, что уже меньше чем через месяц после даты, указанной в этом деле, в Гёттингене вспыхнули массовые студенческие беспорядки, поводом которых стало поведение жандармов, что привело к прекращению занятий и поставило под угрозу само существование университета (см. главу 5).
Среди судебных разбирательств в других университетах большую известность получило дело о "бунте" группы русских дворян, среди которых был А. Н. Радищев, в Лейпциге летом 1767 г. (см. главу 4). В составе этого дела сохранились показания инспектора студентов Г. Бокума, протоколы допросов каждого из студентов в присутствии ректора и университетских чиновников. Наконец, нельзя не назвать обнаруженное в Марбургском архиве судебное дело, связанное с пребыванием здесь М. В. Ломоносова: за участие в драке он был приговорен к двум дням карцера, но также откупился от него . В целом же, просмотр существующих указателей показал, что русские студенты, к счастью для них, не часто попадали в ведение академического суда. Однако, систематическое выявление всех таких дел (требующее погодного просмотра судебных протоколов, которые почти везде, кроме Лейпцига и Гёттингена, не каталогизированы) не ставилось задачей данного исследования, и здесь еще возможны новые архивные находки, уточняющие наши представления о жизни русских студентов за границей.