Сегодня Элин нуждалась в том, чтобы ее развеселили. Сколько ни убеждала она себя, что в Энсли-Холле все будет в порядке, что Жилли сумеет за себя постоять, ее все же не оставляли самые дурные предчувствия. Что-нибудь неприятное непременно произойдет, и их мирной и приятной жизни наступит конец.
- Вот так переполох, - прокудахтала миссис Рафферти, умещая свое грузное тело на маленькой кухонной табуретке. В другое время и в другом месте Жизлен, пожалуй, удивилась бы, как выдерживает табуретка подобный натиск. Но только не сегодня.
- Да уж, - поддакнул Уилкинс, старший дворецкий, - никак в толк не возьму, как может такое твориться в доме у джентльмена.
Жизлен заставила себя вступить в разговор:
- В доме у леди, - нехотя произнесла она, только потому, что от нее этого ожидали. - Это дом леди Элин.
Двое старших слуг явились к ней в кухню, разрешив подчиненным разойтись по своим делам, и у Жизлен появилось странное чувство, что они собрались здесь как трое заговорщиков. Но это было не так, ей предстояло действовать в одиночку. Как обычно.
- Просто ужасно, - продолжала миссис Рафферти с неодобрением. - Если такой человек даже просто умрет здесь в постели, это… неприлично, - вот что я скажу.
Жизлен насторожилась, стараясь сохранить обычное хладнокровие.
- Так он умрет?
- Нет, доктор Брэнфорд думает, он выкарабкается, и тут даже не знаешь - радоваться или огорчаться. Мистер Блэкторн всегда доставлял семье одни неприятности. И вот даже ухитрился навредить леди Элин, хоть они и совсем дальние родственники.
Уилкинс умел напустить на себя важный вид, и именно так он сейчас и поступил.
- Он бы многим сделал великое одолжение, если бы покинул этот мир, но я бы не хотел, чтобы это случилось здесь, подумайте, что скажут соседи.
- Еще и перепачкал все вокруг, - со вздохом сказала миссис Рафферти. - Его прямо наизнанку выворачивало. Доктор говорит, это называется гастрит. Не лучший способ умереть.
- Могу себе представить, - кивнула Жизлен, - а что, опасность миновала?
- Доктор считает, что да, - мрачно подтвердил Уилкинс. - Но он предупредил, что все может и повториться.
На мгновение Жизлен ясно представила себе лицо Николаса Блэкторна. Темные, холодные глаза, чувственный рот, густые черные волосы.
- Вполне может повториться, - согласилась она.
- У вас не гастрит, - сообщил Трактирщик. Николас с трудом приподнял голову. Сил у него было сейчас не больше, чем у новорожденного щенка, и он опасался нарушить зыбкое спокойствие, в которое, наконец, пришли его внутренности. Если у него снова начнется сухая рвота, он возьмет пистолет, которым, возможно, прикончил Джейсона Харгроува, и отправится вслед за последним в преисподнюю. А может, и опередит его.
Если верить этому идиоту-доктору, то он, можно сказать, уже там побывал. Два дня прошло с тех пор, как он заболел, целых два дня, как его организм разрывает на части изнурительная рвота. Впервые в жизни он хотел умереть, только для того, чтобы прекратилось ощущение, что его выворачивает наизнанку. Сейчас, понемногу приходя в себя, Николас изумлялся собственному малодушию.
Он получал огнестрельные раны, удары ножом, участвовал в драках, пересчитать которые, наверное, и сам бы не смог, и всегда переносил боль почти не поморщившись.
Но муки, которые он пережил за последние двое суток, были не похожи на те, что он испытывал прежде. А этот проклятый доктор предупредил, что приступ может повториться…
До него понемногу стал доходить смысл слов, которые бормотал Трактирщик.
- Что ты там говоришь, Трак?
- Я говорю, что это не гастрит, я навидался гастритов. Мой дядюшка Джордж помер от этой болезни. Не бывает, чтобы она началась вот так ни с того ни с сего, да еще у молодого человека.
Николас постарался немного приподняться в постели, проклиная не проходившую слабость.
- О чем это ты там толкуешь? - переспросил он, и в голосе его послышалось удивление.
- Это яд, Блэкторн, - я думаю, вас отравили.
- Не мели чепухи! Кто мог меня отравить? Если Харгроув отдаст концы, думаю, Мелисса будет мне только признательна. Нет человека, который бы его любил, и к тому же у него нет родственников. - Извините, сэр, конечно, но он вовсе не единственный ваш враг. Не больно праведно вы живете. На лице Николаса мелькнуло подобие улыбки.
- Справедливые слова, мне нечего тебе возразить, Трак. Едва ли многие бы стали меня оплакивать. Но, подумай сам, как это могло случиться? Сомневаюсь, что Элин насыпала крысиного яду в бренди перед отъездом.
- Больше вы не получите бренди, - решительно заявил Трактирщик.
- Не дури, дружище.
- А еще я сам буду готовить для вас еду. Я всегда не доверял французам.
- Нет, ты точно спятил. Скажи еще, что старикан-дворецкий отомстил за поруганную честь своей дочери.
- А вы что, обесчестили его дочь? - мигом заинтересовался Трактирщик?
- Я понятия не имею, есть ли у него вообще дочь, но если есть, и если она хорошенькая, то вполне возможно, что она мне когда-то и подвернулась.
- Слишком уж много если. Нет, у меня под подозрением француженка.
Подумав, Блэкторн сказал:
- Допустим, я ей не нравлюсь, но едва ли этого достаточно, чтобы ей захотелось меня убить.
- Не знаю уж чего ей так захотелось, - пробурчал Трактирщик, - но только ей отравить вас было куда проще, чем всем остальным. Ведь она готовила вам ужин, правда? И, по-моему, вы ей не просто не нравитесь. Я-то видел, какое у нее было лицо, - она ненавидит вас, и притом люто.
- Ерунда, - ответил Николас, закрывая глаза, но все же приняв к сведению его соображения.
- Возможно. Но я с нее теперь глаз не спущу. Руки этой чужестранки не притронутся к тому, что вы будете есть. Никто, кроме меня, теперь не будет вам готовить.
- А ты уверен, что и тебе не захочется меня отравить, Трак?
- Не-е, - отвечал слуга. - Я бы пырнул вас ножом в спину. Яд - это бабьи игрушки.
- Возможно, - устало согласился Николас. - Но на этот раз я прошу тебя действовать осмотрительно. Если это действительно был яд, и именно она это сделала, то надо поймать ее за руку.
- Я бы лучше сразу перерезал ей глотку. Николас нетерпеливо махнул рукой.
- Надо выждать и присмотреться. Дай мне день-два, чтобы восстановить силы. Если хочешь, готовь сам и проверяй продукты, которые она тебе будет давать.
- Вы меня что, простаком считаете? - возмутился оскорбленный Трактирщик. Николас больше не слушал его.
- Если приступ гастрита не повторится, и мне станет лучше, то мы попросим ее приготовить для меня что-нибудь повкусней.
- Думаете?
Николас коварно улыбнулся.
- И заставим ее саму вначале попробовать. Трактирщик согласно кивнул.
- Вы всегда очень добры к людям.
- Стараюсь, Трак, стараюсь как могу. Усталость взяла свое, и, закрыв глаза, Николас Блэкторн наконец забылся сном, и снилась ему почему-то Франция.
3
Николасу было двадцать два, когда он впервые приехал в Бургундию. Он был уже слишком взрослым, чтобы отправиться в обычную для юношей его круга поездку по Европе с целью завершения образования, слишком взрослым, чтобы слушать, как сопровождавший его обедневший священник с помощью путеводителя рассказывает о достопримечательностях. В действительности его путешествие по континенту ограничивалось одной-единственной задачей - устроить как можно больше шумных скандалов.
Из Кембриджа его, разумеется, выгнали. Чтобы это наконец случилось, ему потребовалось добрых три года, но все же он своего добился, и не получил образования, которое хотел дать ему его суровый отец.
Это было непросто. Дело в том, что Николасу очень нравилось учиться. Но как только что-то по-настоящему захватывало его, он будто нарочно затевал какую-нибудь рискованную проделку, чтобы привести в ужас всех окружающих, а надо сказать, что интересовало его многое.
Он изучал новейшие способы ведения сельского хозяйства, свойства электричества и функции человеческого организма. Он постиг латынь и греческий, изучил военную науку и философию Платона. Он даже позволил себе позаниматься некоторое время юриспруденцией, пока главная цель его жизни снова не возобладала над всем остальным.
Этой целью являлось - унизить собственного отца. Отца, который презирал его, и окончательно от него отвернулся после смерти любимого старшего сына и жены. Что бы ни делал Николас, отец был недоволен, любые попытки заслужить его любовь или хотя бы одобрение, оканчивались ничем. Тогда Николас бросил стараться, решив, что если уж ему так и так суждено видеть со стороны отца одно недовольство, то лучше уж постараться сделать все возможное, чтобы его заслужить.
Нельзя сказать, что его отец прожил тихую и безгрешную жизнь. У Блэкторнов была дурная кровь. Безумие передавалось из поколения в поколение, а Иепта Блэкторн в своем стремлении доказать, что семейный недуг не коснулся его, заходил чересчур далеко. И Николас восстал. Он не упускал возможности при каждом удобном случае напоминать отцу о проклятии их рода. И вот, когда он был уже совсем близок к тому, чтобы получить свидетельство об окончании университета с отличием, он бросил ему последний вызов.
Пьяный скандал, за которым последовала ужасающая сцена в старинной библиотеке, где ничто веками не нарушало тишины, а затем еще одна выходка во время торжественной церковной службы, и Николаса Блэкторна с позором выставили вон.
Он не был на самом деле так сильно пьян, как хотел казаться. Просто выпил для храбрости, но ему запомнились потрясенные лица его сокурсников, например, троюродного братца, Кармайкла Фицуотера и этого ленивого светского щеголя Энтони Уилтона-Грининга. И еще он так и не смог забыть ненависти, с какой смотрел на него отец, выкрикивая проклятия в его адрес, и как потом он стал терять сознание, сидя за своим письменным столом. Стоя в ту ночь у изголовья отцовской кровати, Николас не испытывал торжества, глядя как он задыхается. "Едва ли он долго протянет", - сказал доктор. Еще один апоплексический удар наверняка доконает его, а поскольку беспутный сын, конечно, не образумится, то дни его сочтены.
Николас не чувствовал вины. Не чувствовал ничего, наблюдая за тем, как отец цепляется за жизнь. Он бы с удовольствием остался, чтобы стать свидетелем его конца, если бы не непреклонное решение дядюшки Тиздейла.
Старший брат его матери - холостяк, человек, любящий жить на широкую ногу, был удивительно терпим к нему. Николас всегда жалел о том, что его отцом был не он, а старый упрямец, превративший его существование в пытку. Возможно, тогда душу его не разъел бы порок, пускай дурная кровь безумных Блэкторнов и текла в его жилах.
Великодушный Тиздейл положил конец медленному отцеубийству. Он отправил Николаса в Европу на свои средства и велел вернуться мужчиной. Мужчиной, знающим, что такое чувство долга.
И Николас его послушался. Он провел немало времени в публичных домах Парижа, влюбился в Венецию, был очарован Римом, и вообще колесил по Европе, охваченной политическими беспорядками, думая только о том, чтобы получить побольше удовольствия. Он был готов вернуться домой, готов заключить мир с отцом, который вопреки всему выздоравливал. Но именно тогда он и совершил один из самых ужасных проступков в своей состоящей из сплошных ошибок жизни.
Развить в себе чувство долга посоветовал ему дядя Тиздейл. Подчиняясь этому чувству, он, и решил нанести визит вежливости своим крестным родителям, которые жили в Бургундии, крестным родителям, с которыми он не был даже знаком. Граф и графиня де Лориньи были друзьями его матери, он лишь формально считался их крестником, но все же это накладывало на него некие обязательства, и, приехав в Бургундию, он не мог не провести хотя бы несколько дней в их замке.
Впервые Николас вел себя безупречно. Долгая разлука с отцом и воспоминания о детстве разбудили в нем желание стать другим человеком, начать новую жизнь, и он делал все, чтобы это желание осуществилось. Он был любезен и почтителен со старым графом, сумел очаровать его маленькую, похожую на птичку подвижную жену, и по-братски вел себя с их маленьким сыном Шарлем-Луи.
Вот только с графской дочкой ему было отчего-то не просто. У девушки с огромными доверчивыми глазами было странное имя Жизлен. Хрупкая, совсем мальчишеская фигура с едва наметившейся грудью, затянутой в тугой шелковый корсаж. Быстрые изящные движения, серебристый смех. Ее невинная грация и юная свежесть разбили ему сердце, разбудили желание.
Путешествуя по континенту, он перебывал в постели у многих женщин, охотно отдававшихся ему. Служанки в трактирах и аристократки, горничные и герцогини - он мог выбирать, - сговорчивых было сколько угодно. Николас знал, что привлекателен, знал, что умеет нравиться.
Все эти женщины были опытны, все были старше его, все они были чувственны, жадны до удовольствий, неутомимы и искушены в любви. Он многому у них научился и получал наслаждение.
Но его впервые взволновало столь юное создание, почти дитя, еще только начавшая созревать девочка. Влечение, которое он чувствовал к ней, заставляло его презирать самого себя, но с каждым днем лишь усиливалось, и по мере того как его трехдневный визит растягивался на несколько недель, превращалось в страсть.
Он считал, что девушка ни о чем не догадывается. Она была слишком молода, слишком неопытна, чтобы понять, какие мысли бродят в его порочном мозгу, когда брала его за руку, улыбалась, целовала в щеку, оставляя за собой едва заметный аромат нежных духов.
Наверное, так могло продолжаться бесконечно, или по крайней мере до тех пор, пока она бы не стала взрослой, если бы судьба не задумала вновь изменить его жизнь, сбив с верного пути, который он на сей раз выбрал, и снова толкнув в тьму и отчаяние.
Николас понял, что содержится в письме уже в тот миг, когда узнал почерк дядюшки Тиздейла, который мог написать что-то более пространное, чем долговая расписка, только если речь шла о жизни и смерти. И на этот раз дело было в последнем. У сэра Иепты Блэкторна случился еще один апоплексический удар. Тиздейл не сообщал подробностей, но Николасу было не трудно представить себе, как это было. Наверняка он умер, проклиная судьбу за то, что его имя и владения унаследует столь бессмысленное и безответственное создание как его младший, оставшийся в живых сын. Скорей всего, испуская последний вздох, он так и не узнал, что Николас сделал свой первый, неуверенный шаг на пути к спасению. Сидя в одиночестве в парке "Сан Дут" - прелестного загородного поместья его крестных родителей, Николас держал в руке смятое письмо. Его глаза странно горели, так будто в них отражались лучи пробившегося сквозь тучи солнца. Что-то похожее на боль стеснило ему грудь, и он подумал, что это оттого, что накануне вечером он перебрал коньяку. Он оставался там долго, глаза у него были сухими, но новый приступ ярости начинал охватывать его.
Там и нашел его крестный отец. Граф де Лориньи был человек сердечный, но немного поверхностный. Надо отдать ему справедливость - его в это время терзало немало забот, так что он был даже вынужден попросить об огромном одолжении своего очаровательного крестника.
- Новости из дому? - поинтересовался он, усаживаясь на мраморную скамейку рядом с Николасом.
Николас засунул письмо в карман.
- Ничего важного, - ответив он как ни в чем не бывало. - Вероятно, мне придется уехать в Англию. Завтра.
Круглое лицо его собеседника немного побледнело.
- В таком случае, я думаю, нам самое время кое о чем потолковать.
Николас не сразу оторвался от своих мрачных раздумий.
- Потолковать?
- О будущем.
- С удовольствием выслушаю вас, сэр, я и не знал, что в будущем у нас может быть что-то общее.
Граф де Лориньи прочистил горло, и вид у него стал жалкий.
- Пока нет, - отвечал он, - но, может быть, вы позволите мне кое-что вам объяснить?
В ту минуту Николаса не интересовали ни чьи объяснения. Он думал лишь о том, как ему поскорее добраться до Англии, и еще о том, что он найдет там вернувшись.
Не вдумываясь в слова, и почти не слушая, он кивал, пока маленький немолодой человек что-то сбивчиво объяснял ему о политической неустойчивости во Франции, крестьянских волнениях и непростой ситуации в Париже.
- Нет, я не думаю, что случится что-то серьезное, - поспешил заверить он. - Франция существует больше тысячи лет, и этому сброду не удастся уничтожить ее. И все же я встревожен, глубоко встревожен.
Николас неопределенно хмыкнул в ответ. Он мог бы устроиться на какой-нибудь торговый корабль, из тех, что курсируют между Кале и Дувром, когда законно, а когда и нет. Ему ничего не стоит закрыть глаза и не заметить лишней бочки бренди, если она случайно окажется рядом. Да, конечно, он найдет способ…
- Так вот, я бы хотел, чтобы вы взяли с собой Жизлен, - продолжал старик.
- Что? - Николас даже перестал думать о контрабанде и оторопело уставился на крестного.
- Я бы хотел, чтобы вы взяли Жизлен с собой в Англию. У меня есть договоренность о том, чтобы в случае необходимости вывести отсюда тайком Мадлен и Шарля-Луи, но речь может идти только о нас троих, а мы не уедем, если не будем знать, что Жизлен в безопасности.
Николасу показалось, что старик бредит, он с трудом заставил себя сосредоточиться.
- В безопасности? Я не могу понять о чем вы?
- О политической ситуации, - повторил граф. - Вы разве не слушали меня? Сейчас все очень шатко. Если ничего не изменится к лучшему, то для нас будет спокойнее на некоторое время покинуть страну.
- Так уезжайте.
- Все не так просто. Разумеется, если мы поедем сейчас, мы можем уехать все вместе. Но я не готов сделать это тотчас, у меня имения, обязательства…
- Другими словами - нет наличных. Де Лориньи поморщился.
- Вы излишне прямолинейны. Но это правда. Мне необходимо кое с чем расстаться, для того чтобы обеспечить семье терпимые условия, пока дела во Франции не пойдут на лад. Я полагаю, что для этого мне потребуется как раз столько времени, что мы будем вынуждены бежать, используя тот путь, о котором я уже упоминал, но для молодой женщины такая возможность исключена. Поэтому, как благородного человека и друга, я и прошу вас взять Жизлен с собой.
- Нет, - твердо сказал Николас. Теперь де Лориньи уже не был бледен, гнев заставил его покраснеть.
- Нет? - переспросил он. - Значит… вы не можете…
- Конечно, могу. Но вы не хуже меня знаете, что значит для меня взять ее с собой. Я буду вынужден на ней жениться.
Его слова прорезали тишину золотистого осеннего полдня.
- Возможно, я ошибаюсь, - продолжал граф де Лориньи, - но мне казалось, что в вас зародилось… сердечное влечение к моей дочери. В некотором роде…