- Oui, belle, bien belle en vérite! C'est a ainsi que votre image árait dû passer á la postérité!
…Император поспешил исполнить желание, выраженное супругою. Тотчас после бала придворный живописец написал акварельный портрет Натальи Николаевны в библейском костюме для личного альбома императрицы".
Третий шаг к катастрофе был уже шагом самого Пушкина. В 1834 году Наталья Николаевна вывезла к себе в Петербург обеих своих старших сестер и поселила их у себя. Сестры ее - старшая Коко (Екатерина) и средняя Азинька (Александра, Александрина) были тоже достаточно красивы, интересны, эффектны, высокого роста, очень стройны. Устройство их замужества несомненно было заботой Натали, для чего им нужно было собирать у себя молодое общество. Пушкину это решительно не нравилось, однако он делал все, чего только желала его молодая (1812 г. р.) жена.
Характерно, что в обществе, собиравшемся в доме у Пушкиных, пушкинисты не называют русских "хороших", родовитых имен - сестры явно не пользовались высокой репутацией в свете, хотя и были пожалованы фрейлинами императрицы.
В Петербурге в ту пору жила еще тетка девиц Гончаровых - Екатерина Ивановна Загряжская, бывшая фрейлина двора, дочь генерала Загряжского, любимца Потемкина. Большой барин и богатейший помещик, Загряжский имел жену и детей, но как-то раз поехал в Париж и там, при живой жене, женился на француженке, которая родила ему очень красивую девочку - Наталью Ивановну. Эту свою французскую жену Загряжский привез домой и жил после этого спокойно с обеими женами одновременно. Наталья Ивановна росла вместе с детьми Загряжского. Очень красивая, она еще девушкой стала в Петербурге героиней громкой придворной истории: у супруги императора Александра Первого - Елизаветы Федоровны она отбила любовника, молодого офицера. Затем Наталья Ивановна вышла замуж за фабриканта полотен Николая Афнасьевича Гончарова.
Петербург помнил еще эту историю Натальи Ивановны. Отсюда понятен и великолепный французский язык сестер Гончаровых и то, что в доме Пушкина нашел себе такой теплый прием молодой барон Жорж Шарль Дантес (1812 г. р.) - его ввел к себе в дом сам Пушкин.
Пушкин познакомился с Дантесом в ресторане Дюме, где постоянно обедал в 1834 году. Пушкину Дантес очень понравился своей ловкостью, силой, остроумием, молодостью. Пушкин добродушно хохотал, когда однажды Дантес, видя Пушкина с женой и двумя свояченицами, входящими на какой-то бал, воскликнул:
- Вот паша с тремя бунчуками!
Как-то Пушкин при Дантесе вслух подбирал, как же ему назвать задуманный журнал-обозрение, который выходил бы "по кварталам", то есть по четвертям года (это рождался "Современник"). Дантес, услышав, сказал:
- Назовите его "Квартальный надзиратель".
Барон Дантес - монархист, дравшийся на баррикадах Парижа в июльской революции 1830 года за Бурбонов, явившись эмигрантом в Петербург по благоволению императрицы Александры Федоровны, был принят в лучший полк гвардии - в кавалергарды… Царь Николай сам представил его офицерам, полка и даже пожаловал ему секретную денежную поддержку… У Пушкиных Дантес влюбился в Наталью Николаевну, которой был ровесником, и стал ухаживать за ней так весело, так нагло и настойчиво, как это делают иностранцы в России, думая, что в России "это так принято".
А Пушкин в это время с головой ушел в свои многосложные заботы - в литературу, в урегулирование долгов, в управление поместьями - и своими, и отцовскими, и сестриными, и брата Льва Сергеевича, и в издательство, в организацию журнала, в оплату бесконечных счетов и в направленную, ни на минуту не затихавшую борьбу с Бенкендорфом, Булгариным и с другими недругами, а также с многочисленными завистниками из дворян, злословившими о великом поэте как о писателе, купленном царем-вешателем, и смеявшимися над гордостью Пушкина древностью своего рода.
А в его семье красивый фат Дантес хохотал и балагурил с его свояченицами Гончаровыми, прыгал ловко через столы, лихо, по-гасконски, ухаживал за его женой, безмерно красивой, тоже молодой, которой с Дантесом было, по ее наивным словам, "всегда так весело". Ухаживания его за Пушкиной приняли постепенно настолько свободный, непозволительный характер, что некоторые дома перестали принимать Дантеса. Он и Натали переписывались записочками, встречались и в гостях, и у Пушкиных в доме. Во время этих посещений в Дантеса влюбилась старшая свояченица поэта - Коко (Катерина) Гончарова. Галантный чужеземец легко принял эту любовь как должное своей неотразимости, и Коко Гончарова от него скоро понесла.
Вот что творилось в семье, в доме Пушкина, какой ад был там, где великий поэт искал прежде всего уюта, тишины для своих великих трудов. И Пушкин знал это: все, что происходило между его женой и Дантесом, все, что происходило в их доме, она же, Натали, рассказывала мужу во всех подробностях, наивная, веселая, юная москвичка из Скарятинского переулка, на одну четверть француженка, на одну четверть дворянка и калужская купчиха на целую половину. Пушкин знал все, раздражался на все, ревновал и все же верил жене и свято хранил свое данное ей до брака слово - всегда делать все для счастья любимой женщины; не мешать ей ни в чем. Он молчал и таил лишь в себе нараставшую свою ревность против чужака-проходимца, мучился этим и, даже умирая, чувствовал себя виноватым…
Пушкина мучил ревностью не один Дантес. Мучил его и сам император Николай, нравы и повадки которого были Пушкину известны, он имел основания для ревности. Друг Пушкина П. В. Нащокин рассказывал, как Пушкин ему говорил, что Николай, "как офицеришка", ухаживает за его женой. Царь нарочно по утрам по нескольку раз проезжает мимо ее окон, а к вечеру на балах спрашивает, почему у нее всегда опущены шторы.
Барон Корф - лицейский товарищ Пушкина - передавал, что сам император Николай так рассказывал близким о разговоре своем с Пушкиным:
"Под конец жизни Пушкина, встречаясь очень часто с его женой, которую я искренне любил и теперь люблю, как очень хорошую и добрую женщину, я раз как-то разговорился с нею о камеражах, которым ее красота подвергает ее в обществе: я советовал ей быть как можно осторожнее и беречь свою репутацию, столько для себя самой, сколько и для счастья мужа при известной его ревности. Она, верно, рассказала об этом мужу, потому что, встретясь где-то со мной, он стал меня благодарить за добрые советы его жене. - Разве ты и мог ожидать от меня другого? - спросил я его. - Не только мог, государь, - отвечал Пушкин, - но, признаюсь откровенно, я и вас самих подозревал в ухаживаниях за моею женою". Это было дня за три до дуэли.
В этой светской бесовской метели интриг, сплетен, злоречья, бушевавшего вокруг поэта, среди его усиленных занятий журналом "Современник", среди его творческих и исторических прозрений, 4 ноября 1836 года Пушкин получает три экземпляра одного и того же анонимного письма. Одно к одному! - в Петербурге в те дни только что была учреждена городская почта, и уже не нужно было письма по городу пересылать со своими слугами. В письмах тех был шутовской диплом.
"Кавалеры первой степени, командоры и рыцари светлейшего Ордена Рогоносцев, собравшись в Великий Капитул (в общем собрании своем) под председательством высокопочтенного Великого Магистра Ордена, его превосходительства Д. Л: Нарышкина, единогласно избрали Александра Пушкина заместителем высокопочтенного г-на великого магистра Ордена Рогоносцев и историографом Ордена. Непременный секретарь: граф И. Борх".
Такие письма рассылались по Петербургу во многих копиях. Д. Л. Нарышкин, упоминаемый в "дипломе", был мужем красавицы Марии Антоновны, бывшей в общеизвестной связи с императором Александром Первым и имевшей от него дочь. Пасквиль мог иметь, да и имел двойной смысл: он намекал и на Дантеса, и на царя Николая как наставивших рога поэту…
Пушкин, еще в ссылке немедленно вызывавший к барьеру обидчиков, чтобы защитить свою честь, разъяренный этой клеветническою травлей, вызвал Дантеса: Дантес должен был ответить и за свои ухаживания за женою Пушкина, и за царские.
Но ситуация запутывается. В дело вступает голландский посланник барон де Геккерн, усыновивший Дантеса, передавший ему свое имя и обещавший ему богатое наследство. Невозможно теперь проследить все запутанные нити противоречивых рассказов об этом тех давних лет, да и ни к чему делать это, пожалуй. Остановимся лишь на одном простом варианте, который выдвигал Ф. Ф. Матюшкин, сверстник Пушкина по Лицею.
По версии Матюшкина, Дантес был сыном сестры Геккерна и голландского короля, почему его и счел нужным усыновить богатый дядя. Геккерн не мог простить Пушкину, что тот круто повернул дело с Дантесом. Это было так: Пушкин, возвратясь однажды домой, застает Дантеса у ног его жены… Дантес вскочил. "Что это значит?" - спрашивает Пушкин. Дантес отвечает, что он умолял Наталью Николаевну уговорить сестру Коко выйти за него замуж.
- Ничего нет легче! - сухо говорит Пушкин. - Тут не о чем и умолять!
Он звонит, приказывает слуге: "Позовите Катерину Николаевну!" Та пришла. И Пушкин свояченице говорит:
- Вот барон просит твоей руки! Ты согласна? Я сейчас же еду во дворец, буду просить разрешения…
Как фрейлине императрицы Коко требовалось согласие царицы на брак. Разрешение было дано немедленно.
Однако дело со свадьбой затягивалось: Дантес оказался не только ухажером, но еще и деловым человеком, и очень практичным. Перед свадьбой он потребовал от Гончаровых и приданого, и документа, что Коко по смерти родителей получит определенную часть наследства. Брат Коко Дмитрий Николаевич Гончаров по этому поводу приезжал в Петербург и по требованию жениха выдал письменное обязательство выплачивать ежегодно сестре 5000. Десять тысяч выдано было сразу на приданое.
"Моя свояченица Екатерина, - писал Пушкин своему отцу в декабре 1836 года, - выходит за барона Геккерена, племянника и приемного сына посланника, короля Голландского. Это очень красивый и добрый малый, он в большой моде и 4 годами моложе своей нареченной. Шитье приданого сильно занимает и забавляет мою жену и ее сестру, но приводит меня в бешенство. Ибо мой дом имеет вид модной и бельевой мастерской".
10 января 1837 года состоялась свадьба Жоржа и Коко, венчались по двум обрядам - православному и католическому. Пушкина на свадьбе не было. Екатерина Николаевна выехала от Пушкиных к мужу в квартиру свекра - барона Геккерна на Невском, в доме Владена, где теперь Пассаж.
Однако вся эта история еще далеко не кончилась, как можно было бы ожидать. Разъяренный провокаторской и злобной политикой барона Геккерна, Пушкин написал ему оскорбительное письмо, в котором требовал, чтобы тот прекратил действовать подобно старой развратнице, перестал подстерегать Наталью Николаевну на всех углах и говорить ей, что его сын Жорж умирает от любви к ней, "тогда как он просто плут и подлец".
И финалом этих светских мерзких дрязг и сплетен была дуэль на Черной Речке, которая лишила Россию, может быть, лучшего из всех сынов…
Жизнь Пушкина на земле была кончена, но, прежде чем закрыть эту грустную повесть о ней, нужно ответить на вполне возможный вопрос:
- Кто же был тот аноним, тот подлец, который разослал по петербургской почте этот гнусный пасквиль, что привело к столь великим для всех нас потерям?
Имя его установлено в экспертизе почерков уже в 1927 году. Это имя одно из самых блестящих имен русской истории, "блиставшее под пером Карамзина" да и самого Пушкина. Это молодой 20-летний князь Петр Владимирович Долгоруков. Он потешался пушкинским скандалом. Это он на великосветском балу, стоя за спиной Пушкина, подымал над его головой два пальца в виде рогов. Этот косолапый беспринципный человек тем не менее гордился тем, что он "Рюрикович" и что как Рюрикович должен быть русским царем он, а не "захватчики Романовы".
Это был тоже русский дворянин и рода еще более древнего, чем Пушкин, человек благородства с обратным знаком, косолапая карикатура с асимметричным лицом, черная тень, всегда сопровождающая ясность света, дьявол, неизменно ведущий борьбу в сердце каждого человека против добра.
Пушкин умер, и печать - тот "типографский снаряд", о котором он так заботился, свободы действия которого так он добивался, - проводила его в могилу продиктованным или осторожным безмолвием.
И только князь В. Ф. Одоевский в "Литературных прибавлениях к "Русскому инвалиду" опубликовал следующее объявление:
"Солнце нашей Поэзии закатилось! Пушкин скончался, скончался во цвете лет, в средине своего великого поприща!.. Более говорить о сем не имеем силы, да и не нужно; всякое Русское сердце знает всю цену этой невозвратимой потери, и всякое Русское сердце будет растерзано. Пушкин! наш поэт! наша радость, наша народная слава!.. Неужели в самом деле нет уже у нас Пушкина?.. К этой мысли нельзя привыкнуть!
29 января, 2 ч. 45 м. пополудни".
Этот один искренний молодой голос лишь подчеркнул общее гробовое молчание.
Примечания
[1] Профессор российской и латинской словесности.
[2] Екатерины II.
[3] Беги же, беги из этих борений жизни в тихие, святые просторы сердца! Свобода только в царстве снов, а красота цветет лишь в песне! (нем.).
[4] Буквально - "деревня!" (лат.), здесь игра слов "Rus" и "Русь".
[5] Гурзуф.
[6] Герои пьесы Корнеля "Сид".
[7] "Те" - итальянские карбонарии, возглавившие революцию 1820 г. в Неаполе; "та" - политическая свобода.
[8] Албанцев - Ред.
[9] Вождь молдавского восстания. - Ред.
[10] В царской России жалованье служащим выплачивали раз в месяц, 20-го числа.
[11] Ср. "Повести Белкина" ("Выстрел").
[12] Не тронь меня! (лат.).
[13] Подорожная выдавалась пассажиру "имянно", то есть на его имя, и "с будущим", с тем, что с ним "будет", то есть с багажом.
[14] Год 1600.
[15] Работа Мартоса - 1818 год.
[16] Описание: "Геральдический щит разделен на две части, в верхней из коих на пурпурной с золотыми кистями подушке лежит княжеская шапка. В нижней изображена правая рука в серебряных латах с подъятым мечом…"
[17] Работа английского художника Д. Доу в Военной галерее Зимнего дворца - 350 портретов генералов - героев Отечественной кампании 1812 года.
[18] Увы, о Постум, Постум, быстротечные мчатся годы… (лат.).
[19] Орест Сомов.
[20] Исторический роман Загоскина.
[21] Нет! Это не пустые мечты! (нем.).
[22] В Пугачевском движении сильным элементом было старообрядчество. Старообрядцем был и сам Пугачев.
[23] Большой Исаакиевский собор тогда не был еще отстроен
[24] Голубой мундир жандармов.
[25] Смотрите и восхищайтесь!
[26] Да, прекрасна, в самом деле прекрасна! Ваше изображение та ким должно бы было перейти потомству!