На меня смотрели как на покойника в гробу, который безвременно - а стало быть, коварно - покинул любящих его людей. Смотрели с укором, растерянно и безнадежно.
Бледное лицо и чернота вокруг глаз не оставляли почвы для иллюзий, а лишь свидетельствовали о реальности произошедшего.
- Это грех… опомнись, дочка… - Голос мамы дрожал.
- Мама, я люблю, - сказала я.
- Это грех. Это похоть, зов плоти, - повторила она более твердо. - Отец, скажи же что-нибудь.
- Мы будем за тебя молиться, - сказал папа.
- Хорошо. Спасибо, - сказала я. - Я буду звонить. И приходить. Если вы позволите, конечно.
- Ты все обдумала? - сказала мама. - Опомнись, еще не поздно… Никогда не поздно.
- Мама, я люблю. Ты знаешь, что такое любить? Если я сейчас же не окажусь рядом с ним, я задохнусь, я умру. Я уже умираю.
Я поцеловала обоих и ушла.
Я едва не умерла, пока ехала к Кириллу. Оказавшись в его руках, я ожила. Я вдохнула полной грудью ускользающую жизнь.
Продолжение продолжения
Когда через несколько дней мы обрели утерянный было дар речи, я обнаружила, что Кирилл-то его и не терял: он просто был молчуном. Он читал лекции в университете, а в остальное время листал книги, что-то помечая и выписывая, и шелестел клавишами своего компьютера. У него была какая-то сложная и очень узкая специализация в древней истории юга Европы и обширные научные связи по всему миру.
Я очень быстро усвоила, что разговаривать с ним можно только тогда, когда хочет он, и что во время работы лучше к нему не приставать. Мне же он безраздельно принадлежал только ночью.
Я любила ночи, любила его, любила его нежность ко мне и свою любовь к нему. Я любила его красивое сильное тело и его глубокую, тонкую душу, хотя и не была вхожа в ее тайники.
Ведомая инстинктивным женским любопытством и с тем же безотчетным женским коварством я пробиралась шаг за шагом вглубь. Но, каким бы путем я ни шла, я всегда упиралась в одну и ту же стену, стоявшую на отметке 1975 год - год, когда Кирилл приехал в наш город, окончив Новосибирский университет. Что было там, за этой стеной, в Новосибирске, в юности, в детстве - оставалось за семью печатями.
Почему у него не было семьи?
Потому что семья - это дети, а он не любит детей. Да, не любит, просто - не любит, и все. Просто терпеть не может. Никаких - ни чужих, ни своих. С женщинами, которые не хотели этого принять, он расставался мгновенно и без сожалений.
Может быть, он просто ни разу по-настоящему не любил - так, чтобы хотеть детей от любимой женщины?
Любил. Но детей не хотел. Усвоила? Глупости не сделаешь? И вообще - это разные вещи: любовь к женщине и дети.
Кирилл отнесся ко мне неожиданно: в его поведении не было ни толики покровительства, вполне естественного для такой разницы в возрасте - ведь он вполне мог быть моим отцом. Мне это нравилось - нравилось, что мы на равных. Не из самолюбия, нет - просто в этом были свобода и легкость. Для нас обоих.
Он не отменил визиты домработницы, которая приходила по пятницам и понедельникам для уборки и стирки.
Когда я предложила взять на себя домашние обязанности, он сказал: каждый должен делать свое дело, и если это дело позволяет зарабатывать достаточно денег, то нет смысла тратить жизнь на то, что можно купить; я не хочу, добавил он, чтобы ты после работы вместо отдыха занималась самым непроизводительным трудом на свете.
По этой же причине он не заводил собственный автомобиль: "Для меня есть такси - в любое время дня и ночи, что, между прочим, гораздо дешевле, нежели покупка и эксплуатация личного транспорта, а главное - нет проблем; что же касается амбиций, то в этом вопросе я их начисто лишен".
Даже ужины дома были редким явлением - только по какому-то особому расположению души. Он сам замечательно готовил и оценил мои кулинарные способности. Правда, в отличие от меня, всегда изобретал очень сложные блюда и сервировал стол по высшему разряду. Он был эстет. Но без занудства.
* * *
Нужно ли говорить о том, что во мне расцветало махровым цветом чувство вины перед Тамарой? Оно не поддавалось никаким средствам борьбы. Железные аргументы вроде "я не виновата, он сам", "у них давно не клеилось", ни всякие прочие просто не работали.
Я попыталась поговорить с Кириллом. Но он был краток: я не любил, любила она, а я просто увлекся.
"Так ты эгоист?" - спросила я.
"Мы все эгоисты", - сказал он.
"А меня ты любишь или тоже просто увлекся?"
"Время покажет", - сказал он.
"То есть мне нужно быть готовой к отставке в любой момент?"
"Тебе нужно научиться жить здесь и сейчас, - сказал он, - ведь мы не знаем, что будет через день, через пять минут".
"Мудро, - сказала я, - и очень удобно".
"Не обижайся. Поразмысли, и ты поймешь, что я прав. - Он немного помолчал и сказал: - У меня-то побольше оснований опасаться, что ты меня бросишь, - ты совсем молодая, а я почти старик".
"Ты - старик?! - Я засмеялась. - Да ты… ты… - я не находила слов, - ты юноша… ты прекрасный, сильный юноша".
"С седой бородой", - добавил он.
"Это не седина, это масть такая, очень редкая, перец с солью называется".
Он усмехнулся: "А худое волосатое тело?"
"Оно не худое, а жилистое… и сильное… и гибкое, как у гепарда. - Я уселась ему на живот и ласкала мохнатую грудь, крепкие плечи, руки. - Ты видел когда-нибудь, - сказала я, - лысого гепарда?"
Он хохотнул довольно. "Ну-ка, что там про гепарда?"
"Ты похож на гепарда, разрывающего добычу, когда мы… ну, когда ты…" Я не знала, как же это сказать.
Он снова засмеялся, а я продолжала говорить всякие нежности и глупости, которые извергались из меня неудержимым потоком.
"Ну-ну, - приговаривал он, - давай-давай, ну еще, еще".
Я вдруг ощутила, что он не просто слушает, он впитывает мои слова, мою нежность, словно иссохшая земля живительную влагу. У меня защемило внутри: как же неуверен в себе этот могучий духом, взрослый и вполне состоявшийся мужчина.
Недолюбленный ребенок - пришло мне в голову чуть позже. Быть может, в этом и заключалась та самая трагедия, которую я словно радаром уловила в первый момент нашего знакомства?
"Я отдам ему всю себя, без остатка, - подумала я, - только бы он знал, что достоин быть любимым. Если правильно себя повести, я смогу вернуть ему ту любовь, которую он недополучил в детстве - лишь бы он позволил мне это - она растопит его душу, точнее, ту самую сердцевину души, заледеневшую, окаменевшую, казалось, раз и навсегда. Зачем?.. Не знаю. Знаю, что это будет хорошо… правильно. Для нас обоих".
На первый взгляд может представиться смешным - двадцатипятилетняя девчонка решила стать мамой сорокапятилетнему мужчине. Ну и что? В отношениях мужчины и женщины возраст - будь то равенство или разница в ту или другую сторону - не имеет ни малейшего значения. Значение имеет только любовь.
Мама
С мамой мы увиделись лишь раз за прошедшие с моего ухода к Кириллу две недели. Все ее помыслы были о спасении моей души. Я не понимала, почему душу надо спасать от любви?
"Это не любовь", - твердила мама.
"Почему надо проштамповать чувства в паспорте, чтобы называть их любовью?"
"Так заведено".
"Кем?"
"Законом государства, а Бог велит слушаться правителей, которые над нами, ведь они Им поставлены.
"Как это - Им, если голосуем за них мы сами? Ты-то знаешь, что далеко не все советуются с Богом, идя на избирательный участок. И где это Бог сказал: сначала сходите в ЗАГС, а потом любите своего ближнего? Или: возлюбите и бегите в ЗАГС узаконивать свою любовь?"
"Под ближним Иисус не имел в виду любовника, так можно слишком далеко зайти, Он говорил о любви вообще".
"Это дело моей совести - далеко зайти или отдать себя одному-единственному мужчине. Я сама перед Богом отвечу, не ты и не кто-то. И если Иисус говорит о любви вообще, значит, о любви между мужчиной и женщиной тоже".
"Ты неверно понимаешь слова о любви".
"Я понимаю их как руководство к действию: "Возлюбите, любите". Любовь - это образ жизни. Любовь должна быть причиной любых поступков. Так вот мною движет любовь".
"А им?"
"Моего любимого зовут Кириллом, мама. Я не знаю пока, что движет им, - мы слишком недолго вместе. И вообще, это личное дело Кирилла. "Любовь не ищет своего" - ты знаешь. Я его просто люблю".
"Но ты не готовишь, не стираешь… Ты нужна ему только для плотских утех".
"Ты понимаешь, что ты сказала? Ты сказала, что любовь - это работа по дому!"
"Но жена создана Богом как помощница мужчине".
"Но помощь нужна НЕ ТОЛЬКО ЗА ПЛУГОМ, мама!"
Мы так и не смогли найти общего языка, но я верила, что рано или поздно родители поймут меня.
Тамара
Мне хотелось поговорить с Тамарой. Но я долго не решалась набрать ее номер.
Она позвонила сама. Приходи, сказала она, поболтаем.
Сначала мы обе были напряжены. Но потом, когда Тамара сварила кофе и мы сели друг против друга - как это бывало прежде, - нас отпустило.
- Как ты? - спросила она.
- Прости меня, если сможешь, - сказала я.
- За что, глупая? Ты тут ни при чем.
- Это правда?
- Правда. Конечно правда.
И она рассказала мне то, чего я не знала.
Что все было хорошо вначале, а потом, месяца через два, она почувствовала, что в тягость Кириллу. Это было для нее невыносимо, она устраивала сцены, чем только усугубляла его неприязнь. Потом, опомнившись, сменила тактику: стала тихой, покорной, почти рабыней. Это тоже не было ему по нраву. Она придумывала разные поводы, чтобы увести его из дому, оторвать от работы. Если они где-нибудь выпивали, она снова была ему нужна. И ее уже не волновало, что нужна она ему только как женщина в постели, а не как друг, спутник на всю жизнь - она хотела привязать его хотя бы к своему телу. Но не получилось - подвернулось более молодое тело.
- Ты уж прости, что я так говорю. Я достаточно узнала его. Боюсь, он и с тобой обойдется так же. - Она усмехнулась. - Хотя у тебя времени побольше, чем у меня.
- Ты уверена, что он такой примитивный, как тебе показалось?
- А у тебя есть аргументы против?
- Я не думала об этом. Я просто чувствую, что он…
- Девочка моя, не доверяй женским чувствам. Тем более когда они под таким мощным прессом, как этот мужчина.
Я не стала ничего отвечать. Мне хотелось одного: удостовериться, что Тамара не держит на меня зла, а еще лучше - что она вовсе освободилась от своей страсти к Кириллу.
Вот он, эгоизм, поймала я себя на мысли, и мне стало стыдно, что мотивом моих переживаний было шкурное чувство, а не сострадание к ближнему…
Мы замолчали и потягивали кофе.
- Ты бросила курить? - заметила я.
- Бросила. Я все бросила. Я хочу уйти в монастырь.
- Не говори глупостей.
- Я серьезно. Но я пойду не в монастырь, а в хоспис. Я уже договорилась. Буду про искусство рассказывать, про Бога, про любовь… Про Божью любовь, конечно.
- Ты - про Бога? - Я не могла сдержать удивления.
- Да, я. Да, про Бога! А ты думала, я конченая безбожница?.. Хотя я и сама так думала. - Она помолчала. - Когда это случилось… у вас с Кириллом, я решила, что убью его… за себя отомщу и тебя спасу. Да-да, не смотри на меня так. Потом подумала, лучше сама сдохну - и возни меньше, и ответственности. Собрала таблеточки… разные-всякие… там были и те, что надо, но маловато… Написала письмецо… и встала почему-то на колени перед этими таблеточками. И почему-то вдруг сказала: Господи, прости. - Тамарин голос задрожал. Она снова помолчала. - И как пошли из меня все мои грехи… связи с мужчинами, аборты… даже то, что я и грехом-то никогда не считала. Вот так. И поднялась я с колен новым человеком. Словно излеченный дальтоник: мир вдруг цветным показался, каким-то невообразимо чистым, контрастным… Не знаю даже, как объяснить. Сестрица говорит, это рождением свыше называется.
Я ушла с легкой душой, благодаря Бога за все, что случилось с Тамарой, и прося прощения за свое малодушие.
На пороге Тамара сказала:
- Если у вас сложится, вы сможете быть счастливы. По-настоящему счастливы. Я желаю вам этого. От всей души.
* * *
- Где была? - спросил Кирилл, целуя меня в прихожей.
И я рассказала ему все.
Кирилл
Ночью он вдруг сказал:
- Я плохой. Я очень плохой. Но я буду стараться стать лучше. Только ты не бросай меня.
- Ты хороший, ты замечательный. И я не брошу тебя. Не говори глупости. - Я крепко прижала его к себе и погладила по волосам. - Я не смогу тебя никому доверить, кто же еще сможет любить тебя так, как я? - Я целовала его лицо. - Ты мой маленький…
Он передернулся.
- Ты что? - испугалась я.
- Никогда не называй меня так. - У него изменился голос.
- Почему?
- По кочану. Не называй, и все. - Он не слишком вежливо вырвался из моих объятий и отвернулся.
- Хорошо. Прости, пожалуйста.
Я подумала, что, возможно, это связано с какой-то его прежней любовью и ранит его. Но тут же вспомнила эпизод, которому не придала большого значения.
Несколько дней назад, вечером, когда Кирилл работал за своим столом, я подошла, обняла его сзади за шею и стала целовать в лысеющую макушку. Я почувствовала, как он сжался и тут же постарался высвободиться.
Тогда я решила, что за рабочим столом он не любит нежностей. Но теперь мне в голову пришла другая мысль.
Случай убедиться в правоте моих подозрений не заставил себя долго ждать.
Как-то в субботу мы пришли из театра и решили перекусить, не устраивая плотного ужина. На десерт Кирилл налил бренди, и мы сидели, потягивая его и обсуждая спектакль. В пьесе упоминался новогодний карнавал, и я спросила:
- Как ты обычно встречаешь Новый год?
- Я ненавижу этот праздник. - Он передернулся. В его голосе зазвучал металл.
- Этого… не может быть! - сказала я удивленно.
- Может, - отрезал Кирилл, и атмосфера напряглась.
Я чувствовала себя виноватой в том, что невольно испортила вечер. Я взяла его ладонь и прижала к щеке. Поначалу напряженная, его рука начала расслабляться. Нет чтобы мне остановиться на этом… Но я сказала:
- Обещаю, я устрою моему мальчику такой праздник, что… - Я не успела договорить.
Кирилл вырвал руку, вскочил и запустил бокалом в стену. Он сделал это с такой силой, что хрусталь разлетелся в пыль.
- Я просил тебя! - Он побледнел, а мне показалось, что он сейчас с размаху ударит меня, и я невольно съежилась.
Кирилл опомнился, бросил мне "прости" - и вышел из комнаты.
"Я просил тебя!" О чем он просил меня? Я не могла сообразить от неожиданности, что произошло, и сидела в оцепенении.
Через какое-то время он вернулся успокоившийся. Присел на корточки передо мной, взял мои руки в свои и сказал, не глядя на меня:
- Пожалуйста, постарайся не обращаться со мной, как с маленьким, мне это неприятно. Это очень сложно объяснить… Просто прошу - запомни это и постарайся.
Я извинилась и пообещала. "Теперь уж я не допущу оплошности", - подумала я - теперь я знала совершенно точно то, что прежде было лишь смутной догадкой. Как с этим быть, я пока не знала. Знала только, что любовь подскажет.
* * *
Прошло полгода. Заканчивался октябрь, приближался день рождения Кирилла. О нем я узнала от Тамары - именно в этот день они и познакомились.
Как-то Тамара ужинала в ресторане с компанией друзей.
Возвращаясь из дамской комнаты, она встретилась глазами с мужчиной, сидевшим за соседним столиком как раз за ее спиной. Она села на свое место, но ей уже было не по себе: затылком она ощущала присутствие человека, чей взгляд словно оставлял физический след на коже - да что я тебе рассказываю! - опомнилась Тамара. Недолго думая, она повернулась к нему с сигаретой, зажатой в пальцах, и сказала: "Вы не дадите мне прикурить?" Он улыбнулся - за ее столиком курили все, - но щелкнул зажигалкой и жестом пригласил пересесть. Он был почти пьян - иначе, сказала Тамара, он ни за что не проговорился бы.
Он налил ей вина и сказал: вот в народе говорят - "в сорок пять баба ягодка опять", а что говорят про мужика?
Тамара спросила: "Это вам сорок пять?"
Он сказал: "Да, вот прямо сейчас".
Она сказала: "Я вас поздравляю".
"Спасибо", - сказал он, и они выпили. "А дальше?" - сказал он.
"А дальше, - сказала Тамара, - не знаю, что говорит народ, а я считаю, что у настоящего мужчины нет возраста, настоящий мужчина и в девяносто - ягодка.
"А я похож на настоящего мужчину?"
"О да! Вы - просто воплощенный образ настоящего мужчины".
Ему понравились слова Тамары, понравилась сама Тамара, а Тамаре понравился он. Почему он сидел в свой день рождения в одиночестве, он объяснил ей позже и сказал: никогда не вспоминай эту дату, я ненавижу дни рождения.
"И Новый год он ненавидит", - добавила Тамара.
"Я знаю", - сказала я.