Разговор в словах тут перешел на разговор без слов - Пущин поднялся, обнял и крепко поцеловал Пушкина.
О чем же говорить? Пошли в комнату, где сидели, работали девушки "под водительством няни" с чулком в руках, и Пущин заметил "одну фигурку", резко отличавшуюся от других. Пушкин улыбнулся, Пущин ему моргнул.
Пообедали с шампанским, что несколько развеселило друзей. И тогда Пушкин начал читать привезенную Пущиным рукопись "Горе от ума".
Так обычно излагается это свидание в литературе. Однако есть основания думать, что "Горе от ума" - вещь слишком значительная, чтобы ею интересоваться только как очередной "новинкой". Как ни прикровенно говорил Пущин о тайном обществе, но все же разговор шел вокруг переворота. Известно и то, что Пушкин сказал о грибоедовской этой изумительной комедии нравов в письме к Бестужеву спустя две недели после посещения Пущина:
"В комедии "Горе от ума" кто умное действующее лицо? ответ: Грибоедов. А знаешь ли, что такое Чацкий? Пылкий, благородный и добрый малый, проведший несколько времени с очень умным человеком (именно с Грибоедовым)… Все, что говорит он, очень умно. Но кому говорит он все это? Фамусову? Скалозубу? На бале московским бабушкам? Молчалину? Это непростительно. Первый признак умного человека - с первого взгляду знать, с кем имеешь дело и не метать бисера перед Репетиловыми и тому под.".
Декабрист Д. И. Завалишин в своих записках указывает, что "несколько дней сряду собирались у Одоевского, у которого жил Грибоедов, чтоб в несколько рук списывать комедию под диктовку". И трудно предположить, чтобы в провинции настроение тамошних Фамусовых и Скалозубов было радикальнее, чем в Москве. Разговор о Грибоедове был закончен, и тут Пущин учуял: в комнате угар. Угар благополучно ликвидировали.
"Все это неприятно на меня подействовало не только в физическом, но и в нравственном отношении", - признается Пущин.
Вечер. Подали закусить. Ямщик запряг лошадей. Хлопнула третья пробка.
И в три часа ночи Пущин, молча набросив шубу, убежал в сени. Пушкин провожал с крыльца со свечой в руках. Метель утихла. Кони рванули. "Прощай, друг!" - крикнул вслед Пушкин.
Печальное прощание! Через две недели Пушкин пишет Вяземскому: "…я один одинешенек; живу недорослем, валяюсь на лежанке и слушаю старые сказки да песни. Стихи не лезут".
Повторилась и подтвердилась в этом свидании с Пущиным та же история, что и в Каменке с Якушкиным.
В апреле 1825 года Пушкина приехал навестить его лицейский товарищ и друг барон А. А. Дельвиг.
"Как я был рад баронову приезду, - пишет Пушкин брату 22–23 апреля. - Он очень мил! Наши барышни все в него влюбились - а он равнодушен, как колода, любит лежать на постеле…"
Надо отметить, что это посещение Дельвигом Пушкина даром ему не прошло - Дельвиг служил тогда в Публичной библиотеке в Петербурге под начальством просвещенного А. Н. Оленина. Узнав о поездке своего подчиненного к "ссылошному" Пушкину, А. Н. Оленин, немедленно уволил Дельвига со службы - эпизод, ярко показывающий отношение тогдашнего просвещенного общества к поэту.
Дельвиг, явившись в Михайловское, застал Пушкина за работой - он подбирал свои стихи для издания.
Отбор произведений занимал утренние часы обоих поэтов. Дельвиг помогал Пушкину. Время в общем проходило в литературных беседах. Беседы окончены, друзья делали несколько партий на бильярде и обедали поздно и "довольно прихотливо", а затем отправлялись в Тригорское, где ужинали, сидели допоздна…
В том же 1825 году, уже летом, сам Пушкин встречался со своим товарищем по Лицею князем Горчаковым, который больной жил и лечился неподалеку в селе Лямоново - именье своего дяди Пещурова, того самого, который должен был "присматривать" за поэтом. Пушкин читал ему "Бориса", сидя на его постели, на что Горчаков - присяжный острослов - заметил, что Пушкин любит читать ему свои стихи, как Мольер - своей кухарке.
"Мы встретились и расстались довольно холодно, - писал про эту встречу Пушкин Вяземскому, - по крайней мере с моей стороны. Он ужасно высох…"
Еще бы - Горчаков в ту пору был уже секретарем русского посольства в Лондоне.
Отходят, отходят от Пушкина старые друзья, поэт же идет своей дорогой. К концу 1825 года из больших вещей закончен "Борис Годунов", идет работа над четвертой главой "Онегина" - она заняла время между 2 октября 1824 года - окончанием третьей главы - и 3 января 1826 года, когда закончена четвертая.
Этот 1825 год, бывший для Пушкина последним годом его изгнания, вместе с тем был годом и напряженной, работы, и больших переживаний. Минуты душевной бодрости и силы чередовались у поэта с моментами угнетенности. И однажды, когда подступило к горлу отчаяние, поэт пишет элегию "Андрей Шенье". "Никто боле меня не любит прелестного "Andre Chenier…", - восклицает Пушкин. И как схожи личные судьбы обоих поэтов! И Шенье славил свободу, принесенную Французской революцией, однако дух честного гражданина заставил Шенье выступить резко против террора Робеспьера и якобинцев.
Андре Шенье был казнен в месяце термидоре.
И Пушкин пророчески ощущал, что подходит, подходит конец его изгнанию, что свобода близка - и погибнуть в это время было бы так нелепо!
Как и все, что создавал Пушкин, элегия "Андрей Шенье" излагает свою особую тему, в данном случае тему Французской революции. Ее неполных двести стихов дают краткий, но совершенно точный очерк той громокипящей эпохи. Проходило лето 1825 года, принесшее Пушкину еще одно сильное впечатление - именно вспышку увлечения Анной Петровной Керн.
Анна Петровна, племянница Прасковьи Александровны Осиповой, в то лето 1825 года приехала погостить к тетке в Тригорское, где и встретилась снова с Пушкиным, которого знала с 1819 года.
Чудесное лето было в разгаре, умолкали соловьи, все вокруг дышало покоем, сельской свободой, благополучием, жизнь била ключом.
В длинном доме были распахнуты настежь все окна, стояли на окнах цветы в стеклянных кувшинах. Играли на фортепьяно. Пушкин читал поэму о пламенной любви - своих "Цыган", а Анна Петровна пела романс "Ночь весенняя дышала".
Село уже солнце, когда хозяйка дома Прасковья Александровна предложила после ужина съездить в Михайловское. Все откликнулись с восторгом. Выехали в двух экипажах. Анна Петровна ехала с поэтом… Тих был вечер, июньская полная луна сияла.
Доехали до Михайловского, и Прасковья Александровна сказала Пушкину:
- Дорогой Пушкин, окажите честь вашему саду - покажите его Анне Петровне…
"Он быстро подал мне руку, - пишет Анна Петровна в своих "Воспоминаниях", - и побежал скоро, скоро, как ученик, неожиданно получивший позволение прогуляться. Подробностей разговора нашего не помню; он вспоминал нашу первую встречу у Олениных, выражался о ней увлекательно, восторженно…"
Встреча эта была уже давно, в Петербурге, в доме Олениных. Шесть долгих лет прошло для поэта с тех пор, трудных, горьких лет изгнания, острых обид…
Шли годы. Бурь порыв мятежный
Рассеял прежние мечты,
И я забыл твой голос нежный,
Твои небесные черты.
В глуши, во мраке заточенья
Тянулись тихо дни мои
Без божества, без вдохновенья,
Без слез, без жизни, без любви.
Пришла, однако, новая встреча, вспыхнули, ожили, прибоем накатились воспоминания, а с ними вернулась и юность.
И сердце бьется в упоенье,
И для него воскресли вновь
И божество, и вдохновенье,
И жизнь, и слезы, и любовь.
Такова была эта яркая встреча в жарком июле лунной ночью. Была ли то любовь? Нет. Это уже была не любовь, это было лишь повторением, взрывом бурных чувств юности Пушкина, замедленным и уже последним, может быть. Во всяком случае, в своем письме от 21 июля по этому поводу поэт пишет Анне Н. Вульф:
"Пишу вам, мрачно напившись… - так начинает поэт письмо свое. - Все Тригорское поет Не мила мне прелесть ночи, и у меня от этого сердце ноет… Каждую ночь гуляю я по саду и повторяю себе: она была здесь - камень, о который она споткнулась, лежит у меня на столе, подле ветки увядшего гелиотропа, я пишу много стихов - все это, если хотите, очень похоже на любовь, но клянусь вам, это совсем не то. Будь я влюблен, в воскресенье со мною сделались бы судороги от бешенства и ревности, между тем мне было только досадно…"
Алексей Вульф, сын П. А. Осиповой от первого брака, был счастливым соперником поэта. "…И все же мысль, что я для нее ничего не значу, что, пробудив и заняв её воображение, я только тешил ее любопытство, что воспоминание обо мне ни на минуту не сделает ее ни более задумчивой среди ее побед, ни более грустной в дни печали, что ее прекрасные глаза остановятся на каком-нибудь рижском франте с тем же пронизывающим сердце и сладострастным выражением, - нет, эта мысль для меня невыносима… Но скажите ей, что если в сердце ее нет скрытой нежности ко мне, таинственного и меланхолического влечения, то я презираю ее, - слышите? - да, презираю…"
Так заключились эти мгновения любви Пушкина..
Элегически добавим сюда, что когда А. П. Керн умерла в 1879 году в Москве, то похоронная процессия с ее прахом встретилась на Тверской с тяжелой огромной повозкой, запряженной множеством лошадей: то везли каменный постамент для памятника Пушкину, который и стоит теперь на Пушкинской площади в Москве.
Подошел декабрь 1825 года, знаменитый декабрь. В начале месяца мирная жизнь Михайловского и Тригорского была взволнована - долетела весть о кончине императора Александра 19 ноября в Таганроге, Царь-гонитель скончался. Пушкин был прав, предсказав, что скоро должен наступить заветный срок освобождения. В элегии о Шенье он ведь писал:
Зовут… Постой, постой; день только, день один:
И казней нет, и всем свобода,
И жив великий гражданин
Среди великого народа.
Услыхав о смерти царя, Пушкин вспыхнул, загорелся и решил скакать в Петербург, не спрашивая на то разрешения, рассчитывая, что в столичной и придворной суматохе смены царствований его не заметят. Он намеревался прямо явиться к другу Рылееву, чтобы у него самому все разузнать и сориентироваться в политической обстановке.
Конечно, надо посоветоваться, а с кем посоветоваться здесь, как не с ней, не с Прасковьей Александровной? Больше-то не с кем! Прасковья Александровна поняла поэта.
Прасковья Александровна на заявление Александра, что ему нужно мчаться в Петербург, что там его друзья, что надо все выяснить - момент очень важный, ничего не ответила, только отодвинула в сторону стоявшую между ними на круглом, столе свечу - дело было в ее кабинете-спальне, свеча мешала ей, и, закутавшись в оренбургский платок, пересела в мягкое кресло. Молчала. Разве можно удержать Пушкина?
- Вас не удержишь, - грустно сказала она. - Поезжайте! Но вам нужно ехать переодевшись… А то так вас узнают.
Ее практический женский ум определил, что нужно.
И тогда же, в ночь на 29 ноября, был написан
"БИЛЕТ.
Сей дан села Тригорского людям Алексею Хохлову, росту 2 аршина 4 вершка - волосы темноватые, глаза голубые, бороду бреет, лет 29, да Артамону Куркину, рост 2 аршина 3/2 вершка, волосы светло-русые, брови густые, глаз кривой, лет 45, в удостоверение, что они точно посланы от меня в Санкт-Петербурх по собственным моим надобностям, и потому прошу господ командиров на заставах чинить им свободный пропуск.
Печать Пушкина.
Сие 1825 года, ноября 29 дня с. Тригорское Олонецкого уезду. Статская Советница Прасковья Осипова".
И ранним утром Алексей Хохлов-Пушкин уже сел в возок, тройка вылетела за ворота Тригорского, но тут ей дорогу перебежал заяц… Потом навстречу показался, медленно шествуя, деревенский поп.
- Назад! - закричал Пушкин ямщику. - Поворачивай назад!
Пушкин верил страстно в приметы!
Это, может быть, и спасло его от участи готовящихся выступать декабристов.
"Осень и зиму 1825 года мы мирно жили у себя в Тригорском, - записывает одна из дочерей П. А. Осиповой. - Пушкин по обыкновению бывал у нас почти каждый день… Вот однажды, под вечер, зимой - сидели мы все в зале чуть ли не за чаем. Пушкин стоял у этой самой печки. Вдруг матушке докладывают, что приехал Арсений". Повара Арсения П. А. Осипова каждую зиму посылала в Петербург - он туда отвозил на продажу яблоки, кой-какую деревенскую провизию, а на вырученные деньги покупал разные запасы на зиму, к зимним праздникам, - сахар, фрукты, вина и др. Но на этот раз Арсений пригнал раньше срока, ничего не купив, прискакал он экстренно, на почтовых, и очень встревоженный:
- В Петербурге бунт: всюду разъезды, заставы, выставлены караулы.
Пушкин, гревшийся около печки в кресле, слушая доклад Арсения, страшно побледнел. После этого весь вечер он был скучен и стал рассказывать о том, что в Петербурге есть тайное общество.
Так до Пушкина достигли первые вести о 14 декабря 1825 года.
Глава 14. В Москву!
19 ноября 1825 года окончил свою жизнь царь Александр Первый, а уже 4–6 декабря Пушкин спешно пишет в Петербург своему скромному и верному другу П. А. Плетневу:
"Милый, дело не до стихов, слушай в оба уха…" - Так начинается это письмо.
На Пушкина повеяло возможной свободой, он хочет, чтобы друзья просили для него полного освобождения.
"Покажи это письмо Жуковскому… - наставляет поэт. - Он как-нибудь это сладит. Да нельзя ли дам взбудоражить?"
Надежды, радость, перспективы! А вдобавок, как вышло удачно. Что еще так недавно в своей элегии "Андрей Шенье" Пушкин предсказал смерть своего мучителя.
"Душа! я пророк, - весело пишет поэт, - ей-богу пророк! Я "Андрея Шенье" велю напечатать церковными буквами во имя отца и сына etc. - выписывайте меня, красавцы мои, а не то я прочту вам трагедию свою".
Пушкин надеялся - его освободит новый царь.
Однако встал очень существенный вопрос:
- Да кто ж этот новый царь?
На российском престоле тогда одновременно оказалось два царя.
Наследником престола после царя Александра Павловича был его брат, Константин Павлович, 1779 года рождения, наместник в Польше, командовавший польской армией.
Ему и присягнул в Петербурге как законному императору немедленно же по получении известия 27 ноября третий брат, великий князь Николай Павлович. Вместе с Николаем присягнули Константину Государственный Совет, Сенат, святейший Синод, войска и все гражданские чины.
Средства связи в то время заключались лишь в "птицах-тройках", что требовало много времени.
На престол, стало быть, вступил Константин Первый, император и самодержец Всероссийский.
Сам же Константин в это время был в Варшаве и, получив там известие о кончине цари Александра, немедленно же принес присягу Своему младшему брату Николаю Павловичу.
Этому новому царю Константин отправил немедленно письмо в своем отказе от престола, где заявил, что долг верноподданного есть слепое, безмолвное повиновение верховной власти.
Корень всей этой нелепой истории двоецарствия таился в трагической ночи с 11 на 12 марта 1801 года, когда дворяне-заговорщики порешили императора Павла Первого, отца всех этих Павловичей.
Не в пример своему старшему брату Александру, любезному очарователю, хитрому и уклончивому дипломату, - Константин Павлович был человеком прямым, говорившим прямо все, что он думал, особенно в гневе, - а в гневе, подобно отцу своему Павлу, он не помнил себя. Бабкой своей Екатериной Второй Константин предназначался, согласно известному "Византийскому проекту" стать во главе нового государственного образования, которое предполагалось создать из Европейской Турции и из Греции, со столицей в Константинополе. Соответственно этим планам Константин Павлович и воспитывался на руках няни гречанки и затем дядьки - грека Курута, почему он владел греческим языком.
Женили Константина было на принцессе Саксен-Заальфельд-Кобургской Юлиане-Генриэтте-Ульрике, крещенной в Анну Федоровну.
Константин был военный до мозга костей, лихой кавалерист и принимал участие в итальянском походе у Суворова.
В первых боях он выказал себя безрассудно храбрым, за что получил жестокий разнос от Суворова, в последующих же боях и в походе через Альпы, у Чертова моста, сражался и действовал доблестно. Отца своего он любил без всякой политики и был так потрясен его насильственной гибелью, что сказал открыто слова, которыми породили двоевластие в ноябре 1825 года:
- После того, что случилось, пусть брат царствует, если он хочет. Но если когда-нибудь престол будет доставаться мне, я никогда не приму его!
Увидев в ту мартовскую ночь убийц отца - князя Яшвиля и Зубова, Константин Павлович заявил без обиняков: - Их обоих нужно повесить!
В последующем Константин Павлович, считаясь с положением брата своего Александра, принимает участие во всех его походах. Он смело дрался под Аустерлицем, где бурной конной атакой задержал французов в один из моментов боя. Был он и почитателем Наполеона как военного гения и во время свидания в Эрфурте обменялся с ним шпагами.
После 1814 года Константин командовал польской армией и был известен среди поляков как "наш старушек", то есть "наш старик". Со своей немкой-женой он развелся, женился на польской девушке Иоанне Грудзиньской и вел в своем варшавском дворце Бельведере скромный образ жизни.
Этот давний и решительный отказ Константина от царства оставался, однако, почему-то от народа скрытым.
Но Александр Первый его принял и оставил об этом свой тайный указ, хранившийся в Москве в Успенском соборе, по которому после смерти Александра должен был вступить на престол Николай Павлович - так как Константин утратил свои права на престол разводом с первой женой, женитьбой на польке и собственным своим отказом.
Тайный пакет из Успенского собора был в те ноябрьские дни доставлен из Москвы в Петербург с понятным опозданием и вскрыт - создалось положение, что царем был Константин для Петербурга и Москвы, а для Варшавы - Николай. Чтобы выйти из положения, формально нужен был манифест царя Константина Первого с отречением его от престола, но тот не мог его подписать, потому что по московскому тайному указу он и не имел права быть царем. Не мог подписать манифеста о своем "восшествии на престол" и Николай, покуда не отречется Константин, именем которого уже писали подорожные, чеканили монету, вершили суды и так далее.
Пошла великая путаница двойного царствования, во время которого в самую распутицу, загоняя лошадей, фельдъегери летали между Таганрогом, где умер царь Александр, Варшавой и Петербургом. Между немцами - облыжными членами династии "Романовых" - на изысканном французском языке шла энергичная переписка - кому же быть русским царем?
В довершение усложнения обстоятельства 12 декабря в 6 утра полковник барон Фредерикс привез из Таганрога от генерала Дибича великому князю Николаю Павловичу пакет, в котором находились два доноса - от унтер-офицера из вольноопределяющихся 3-го уланского полка Шервуда, родом англичанина, и от подполковника Вятского полка Майбороды. В них говорилось о готовящемся перевороте и о планах истребления царской семьи. Стало известно, что армия и морской флот "заражены". Спорить - кому быть царём - уже было некогда, надо было действовать.