Роберт расхохотался.
- И это все? Я был с Полем Эверардом. Мы купаемся так с детских лет!
- …Тебя видели… и узнали… моя прихожанка; она обратилась с жалобой в Церковный совет! Она была шокирована… ошеломлена и шокирована!
Роберт прикусил губу.
- Но, папа, мы не хотели никого беспокоить…
Однако старый священник его не слушал. Судя по мертвенной бледности щек и по глазам, пылающим тусклым огнем, он давно готовился к этой схватке, и никакая сила не смогла бы отвратить его от принятого решения.
- Какая гордыня! - скрежещущим голосом изрекал он. - Пренебречь законами Божьего мира, будто он сотворен только для тебя одного!
- Да будет тебе, папа!
Роберт чувствовал, как с каждым изреченным отцом словом терпение и все добрые намерения покидают его, как это уже было не раз.
- Но это ведь не смертный грех, ты же знаешь!
- Ах, не смертный? Ну, так я тебе назову смертный!
К ужасу Роберта отец в ярости взвинчивал себя все сильнее. При всей незначительности случай с купанием голышом спровоцировал некие неведомые силы, таящиеся в глубинах подсознания пастора. Старик постепенно терял контроль над собой.
- И это мой сын! Мой единственный отпрыск! Тебе нравятся книжные науки, но ты и не помыслил добиться награды за знание Библии, тебя это не волнует!
Роберт вспыхнул.
- Что ты хочешь этим сказать?
Глаза старого пастыря засверкали, и он стал цитировать нараспев библейские слова. Голос его угрожающе нарастал:
- Кто нарушит одну из заповедей сих малейших, малейшим наречется в Царствии Небесном…
- Заповеди? Какие заповеди?
- Нет, ты не чадо мое, если не знаешь даже пятой заповеди, а тем более не подчиняешься ей!
Роберт сдерживался из последних сил.
- Я знаю пятую заповедь, - спокойно ответил он. - И почитаю отца своего и матерь свою - я вас обоих уважаю, папа, и ты это отлично знаешь, но "подчиняться"…
- Отцу да надлежит подчиняться, - громовым голосом провозглашал старший Мейтленд. - Ему ведомо, что хорошо для детей его!
- Пока они его дети, наверное, - голос Роберта прерывался, но он все еще пытался сдерживаться. - Но я уже не дитя. Мне двадцать один год, и я вправе принимать собственные решения. И я хотел тебе сказать, пап, что не буду поступать туда, куда ты мне велел. Я стану зарабатывать, получать стипендии и учиться тому, чего хочу сам, не буду тебе мозолить глаза, и вам больше не придется беспокоиться за мою судьбу.
В разразившейся буре, которая не ослабевала до самой темноты, Роберт наговорил столько резких слов и выплеснул столько накопившейся горечи, что воспоминания об этом жгли его долгие годы. Время от времени сестра и бледная болезненная мать отваживались вторгаться в самое средоточие урагана, пытаясь остановить священника или хотя бы сдержать его неистовство, но все было тщетно. В пылу перепалки никто, не говоря уже о самом разъяренном пастыре, не замечал, как пепельный налет все сильнее покрывал его лицо, как все более прерывистым становилось его дыхание, в то время как уста изрыгали все более яростные проклятия, обрушиваемые со страстью ветхозаветного пророка на голову сына.
Только интуиция несчастной миссис Мейтленд подсказывала ей, к чему идет дело.
- Роберт! Роберт! - со слезами на глазах выкрикивала она, и эти крики звучали в ушах Роберта всю его жизнь. - Ты же разбиваешь отцовское сердце, неужели ты не видишь!
- Ах, мама, - стенал он, - это он, он сам разбивает свое сердце - и мое!
И все же мягкость одержала победу там, где твердость тирана не пробила ни малейшей бреши. Взяв себя в руки и подавив бушующий гнев, Роберт сделал первый шаг к примирению. Начав уже беспокоиться о состоянии отца и матери, он предложил отвезти их на собрание, как они договаривались.
Но отец уже закусил удила. Не приняв протянутую ветвь оливы, он предпочел до конца играть роль разгневанного патриарха и не внял примирительному слову сына. По дороге в город, пролегающей вдоль крутого обрыва над морем, со старшим Мейтлендом случился сильнейший сердечный приступ. Гибель отца и матери оставила глубочайший след в душе младшего Мейтленда, и с этой незаживающей раной ему суждено было жить дальше.
КНИГА I
1970
ВЕСНА
1
Поездка предстояла долгая и утомительная. Путь пролегал через весь континент, сквозь мертвое красное сердце страны. Купаясь в злом вечернем свете, поезд отошел от вокзала, пересек город и его окрестности и наконец, оставив позади рукотворную цивилизацию, устремился на запад, к выжженной солнцем пустыне.
Весь долгий день тяжелые тучи нависали над горизонтом; было время зимнего солнцестояния, когда зима давала свой последний бой наступающей весне. Близилась ночь, и небо играло и сверкало пурпурными, кроваво-алыми, огненными и золотыми переливами; лучи заходящего солнца пронизывали насквозь каждый вагон. А поезд мчался навстречу сгущающейся далеко впереди тьме.
Потихоньку собирающаяся на перроне утреннего брайтстоунского вокзала компания была более чем невелика, даже для Брайтстоуна. И тем не менее пришедшая вместе со всеми высокая красивая женщина сразу же оставила группку людей и отошла в сторону. Ранний воздух был свеж и чист, а дикие олеандры, вздымающие свои стволы вдоль железнодорожного пути, вспыхивали в лучах утреннего солнца красными и золотыми бликами. Но глаза Джоан не видели этой красоты. Чертовы Уилкесы, злилась она, зачем заявились сюда? Владеть шахтой еще не значит владеть всем городом. Явился на вокзал, да еще с этой гусыней! Они никогда не знали Роберта - ни разу даже не встречались!
- Как себя чувствуешь, Джоани?
Джоан повернулась и с улыбкой взглянула на доброе лицо женщины, с материнским вниманием обращенное к ней.
- Спасибо, Молли, все в порядке. - Джоан помолчала Улыбка сбежала с ее лица. - Правда, я бы прекрасно сегодня обошлась без этого. - С горькой усмешкой она кивнула в сторону толстяка, с важным видом направлявшегося к начальнику вокзала; за ним неотступно следовала его жена.
- Роберт не будет иметь ничего против, милая, - умиротворяюще заметила Молли. - Служитель церкви является общественным достоянием - пора к этому привыкать.
Служитель церкви. Да, да. Не странно ли все это? Роберт будет служить вместо отца - займет место отца…
- А такой большой человек, как Уилкес, - продолжала Молли, - если захочет, может оказать немало услуг Роберту в его работе. Да вообще дался он тебе, этот Уилкес! Пока ты здесь, Роберту не о чем тревожиться. Кровь не вода, что ни говори, - торопливо подвела она общий итог. - У него есть ты, а у тебя есть он, и слава Богу!
Джоан кивнула в знак согласия. "Но ведь это правда!" - подумала она Однако привычка к сдержанности научила ее соблюдению приличий.
- Но у него есть и Клер, - вставила она автоматически.
- Ну, кто говорит, конечно, Клер. - При упоминании дочери простое лицо Молли, на котором жизнь оставила свой тяжелый след, смягчилось. - Ах, как бы я хотела, чтобы у них была замечательная семья, особенно теперь, когда Роберт вернулся сюда, домой - пора мне наконец сделаться бабушкой, пока не поздно! Надоело ждать, когда Поль остепенится и перестанет повесничать! Но жена это все же не то, что сестра. Как ему повезло, что вы обе есть у него - особенно после того как…
- Я знаю. - Джоан отвернулась и сделала вид, что внимательно всматривается в красный от пыли железнодорожный путь: поля шляпы скрыли ее глаза с набежавшими слезами. - Роберт тогда находился в таком состоянии, что ему лучше было уехать… даже в голове не укладывается, что он возвращается… каково ему здесь покажется? Ведь столько лет прошло. Молли, столько лет…
Джоан сама собрала его вещи сразу после похорон и проводила на поезд, велев не беспокоиться о ней.
- "Не оглядывайся назад, Роберт! - говорила она. - Никогда не оглядывайся. Жизнь нельзя повернуть вспять, да тебе и не придется". Голос ее был тверд как скала, но на сердце лежал тяжелый камень, черный, как смерть, брайтстоунский гранит. А теперь… каково ему будет теперь!..
- Уж слишком близко ты все к сердцу принимаешь, Джоани, нельзя так убиваться. - Характерный астматический кашель возвестил о появлении Джорджа, мужа Молли, ветерана и жертвы угольной шахты, являвшейся единственным производством и смыслом существования Брайтстоуна. - В этом вы два сапога пара - ты и этот твой братец. Да только переживаниями делу не поможешь. От них только в земляную постель до срока отправишься.
- Если только этот нас раньше туда не отправит! - прошипела Джоан, уставившись на торопливо приближающихся Уилкесов.
- Доброе утро, мисс Мейтленд! Вы, конечно, знакомы с моей женой. Доброе утро, миссис Эверард, доброе утро, Джордж. - Даже в треволнениях этого необычного утра владелец шахты не забывал о том, что он называл "необходимыми любезностями нашей жизни". Он с покровительственной улыбкой оглядывал компанию. - Я только что имел честь получить последние новости от служащих станции. Скорый идет по расписанию, не опаздывая ни на минуту. Так что готовьтесь приветствовать преподобного Мейтленда и его супругу!
Все стояли молча. Джоан смотрела по сторонам. Растущее возбуждение сменилось разочарованием, и она нарочито безразличным тоном произнесла:
- А где же Поль?
* * *
Никогда не возвращайся. Никогда не возвращайся? О, Боже, неужели это всегда правда? Молодая женщина беспокойно зашевелилась, пытаясь подавить внезапно нахлынувшее чувство тревоги. Никогда-не-возвращайся, никогда-не-возвращайся, никогда-не-возвращайся, - насмешливо вторили ее мыслям колеса "Я уже начинаю слышать голоса", - с изумлением подумала она Так долго в поезде ехать нельзя! В пыльное стекло с назойливым жужжанием билась огромная муха Отбросив книгу, Клер Мейтленд потянулась за сумочкой.
Сидевший напротив мужчина, казалось, прочел ее мысли и, не поднимая головы, спросил:
- Устала, милая?
Оторвавшись от маленького зеркальца, Клер нежно улыбнулась мужу. Как всегда при взгляде на его красивое лицо с точеными чертами, сердце ее наполнилось чувством горячей любви. Память не сохранила время, когда она не знала этого человека. Сначала большеглазый семилетний мальчик пел в хоре в красивой старинной брайтстоунской церкви (она сама тогда была слишком мала, чтобы присутствовать на службах), затем он являлся неизменным товарищем старшего брата Поля - оба представлялись ей юными божествами.
В те дни вся прекрасная половина Брайтстоуна лежала у ног Роберта Мейтленда. В какое неистовство приходила она, когда он удостаивал своим вниманием представительниц ее пола! И менее всего тогда думала, что Роберт отвергнет блистательную светскую карьеру, ожидавшую его, и вступит на путь церковного служения, избрав ее, Клер Эверард, своей суженой.
Клер воспринимала все как чудо. И ей даже в голову не приходило, что ее бледное овальное личико, широко раскрытые задумчивые глаза и темные кудри, струящиеся по тонкой, как фарфор, матовой коже щек, производили неотразимое впечатление, которое сохранялось в душе в отличие от быстро улетучивающихся воспоминаний о ярких загорелых блондинках с длинными ногами.
Волна беспредельной нежности охватила Клер; ей страстно захотелось, чтобы муж приласкал ее. Улыбка на лице Роберта свидетельствовала о том, что он с обычной чуткостью прочел все движения ее души и тела. Спокойно и ласково он привлек ее к себе.
Тишину разорвал пронзительный гудок. Поезд заскрежетал, затрясся и, повинуясь тормозам, начал снижать скорость.
- Приехали?
Роберт возбужденно поднял живое точеное лицо. Впереди смутно вырисовывались какие-то здания. Над ними вырастал, возвышаясь над городом темным массивом, гигантский срез породы с хитросплетением механизмов - совершенно футуристическая фантазия из черных от дыма колес, выступающих труб и надшахтных кранов. Даже сюда, в купе, проникали клацанье, грохот и шипение, свидетельствовавшие о том, что не только пассажиры, но и шахта провела бессонную ночь. Роберт впился глазами в знакомую громаду жадным взглядом вернувшегося домой странника…
- Брайтстоун! Приехали!
- Наконец-то!
Вдали над шахтой проступали очертания скалистого мыса, круто обрывающегося в море своими слоистыми напластованиями обнаженной породы - природной кладовой, снабжающей Брайтстоун своими угольными запасами. Сквозь вой и грохот работающих механизмов можно было явственно расслышать гораздо более низкий монотонный рокот гигантских валов, которые Тихий океан неутомимо гнал на незащищенные берега. С нескрываемым восхищением Клер повела рукой в сторону этой величественной картины и затем стремительно бросилась в объятия Роберта. При взгляде на родное лицо, доверчиво тянущееся к нему словно цветок к солнцу, Роберт почувствовал, как все его существо пронзила сладкая боль, а тело с юношеской страстностью отозвалось непреодолимым желанием.
Высоко над беспорядочной круговертью нектарниц с их пестрой сумятицей ярко-желтых и иссиня-черных пятен совершала свой неспешный круг стая тасманийских чаек. Сквозь горячий сухой воздух океан доносил, будто благословляя их, солоноватую прохладу ветерка. Роберт нагнулся и приник к губам Клер долгим страстным поцелуем.
- Ты только посмотри! Ты только посмотри на все это! - горячо проговорил он. - Разве здесь может с нами случиться что-нибудь плохое, милая? Мы опять там, где должны быть. Мы дома!
- Ну! Ну! Посмотри-ка на своих стариков!
- О! Мама! Папочка!
- Чуть-чуть потише! Я уж слишком стар и мне вредны излишние волнения!
Прибывшие и встречающие естественно разбились на две группы: Клер рыдала в объятиях Джорджа и Молли Эверардов, а Роберт, стремительно пошвыряв из вагона весь багаж, который беспорядочной грудой высился теперь на платформе, оглядывался вокруг в поисках сестры.
- Да вот я, позади тебя.
- Как всегда.
И он заключил ее в свои объятия. Они стояли, прижавшись друг к другу, и не произносили ни слова. Говорить было нечего и не о чем. Джоан, улыбаясь, смотрела в глаза брата и знала, что в этот момент к ним вернулась их былая детская близость. Обычная ее настороженность уступила место чувству полного покоя. Все будет хорошо теперь, все будет хорошо… Все будет прекрасно - ведь она здесь, чтобы как всегда заботиться о нем. Начнем все сначала. Но не как в прошлый раз. На этот раз все будет прекрасно.
- Клер!
- Ну, здравствуй, Джоан!
Клер обняла склонившуюся к ней Джоан и осыпала ее горячими поцелуями.
- Господи, как же я рада снова увидеть тебя! Ты ни капельки не изменилась, Джоан, ну ни капельки! Боже мой, поверить не могу, что мы снова вместе после стольких лет! А где же он? Где…
- Дамы и господа!
На недовольной физиономии мистера Уилкеса было написано, что время, отпущенное на встречу родных и проявление чувств, вышло, и пора приступать к более серьезной части.
- Дамы и господа, отнюдь не тяжелые обстоятельства послужили причиной нашей встречи здесь…
Увы, истории так и не было суждено удостоиться счастья узнать, сколь благоприятны были эти обстоятельства. Послышался рев мотора, и открытый "додж", окрашенный в вызывающе голубой цвет с металлическим отливом, на бешеной скорости подлетел к вокзалу, нагло проскочил прямо к перрону и устремился к ошеломленной толпе. Несмолкающий гудок заглушил оратора, и тот так и застыл в оцепенении с открытым ртом. Наконец, не сбавляя скорости, машина сделала крутой разворот и остановилась, обдав красноватой пылью цветастую вуаль миссис Уилкес. Словно дикий зверь, выпущенный из клетки, из кабины, забыв воспользоваться дверцей, выскочил водитель.
- Ах вы, сукины дети! Раньше прибыли! И ведь нарочно, чтобы лишить меня удовольствия возглавить комитет по встрече! - Восторженные вопли огласили воздух, и Роберт с Клер оказались в объятиях новоприбывшего.
- А вот и он, - пробормотала Джоан, охваченная знакомой волной противоречивых, но очень сильных чувств. - Я же знала, что он не пропустит этого. Вот и Поль собственной персоной!
2
Старенький голубой "додж" в торжествующем облаке пыли отъехал от вокзала. Стараясь перекричать шум мотора, водитель возвысил голос:
- Нет, вы только подумайте, я чуть было не опоздал! Черт возьми, я ведь видел поезд за несколько миль, слышал даже гудок! И все только ломал голову, успею или нет.
- Ну, если ты гоняешь так же, как раньше, ты и самого черта обставишь, - смеясь, бросил Роберт.
Поль Эверард закинул голову и звучно расхохотался. Крупное, мускулистое тело, смуглое подвижное лицо, сейчас особенно оживленное и веселое, горячие черные глаза являли собой полную противоположность поджарому стройному Роберту с его неизъяснимым обаянием. Однако трудно было усомниться в крепости уз дружбы, до сих пор связывающей двух молодых людей.
- Замолчи, преподобный! - со смехом выкрикнул Поль. - Все дело в том, что кое-кому из нас приходится зарабатывать себе на жизнь собственными руками. Я только что с ночной! - И он дружелюбно, но достаточно сильно хлопнул Роберта по плечу.
На заднем сиденьи женщины вели свой разговор, обмениваясь улыбками.
- Ну и фрукт твой братец, - беззлобно заметила Джоан. - Так он и на собственные похороны опоздает.
- Стало быть, он все тот же, - рассмеялась Клер.
Поль мгновенно откликнулся на ее замечание - резко повернул на крошечном перекрестке, бодро гудя, приветливо махнул рукой двум прелестным девушкам в ярких весенних платьях и одновременно нажал на газ.
- Ты ж меня знаешь, сестрица, - Поль бросил восхищенный взгляд через плечо. - Роскошные машины, ветреные женщины - здесь все как всегда.
- Ну, брось ты, - пробормотал Роберт сухо. - Это еще как сказать.
- Хантер-стрит, Макери-плейс, Таггера-парк. - Перед изумленным взором Клер одно за другим пролетали с детства знакомые брайтстоунские достопримечательности. Небольшой городишко разворачивал перед ней все свое богатство: сутолоку низеньких запыленных зданий, множество старомодных магазинчиков, заправочную станцию и в завершение всего замусоренную площадь с купами пальм, растущих здесь со времен Всемирного потопа.
- Все по-старому!
- В конце концов ты отсутствовала не так уж долго, - запротестовал Поль.
"Долго, очень долго", - зазвенело в голове у Джоан, но вслух она проговорила:
- Немало лет.
- Вот что я вам скажу, друзья, - продолжал Поль все тем же бодрым голосом, оставаясь, как обычно, глух ко всяким тонкостям, - работка вам здесь предстоит немалая, это уж поверьте. Дело в том, что преподобный Паттерсон, эта старая перечница, исполнял свои обязанности из чистой любезности, чтоб приход не опустел; он-то сам давным-давно на пенсии, как и его жена. Так та постоянно болела…
- Хватит, Поль, - остановила его Клер, - я уверена, что он делал все, что мог.