Это одна из причин, по которой среднестатистический представитель компрадорской части гуманитарной прослойки использует то, что философы называли "хитростью разума". Он придумывает десятки лазеек, позволяющих обойти очевидный разрыв между теорией и фактами. Например, писатель М. Кантор, когда-то придерживавшийся левых взглядов, в оценке украинских событий прибегает к ультраправой политической оптике. В статье "Скифы в банке" он утверждает: "Те, кто порицал украинских бандеровцев и требовал введения войск для спасения русского населения, отнюдь не были интернационалистами". Строго говоря, неясно, почему спасение русского населения должно исключать чувство национальной общности. Консолидация русской диаспоры на Украине происходит отнюдь не за счёт подавления или нарушения прав украинского большинства. Это не та ситуация, когда выбор "своего", национально близкого, осуществляется во вред "чужому". Да и гибнущим под бомбами горожанам не так уж важно, каковы мотивы их спасения, не говоря уже о том, что среди них есть и этнические украинцы. Тем не менее автор "Скифов" не замечает откровенно неонацистских установок украинской власти и корит неравнодушных людей в России за недостаток интернационализма. Условный нарушитель паспортного режима виновнее серийного убийцы? Типичный пример, когда полнота дискурса важнее морали. В данном случае - полнота "левого" дискурса, если понимать его так, как понимает автор: "Те, кто считает себя "левыми"… исповедует имперскую доктрину… невозможно одновременно бороться против фашизма и за империю".
В самом ли деле всякой империи противопоказан антифашизм? А как быть, например, с Францией, считающейся одной из стран - победительниц фашизма? Антифашизм французского Сопротивления не помешал Франции оставаться колониальной державой вплоть до середины 1950-х, огнём и мечом удерживая многострадальный Индокитай. Неужели французский антифашизм по этой причине был некондиционным, не той "марки"? А СССР? По логике автора "Скифов", Советский Союз не имел права сопротивляться нацисткой германской империи, поскольку… сам был империей. Странная логика.
Разгадка, по мнению Кантора, в том, что "фашизм - это и есть имперская национальная идея". Хотя, как известно, фашизм - это прежде всего расовая теория или другая доктрина исключительности, а не национальные приоритеты в политике. Если бы империи совсем не имели таких приоритетов, они бы не просуществовали и года. Но национальные интересы и нацизм - не одно и то же. Великая Отечественная была с обеих сторон имперской войной, но только с одной, немецкой стороны она была расовой, этнической войной. Сталин защищал свою империю, но советские люди также защищали свои семьи и русскую землю. Так уж совпало. А вот планов и намерений проводить геноцид "неполноценных арийцев" точно не было ни у советских солдат, ни у тирана Сталина.
Что касается Новороссии, то здесь Украина, подобно Германии 1940-х, демонстрирует наряду с нацизмом классические имперские комплексы. Вспомним, каковы истоки и логика конфликта. СССР, не имея национальных притязаний, в своё время "отпустил" советские республики, включая Украину. Если угодно, унял свою имперскую гордыню. А вот Украина сегодня не отпускает этнических русских. Русские, живущие в Новороссии, не хотят русифицировать украинцев, а украинцы, напротив, стремятся украинизировать русских. Так у какой же стороны имперская политика сочетается с радикальным национал-расизмом?
Вот пример: простые солдаты из Вооружённых сил Украины пытаются объяснить, зачем они пришли на Восток убивать людей. "На Луганщине у нас случился настоящий переворот. Мы увидели, что девяносто девять и девять десятых местного населения за присоединение к России. И задали вопрос: а что или кого мы приехали сюда защищать? Нашли единственное объяснение: просто мы должны отстаивать целостность Украины… Все эти месяцы мы воспринимали их как своих соотечественников, хотя они отличаются от нас капитально. У нас каждый старается построить хороший дом, чтобы лучше, чем у соседа, а у них можно "Вия" без декораций снимать. Они там умирают, а их даже никто не хоронит… Батя сказал - едь, сына, поясни, як у нас на заходi живуть и як жить треба… Там общаться на украинском было для меня делом принципа. Мы принесли на восток росток запада". - "А на запад вы принесли росток востока?" - спрашивает корреспондент. "Неа… Там люди живут бестолково и одним днём".
Комментарии здесь излишни. На самом деле требование русских к государству Украина представляют собой классическую ситуацию библейского Исхода: "Отпусти мой народ". Но герой упомянутой статьи упорно не желает её замечать. Так "полнота теории", "непротиворечивость дискурса" оказываются важнее историзма и здравого смысла. К сожалению, подобная логика довольно типична для западной официальной политики.
Подобные аберрации политического сознания связаны с тем, что понятие "фашизм" в последнее время утратило семантическую чёткость. Произошло это отнюдь не случайно. К такому итогу привёл пересмотр всех содержательных основ политики ХХ века, начавшийся ещё в 1950-е и продолжавшийся после исчезновения СССР с политической карты. Этот пересмотр происходит и сегодня. К сожалению, на официальном уровне этот процесс пока что склонны сужать до чисто военной проблематики и называть "пересмотром итогов войны". Это правда, но далеко не вся. Тем не менее российское общество постепенно начинает понимать, к каким последствиям может привести утрата моральных ориентиров и чётких критериев в политике.
Глава 5. Христианская альтернатива
Исключение исключается. - Христианство и государственность. - Христианство и экономика. - Расщепление религиозности и новые формы сакрального. - Вторичная Реформация. - Новый взгляд на секулярность. - Секулярная религиозность. - Проблема постсекулярности. - Гуманность и гуманизм. - Судьба гуманистической утопии. - Права человека. - Почему западные элиты не любят Россию. - Альтернативная Европа. - Христианская репатриация.
***
Возникает естественный вопрос: в какой идеологической системе отсутствует колониалистская логика исключения, принцип "мы - они"? Ответ прост. Такая система есть, ей две тысячи лет. Это апостольское христианство.
Определение "апостольское" отнюдь не лишнее: в течение веков христианское учение испытывало самые разные деформации, выражавшиеся то в крестовых походах, то в жёстких положениях протестантской этики. Мальтузианский принцип тотальной конкуренции противоположен христианской морали. Именно поэтому по мере ужесточения либеральной политики - вне всякого сомнения, наследующей мальтузианству - всё более активной становится борьба с традиционной религией бывшего "христианского мира", которую ведут диспетчеры проекта глобального секулярного мира. Запреты на публичное ношение крестов, осквернение и разрушение храмов, спиливание распятий, пляски на амвоне и разжигание ненависти к религии - всё это приветствуется хозяевами позднелиберального дискурса.
Причина конфликта в том, что христианство стоит на страже традиционных ценностей и установлений, а они являются нежелательной помехой для колониалистского проекта модерна.
Традиция заставляет делиться и поверять моралью право. Традиция мешает управлению, свободному манипулированию информацией и потоками капитала. Поэтому либеральными элитами взят курс на воинствующий антитрадиционализм, который грозит превзойти "достижения" госатеизма советского образца.
***
Христианское государство вовсе не обязано быть монархией. Ведь христианская община была выборной, а не династической и уж точно не сословной, поскольку, по слову апостола Павла, "нет ни Еллина, ни Иудея, ни обрезания, ни необрезания, варвара, Скифа, раба, свободного, но всё и во всём Христос" (Кол. 3: 10, 11). С другой стороны, наличие или отсутствие монарха в системе государственного управления вообще не существенно. Важен приоритет традиции или отсутствие такового, а с помощью ли монарха или без него достигнут приоритет традиции, совершенно не важно.
Другой неизбежно возникающий вопрос - более общего порядка. Как соотносится христианское общество с идеями реставрации и консерватизма?
Реставрация чего бы то ни было редко предоставляет новый простор для жизни. Классический консерватизм ориентирован на сохранение исторически локальных явлений и институтов, но сегодня он ничего не в состоянии консервировать, кроме либерализма с приставкой "нео-". Такой антикварный консерватизм на деле ситуативен, он выступает в жанре "чего изволите?".
Другое дело - опора на традицию как историческую протяжённость, обеспечивающую связь прошлого, настоящего и будущего. Консерватизм для христианского типа социальности безразличен, как и монархизм. А вот традиция критически важна. Причём подлинный, системный традиционализм сильно расходится с консервативным - локальным, избирательным и статичным - пониманием традиции.
В рамках системного традиционализма традиция одновременно и устойчива, и изменчива. Она "ставит старое в новое отношение к целому" (Г.В.Ф. Гегель), она внутренне диалектична.
Подобным образом понятая традиция предполагает договор поколений и является всеобщим достоянием, а не инструментом доминирования одних социальных групп над другими. Это делает традицию основой демократических институтов. Это и есть христианский традиционализм.
***
Говоря о связи религиозного и экономического сегодня, можно перефразировать Э. Фромма. "Иметь значит быть" - вот принцип либерального капитализма. Его императив - извлечение символических удовольствий из процесса потребления, что напоминает позицию ветхозаветных богоотступников: "Станем есть и пить, ибо завтра умрём!" (1 Кор. 15: 32; ср.: Ис. 22: 13).
Но на этом процесс сакрализации потребляемого не заканчивается. Подчиняясь ему, человек превращает себя в Я-корпорацию. Он, как шкуру, сбрасывает рациональные, этические, культурные компоненты личности и предстаёт перед миром голым конгломератом желаний.
Правящий класс формирует данный стандарт поведения через установку и снятие запретов. Сознание обывателя утрачивает критичность, перестаёт отличать пропаганду от фактов, религиозное от секулярного, политическое от эстетического. Вместе с товарами обыватель покупает идеологию и образ жизни. Он примеряет на себя образ метросексуала, хипстера, креакла. Таким образом, модели потребления превращаются в модели самоидентификации. Так обыватель встраивает своё социальное тело в нормативную социальную матрицу. Выпадение из неё - всегда травматичный опыт. Если оно происходит, человек чувствует себя "лузером", обитателем социального гетто. Фактически это социальная смерть субъекта. И это единственно возможный сюжет личностной драмы в подобных условиях.
Таков культ, распространённый на территории электронной деревни, о которой когда-то писал Маршалл Маклюэн. Строго говоря, статусное потребление - современная форма идолопоклонства. Она обращает человека в бегство от себя и дарованной ему Богом свободы выбора - к иллюзорному, мнимому выбору. Но именно этот феномен обеспечивает экономике накачку спроса и заставляет вращаться экономические шестерёнки. Так сакральность заставляет работать "машины желания". Новейшая религиозность в либеральном обществе отражается не только в потребительских, но и в производственных практиках.
Последние напоминают стахановский культ советской эпохи. Создатель теории постиндустриального общества Дэниел Белл называл эту вовлечённость "революцией участия". Речь идёт о фанатичной преданности сотрудников корпоративным кланам и корпоративной идеологии, что заставляет их работать на износ. Для этого типа сознания, как и для статусного потребителя (а точнее, это части одного и того же), характерно сильное квазирелигиозное начало, новый трайбализм (верность корпоративному клану). На деле же человек, словно белка в колесе, конкурирует сам с собой и сам же себе проигрывает, принося себя в жертву "соковыжималке", сакрализированной и описанной в терминах религии Прогресса и Эффективности. Вывод очевиден: в условиях информационного общества миф и экономика тесно связаны.
Экономика либерального капитализма превратилась в хрематистику, в основе которой лежат ростовщичество и спекулятивный капитал. Поэтому глобальная экономика основана на системе центральных банков, не подконтрольных национальным правительствам, управляемых транснациональными структурами и обеспечивающих эксплуатацию "золотым миллиардом" народов периферийных стран. По сути, это современная форма неоколониализма.
Такая экономика строится как набор пищевых цепочек, стянутых к центрам капитала. Типичный пример - грядущая система Трансатлантического партнёрства, которую США навязывают Европе и которая, если она действительно состоится, обескровит Западную Европу точно так же, как сама Западная Европа обескровила собственную "периферию" - Грецию, Португалию, Прибалтику, а теперь Украину.
Способствуя выведению капитала из страны, покупая американские ценные бумаги и размещая в США активы резервных фондов, финансовые власти стран периферии кредитуют экономику США, а не собственную. При этом у зависимой страны нет права даже на свободную эмиссию национальной валюты, которая выпускается строго в объёме долларовой выручки.
Экспансия капитала устремляется и в личностное пространство. Это можно назвать капитализацией личности. Это стремление подавить те элементы идентичности, которые неподвластны законам рыночного обмена, - такие как вера, мораль, семейные ценности, национально-культурная специфика. Ставится задача создать "новый тип человека" - как в советскую эпоху, но с текучей и управляемой идентичностью. По аналогии с термином "хайтек" этот новый тип получил обозначение "хай-хьюм" (high hume) - по сути, это означает "сверхчеловек". Для него характерно отчуждение родственных связей, жёсткая регламентация отношений родителей и детей (ювенальная юстиция), превращение мирового сообщества наций в мир сконструированных "воображаемых сообществ", проектных этносов и квазиидентичностей.
Роль придатка глобального проекта по внутреннему переустройству человека не совместима с исторической миссией русского народа. Важная задача сегодня - создать слой "органических интеллектуалов", который взял бы на себя бремя нового проекта развития и обеспечивал его теоретический потенциал. Для этого надо отказаться от ряда стереотипов.
Один из них связан с пониманием экономики как автономной сферы. "Чистой" экономики не бывает, как не бывает чистого разума или чистого искусства. И то, и другое, и третье - культурно, психологически и идеологически опосредованные явления. Экономика - только часть социокультурной матрицы. В нашем случае - православной, которая, подобно протестантской матрице, описанной М. Вебером, порождает собственный формат хозяйственной этики и хозяйственных отношений. Исходя из формулы "протестантская этика и дух капитализма" мы можем определить основу ортодоксальной модели как "православную этику и дух солидарности". Раскрыть это определение не составляет труда. Наш долг - соизмерять экономику с нравственными категориями, препятствуя моральному падению общества.
Второй стереотип - это отношение к глобализации как к чему-то безальтернативному. Естественные пределы глобализации уже достигнуты. Ресурсы и возможности развития в рамках этой парадигмы исчерпаны. Усиливается падение эффективности капитала. Проект начинает сыпаться. И наша задача - успеть создать новую экономическую и политическую модель прежде, чем старая "постройка" упадёт нам на голову.
Третий стереотип - это легитимность транснациональных элит, которая на деле близка к нулю. Их диктатура должна быть упразднена. Для этого необходим приоритет национального права над международными квазиправовыми институтами.
Главный принцип: понимание угроз глобальной экономики невозможно без её морального осмысления.
Что касается православных верующих, для них вообще естественно рассматривать экономическую реальность в рамках нравственных категорий. Тем самым осуществляется принцип соборной сотерии - взаимопомощи в деле спасения души. А также принцип "мирообожения" - попыток возвращения мира к его исходному состоянию в рамках Божественного замысла. Христианская ортодоксия осуждает рост мирового неравенства и экономику, основанную на ссудном проценте. "Жизнеспособна лишь такая экономика, которая сочетает эффективность со справедливостью и общественной солидарностью" (Собрание Предстоятелей Православных церквей от 12 октября 2008 года).
Говоря о социально-экономическом аспекте христианства, уместно вспомнить "Слово против ростовщиков" Григория Нисского, суждения Иоанна Златоуста и представителей его школы. Эта часть наследия была перечёркнута на Западе в XVI веке, когда при Лютере произошла отмена морального запрета на практику ссудного процента. Также имел место перенос принципа неравенства из биологии в сферу теологии - отсюда кальвинистский принцип "избранности ко спасению".
Но христианская ортодоксия утверждает равенство людей перед Богом. Такова исходная историческая взаимосвязь религии и экономики.