– Нет, доченька, не дурацкие, совсем не дурацкие! Нельзя всю жизнь прожить, пресловуто подстраиваясь под чьи-то старания быть модным и современным, надо свою жизнь относительно своей природы создавать, хоть и плохонькую! И я давно, кстати, хотел с тобой на эту тему поговорить… Ты ведь тоже по моему ошибочному пути сейчас идешь! Мама полностью твою жизнь по своим понятиям определяет, ведь так, согласись?
– А что ты мне предлагаешь? Тоже с ней развестись?
– Да нет… Ну, то есть… Вот скажи, неужели бы ты не смогла без помощи мамы образование, к примеру, получить?
– Это ты оплату имеешь в виду?
– Ну да… Ведь гораздо интереснее самой себя учить!
– Это как? И где я деньги возьму, по-твоему?
– А где другие берут, у которых мама за спиной не стоит? И вообще, как ты думаешь, откуда берутся умные и сильные ребята, на которых сейчас все держится? А оттуда и берутся, из принципа трудной самостоятельности! Если парень или девчонка сами себя учат, они потом и по жизни тоже сами себя несут, и никто потом не посмеет пристроить их к себе в качестве дополняющих факторов! Ведь мама уже по-своему твою жизнь расписала, правда? В модной материальной благоустроенности, в семейных ценностях… Что у тебя в перспективе? Дом за городом? Или недвижимость в Чехословакии?
– Да. В перспективе у меня дом за городом.
– А! Вот видишь!
– Ну и что? Я не вижу в этом ничего такого ужасного… И маму я не брошу, потому что без меня она совсем одинокой останется!
Сердито последнюю фразу произнесла, будто в лицо ему обидой за маму плеснула. И акцент на слове "совсем" довольно болезненный сделала, чтоб хоть немного отец прочувствовал. А то развел, понимаешь ли, оправдательную философию… Лучше бы вообще на эту тему помалкивал! И ел бы свою непрожаренную картошку, если ему так нравится! И вообще… Как-то не вписываются в нынешние семейные обстоятельства эти рассуждения о сермяжной вольнице, потому что душком дешевого подсолнечного масла отдают!
– Ладно, пап, пойду я. Спасибо за угощение, все было очень вкусно.
– Да погоди, Сань… – торопливо потянул он ее за локоть, пытаясь усадить обратно на хлипкий табуретец. – Ты что, обиделась, да?
– Нет. Ничего я не обиделась. Просто мне и в самом деле пора.
– Ну… Если так…
В прихожей он принялся суетливо подавать ей ветровку, и пришлось неловко прогнуться в спине, чтобы попасть в рукава. Из комнаты выглянула Катя, встала в проеме двери, прошелестела тихо, неуклюже стараясь прикрыть сожалением явное облегчение:
– Уже уходите, Санечка?
– Да, Катя. Ухожу. Счастливой вам дороги, и Тимоше там привет передавайте…
– Да, конечно. Спасибо вам за все, Санечка.
– Да не за что…
Вышла в синие июньские сумерки и только тогда расслабилась, вздохнула грустно. И тут же почувствовала, как рядом пристроилось одиночество, будто поджидало ее за углом соседнего дома. Сразу захотелось плакать – от обиды на всех. Особенно на отца. Ишь разговорился про гордую и трудную самостоятельность, философ доморощенный! А откуда она двести тысяч для него добыла, так и не спросил…
Так. А вот плакать на улице совсем даже не обязательно. Хоть и папа у тебя идеалист, и мама наивно-истово тянет "шагать в ногу со временем" – все равно не обязательно. И вообще, сиротская печаль ей не к лицу, слишком его выражение упрощает. Подвяжи такое лицо белым платочком с узлом на макушке – чистая выйдет доярка из села Кочкино, как мама давеча выразилась. То есть простая, как парное молоко. И поступки так же просты – маму обманула, зато папу выручила. Такая вот получилась добрая злая доярка. А если еще косу доярке в руки дать… Вжик-вжик, росная утренняя трава к ногам падает…
Ладно, хватит всякие глупости о себе воображать. Скорее домой и спать, спать, отсыпаться за вчерашнюю обиженную бессонницу… Интересно, а Кирюша уже доехал до своей "Стройки любви" или нет?
Всю ночь она проспала как убитая. Правда, убитость эту растревожило-таки сонное утреннее видение – будто Кирюша стоит за дверью и не решается надавить пальцем на кнопку звонка. И она будто бы ободряет его ласковым маминым голосом: ну же, давай, я все прощу… Я готова сунуть свое самолюбие куда подальше, до лучших времен…
Проснулась, подняла голову от подушки, глянула на часы – ого, уже половина десятого! И вздрогнула от разлетевшегося по квартире звука дверного звонка. Подскочила с постели, рванула к двери, ведомая еще не улетевшей сонной мыслью – решился-таки раскаявшийся Кирюша надавить на кнопку звонка!
Даже в глазок не посмотрела. Распахнула… И ткнулась взглядом в недовольное лицо Поль.
– Привет! Дома, слава богу. Я тебе пятнадцать раз позвонила, а ты трубку не берешь! Пятнадцать раз испугаться успела!
– А чего тебе вздумалось пугаться? Утро же, я еще сплю…
– Ну как это "чего пугаться"! Все-таки тебя парень бросил… Мало ли что!
– То есть ты решила, что я с горя могу сигануть вниз с шестого этажа?
– Ну, можно и не вниз… У нас в доме, например, одна такая горемычная недавно таблеток наглоталась. Да всякие могут быть варианты!
– Ой, да иди ты со своими вариантами знаешь куда! Я что, похожа на убитую горем неврастеничку?
– Что значит "иди"! Я места себе с утра не нахожу, через весь город к ней еду, а она – иди! Я, между прочим, даже кофе не успела попить! Вот сейчас обижусь и вообще уйду!
– Да ладно, заходи, не выпендривайся. Ставь на кухне чайник, а я в душ… Посмотри там в холодильнике чего-нибудь на завтрак…
– Да уж посмотрю, конечно, в моих аппетитах можешь не сомневаться.
Аппетиты у Поль оказались действительно из тех, которые сомнениям не подвержены. Пока она полоскалась под душем, успела и яичницу сварганить, и салатик нарезать, и организовать порядочную горку бутербродов с сырокопченой колбасой, что давеча для Кирюши была куплена.
– Куда нам столько бутербродов, Поль? Мы ж не съедим.
– Кто не съест? Я не съем? Обижаешь, матушка… Я такой колбаской только по праздникам угощаюсь, так что пусть пузо лопнет, а съем!
– Да на здоровье. Повезло тебе с конституцией организма – ешь много, а не толстеешь…
– Да. Хоть в этом повезло. Садись давай, чего в дверях выстроилась? Яичницу тебе положить?
– Не-а. Я буду только кофе и йогурт.
– Ну и фиг с тобой. Бедным и голодающим больше достанется.
Поль удобно устроилась на стуле, сглотнула голодную слюну, потом на секунду застыла над своей тарелкой, держа в одной руке бутерброд, в другой вилку. Так на секунду дирижер застывает перед оркестром со своей палочкой – будто в предвкушении первых звуков музыки. Наверное, это и есть самая счастливая секунда – короткое, но яркое предвкушение. И не важно, чего предвкушение – музыки или еды… Каждому свое.
– Слушай, Сань, вообще-то у меня к тебе дело… – уже с набитым ртом невнятно проговорила Поль. – Можно, я у тебя поживу? Недолго, месяц всего, пока сессия идет?
– Ну… Можно, конечно… А что случилось, Поль?
– Да понимаешь, не могу я больше мать видеть! Она злая такая в последнее время стала, все нудит, нудит… Я вчера огрызнулась, а она меня дармоедкой обозвала.
– Да ты что?
– Ну да… А главное, знаешь чего самое обидное?
– Чего, Поль?
– А то, что она меня платной учебой попрекает. Все время орет: я тебя не вытяну, я тебя не вытяну! А как заикнешься про заочное – мол, на работу пойду и сама себе на учебу заработаю, – так еще больше орет! Вот как ее понять, скажи? Хотя, в общем и целом, все и так понятно… Всплеск властного материнского самоутверждения как компенсация безмужнего климакса…
– Поль! Эк ты о матери-то! Ничего себе загнула!
– Да ладно, молчи уж… И вот еще что… Если она тебе позвонит… Ну, чтобы проверить и все такое… В общем, ты извини, конечно, но я матери про тебя наплела с три короба! Что тебя парень бросил, что ты в жуткой депрессухе находишься и что у тебя и впрямь эти… Как их… Позывы…
– Не поняла… Какие позывы?
– Ну, что ты можешь вот-вот с шестого этажа сигануть! У меня мать женщина прямая, она без подходцев может спросить, прямо в лоб! Так что имей в виду…
– Что – спросить? Нормально ли проходит мой полет с шестого этажа?
– Ну ладно, не злись. Я же как есть говорю.
– Спасибо, предупредила!
– И тебе спасибо.
– А мне-то за что?
– Ну… что в теремок пустила… – скорчила Поль смешную гримаску и пропела писклявым детским голоском: – "Кто-кто в теремочке живет! Я, мышка-норушка, я, лягушка-квакушка, я, серый ежик, ни головы, ни ножек…"
– Ладно, остановись с перечислением героев. Прошу этого, который ежик, не поминать всуе.
– Да ну и фиг с ним, с ежиком, Сань! И без него все отлично! Поживем на свободе, потусуемся… Можно какую-нибудь классную вечеринку забабахать… Я сейчас посмотрела, у тебя продуктов в холодильнике – на месяц хватит! Эх, не понимаю я твоего Кирюшу… Сбежать от такого халявного хавчика!
– А ты считаешь, со мной только ради халявного хавчика можно жить?
– Ну не заводись… Лучше покажи мне, где я спать буду.
– На раскладушке, где ж еще…
– А она хоть приличная? Ты знаешь, я на твердом спать не могу. Я когда на твердом посплю, у меня потом вся фигура болит. И вообще, гостям все-таки лучшие места в доме полагаются. Давай лучше я на диване спать буду, а ты на раскладушке. Недолго же, месяц всего!
– Ну ты и наглая.
– Что есть, то есть, на том и стою. Без наглости нынче никак не обойдешься. Так что, уступишь диванчик?
– Уступлю, конечно, что с тобой делать?
– Вот и молодец, гостеприимная ты моя. А он у тебя мягкий, надеюсь?
– Да ничего вроде…
– Пойду проверю!
Соскочив со стула, Поль быстро умчалась в комнату, и вскоре оттуда раздался ее восхищенный возглас:
– Да классный диван, Сань! Как будто для моих острых перпендикуляров создан! Буду по нему кататься, как ягодка в сахарном сиропе! А это что, Сань?
– Ну что ты там еще обнаружила… – заглянула она из кухни в комнату.
– А вот, в этом пакете было… Что это, Сань?
– Так чего спрашиваешь, если уже развернула?
– Это у тебя юбка новая, да?
– Ну да, да… Мама вчера принесла, я еще и не смотрела.
– Да ты посмотри, посмотри, какая она классная! Я такую недавно в журнале видела… Эх, живет же буржуазия! Ей новую юбку прямо под нос принесли, а она, видите ли, еще и не посмотрела… Да я бы уж сотый раз на себя прикинула!
– Ну так прикинь, в чем дело-то?
– Издеваешься? – прижав тонкую ткань к груди, тоскливо глянула на нее Поль. – Она ж мне на два размера велика! И вообще, когда ты наконец похудеешь?
– По моему, проще тебе пару-тройку килограммов набрать.
– Ну, чтоб эту юбку надеть, парой килограммов не отделаешься… Хотя, знаешь…
Поль задумчиво собрала в неказистый бантик длинный лягушачий рот, пробежала пальцами по тонкой струящейся ткани, вывернула юбку наизнанку, подняла перед глазами.
– Знаешь, если вот здесь подтянуть, получится довольно стильно… Мешочком тоже классно будет смотреться. Мне вообще такой стиль идет, кантри называется. У тебя швейная машинка есть?
– Откуда? Нет, конечно.
– Ну да, понимаю, не царское это дело – вещи перешивать. А моя мать знаешь как в этом деле насобачилась? Я третьего дня штанину на джинсах порвала, так она в два счета мне их в юбку перекроила! Ничего такая юбка получилась, сроду не догадаешься, что самопал. Так нет, говоришь, машинки? А может, у соседей поспрошать?
– Уймись, Поль! Юбку можешь забрать, делай с ней что хочешь, только не посылай меня никуда, ладно?
– Ладно. А забрать – насовсем?
– Конечно, насовсем. Если ты ее перешьешь, как я ее потом надену?
– Ну да, ну да… А если твоя мать эту юбку на мне увидит?
– Да она и не заметит даже!
– Правда? Ну, это уж вообще… Живет же буржуазия проклятая, черт возьми… Ладно, я сама перешью. Дай мне иголку с ниткой.
– Что, прямо сейчас?
– А когда еще? Мне ж не терпится!
– А заниматься мы сегодня будем? У нас послезавтра первый экзамен!
– Так и занимайся на здоровье, что я тебе, мешаю? Я тут тихонько в уголку сяду, а ты занимайся себе… А если дивана жалко, так я могу вообще на кухню уйти…
– Ага. Давай. Заодно и обед приготовишь.
– Да легко! Насчет пожрать – это мы завсегда рады!
Подхватившись, Поль и в самом деле переселилась с рукоделием на кухню и даже дверь за собой закрыла, проявив чудеса деликатности.
Так они и провели первую половину дня, каждая при своем деле. Она – с конспектами в освободившемся "уголку" дивана, Поль – на кухне с юбкой, кастрюлями и сковородками. До тех самых пор, пока из-за кухонной двери не просочились в комнату аппетитные запахи чего-то мясного, жарено-лукового и ванильно-сладкого. Подняла голову, принюхалась – чего она там, и впрямь полный обед наготовила?
– Поль! – громко крикнула в сторону закрытой кухонной двери.
Тишина. Слышно только, как деликатно звякнула крышка, накрывая кастрюлю, как сшумнула побежавшая из крана вода. Нет, как-то нехорошо получилось – заставила гостью себе, проклятой буржуазии, обед готовить… Пойти помочь, что ли?
– А ты чего так рано заявилась? – недовольно повернулась к ней от плиты Поль. – Оголодала уже? Суп почти готов, а мясо в духовке доходит.
– А чем таким сладким пахнет?
– Так шарлоткой… Я на десерт решила шарлотку сделать.
– Ничего себе… Суп, мясо, еще и десерт?!
– Да, все как в лучших домах, полный обед из трех блюд! Погоди, еще и салатик сейчас настрогаю!
– Ну, ты даешь… И охота тебе?
– Охота, еще как охота, с такими-то продуктами! Во мне знаешь природа какую женщину-хозяйку заложила? Мне такой обед приготовить, как сексуальный кайф получить! Жаль, что ни того ни другого, похоже, семейно не востребуется…
– Да ладно, не хнычь! Все у тебя будет. Как моя мама говорит, это дело нехитрое. Надо только вовремя научиться покладистой быть и уметь гордыню подальше засунуть.
– Ну, не знаю… Может, у вас, мышек-норушек, что-то и будет, а у нас, лягушек-квакушек, вряд ли. У нас таких шикарных норок нет, мы больше пустым кваканьем пробавляемся. А уж про гордыню вообще слыхом не слыхивали… Какая гордыня, Сань? Да если б ко мне хоть раз кто-нибудь… Да живым бы не ушел… По крайней мере, уж я бы его точно на "Стройку любви" не отпустила…
– Поль… Не надо про "Стройку любви", ладно? Прошу тебя…
– То есть как – не надо? Обязательно надо! Кстати, который час?
– Половина второго.
– Ага! Скоро аккурат дневной выпуск начнется! Сейчас пообедаем и будем смотреть. А день сегодня какой?
– Так четверг…
– Ага, завтра пятница, значит. У них там новый приход всегда по пятницам…
– Приход? Что значит – приход?
– Ну, новые участники этого реалити-шоу всегда по пятницам приходят. А по четвергам кому-нибудь обязательно пинка под зад дают, чтобы место освободилось. Вот завтра и позырим в телевизоре на твоего красавца! Интересно как, жуть! Кирюша – и в телевизоре…
– Ну, хорошо… Только сегодня все равно не будем смотреть, ладно?
Все пятничное утро за окном шел дождь. Серая туча нависла над городом, окончательно испоганив праздник начала лета, и настроение было такое же, окончательно испоганенное. Листай конспект, не листай, все равно ни одна умная фраза в голове не застревает, и стрелки часов неумолимо приближаются к половине второго, и вот уже Поль уставилась на нее хищным инквизиторским взглядом…
– Ну что, Сань, готова?
– А к чему я, собственно, должна быть готова?
Фу, как фальшиво прозвучал голос. Будто она вовсе не помнит ни про Кирюшу, ни про его "приход". Помнит, конечно. Но лучше бы не помнила. Лучше бы сбежала под дождь, нагулялась бы, поостыла… Но с разыгравшимся внутри мазохизмом ничего не поделаешь, требует свою порцию душевной боли. Ну почему, когда женщине обидно и больно, она сама себя стремится столкнуть в пропасть еще большей обиды и боли? Наверное, именно так женский организм на предательство запрограммирован?
– Да ладно тебе, Сань… Не шебурши самолюбием. Бросай конспекты, садись, началось уже.
– И что, прямо сразу будет… приход?
– Не, не сразу. Сначала они перемоют кости тому, кого вчера выгнали.
– А зачем?
– Ну… У них так принято.
– Фу, гадость какая.
– Почему гадость? А что, в реальной жизни разве по-другому бывает? Тоже ведь никто никого не жалеет! Если человек оказался в аутсайдерах, каждый считает своим долгом подойти и свой пинок под бок дать. У них тут все как в реальной жизни. Ну, или почти как в реальной… Я бы назвала это действо талантливо сконструированной реальностью…
– Как в кино, что ли?
– Нет. В кино сюжеты сценарист из головы придумывает, а здесь продюсер по ходу действия ориентируется. То есть доводит зародыши человеческих эмоций до степени абсурда, чтобы зрителя к экрану притянуть. Вот смотри, что сейчас будет…
– А что сейчас будет? Все сидят рядком, беседуют мирно…
– Это пока мирно. А слово за слово, глядишь, и скандал развяжется. Вон та девица, видишь, которая черненькая?
– Ну, вижу… И чего?
– А она с тем пацаном, которого вчера под зад пнули, вроде как любовь строила. И значит, вроде как вместе с ним должна была уйти. А если не ушла, значит, обманывала, что любовь строит. И теперь ее все заклевать должны. А она будет всяко-разно сопротивляться, потом заплачет, потом кому-нибудь морду расцарапает…
– Фу, гадость какая.
– Ну чего ты заладила: гадость, гадость! Это вообще еще цветочки… Потом по идее она должна у какой-нибудь девахи парня увести, чтобы доказать, что она такая вся из себя яркая личность…
– А как она будет… его уводить?
– Ага, вот видишь, и тебе уже интересно стало! Говорю же, затягивает! Вроде и знаешь, что это всего лишь подмена реальной жизни, а затягивает! Талантливый человек этот продюсер, зараза… Посмотри, сколько народу к этому зрелищу подтянул!
– А разве это хорошо – манипулировать зародышами человеческих эмоций?
– А кто сейчас вообще что-то хорошо делает? Сейчас те, кто поумнее, просто берут то, что плохо лежит, и используют в своих целях, деньги зарабатывают. Вот как этот продюсер, например.
– Не знаю, не знаю… Это ж все равно что чужую душеньку взять и в своих меркантильных целях задействовать…
– Так эти душеньки сами рады-радехоньки к нему в лапы попасть! Говорят, у них на кастингах вообще не протолкнуться! Вот хотя бы твоего Кирюшу взять… О! О! Смотри, ведущая уже объявила, что сейчас новый приход будет! Уже все в ладоши захлопали, сейчас ворота откроются!
Невольно подавшись корпусом вперед, она впилась глазами в экран, сглотнула болезненное волнение. Ага, и правда, открылись ворота…
– Вот он, твой красавец! Смотри, как гордо вышагивает! – нервно приподнялась из кресла Поль. – А улыбается как, видишь?
– Да вижу, вижу… А кто это с ним рядом идет? Или у меня в глазах двоится?
– Не, не двоится. По правилам в один приход сразу двоих запускают.
– И что, обоих возьмут?
– Нет, выбирать будут. Якобы кто больше девицам понравится.
– Так, может, Кирюшу еще и не выберут?
– Не, и не надейся даже. Второй-то пацан совсем облезлый. С Кирюшей ни в какое сравнение не идет. Сейчас они сядут в общий кружок, и им вопросы задавать будут.
– Какие вопросы?