Волна арестов захлестнула страну. Планировавшийся переворот - неважно, готовили его на самом деле или нет, - пришелся как нельзя на руку Амину. Прекрасный повод для того, чтобы окончательно поквитаться с внутренней оппозицией. В конце лета и в начале осени более 3000 парчами-стов и людей, заподозренных в сочувствии им, были брошены в тюрьмы, расстреляны без суда. Всего же, как свидетельствуют официальные афганские источники, в период с апреля 1978 года по сентябрь 1979 года были арестованы и затем уничтожены более 12 тысяч человек.
В сентябре афганские СМИ опубликовали материалы допросов арестованных и их "признания". Судя по ним, целью готовившегося переворота было свержение "халькистского" правительства, которое "сошло с пути социализма", создание режима, "который смог бы удовлетворить чаяния широких народных масс и обеспечить ему поддержку всех государств мира". Все руководители заговора, включая Кадыра, Кештманда, Шахпура и других, были приговорены к смертной казни, остальные к длительным - до 20 лет - тюремным срокам.
Бравый десантник Горелов был не единственным из советских, кто пытался спасти или хотя бы облегчить участь "заговорщиков". Однако, сталкиваясь с аргументами Тараки и в особенности с твердой позицией Амина, наши люди обычно тушевались, от их былой уверенности не оставалось и следа. Они уже поняли, кто в доме хозяин, и не желали ссориться с этим хозяином: одни - из соображений собственного благополучия, другие - исходя из тезиса о невмешательстве во внутренние дела чужой страны.
Когда посол Пузанов в очень осторожной форме поинтересовался у главы афганского государства, каковы причины ареста министра обороны, то Тараки в ответ на это разразился гневной тирадой. По его словам, в Кабуле был раскрыт антиправительственный заговор с участием США, Китая, Ирана, Саудовской Аравии и ФРГ. Заговорщики хотели ликвидировать Тараки и Амина. Откуда об этом стало известно? Начальник Генерального штаба Шахпур и доктор Али Акбар во всем признались и выдали имена остальных предателей, среди которых министр обороны Абдул Кадыр и еще целый ряд известных лиц.
Посол сдержанно кивнул. Вчера резидент ГРУ Печенен-ко рассказал ему, что, по информации от агентов, Шахпур настолько измучен пытками, что постоянно плачет и просит быстрее его расстрелять.
- Вот ваши товарищи просят за Кадыра, - продолжал между тем Тараки, - а ведь он тоже признал за собой некоторые ошибки. Сейчас с ним работают, - при этих словах дрожь пробежала по всему телу посла, - и вы можете не сомневаться в том, что мы добьемся признания и от него
Афганский лидер встал, прошелся по кабинету, гордо выпятив грудь и напустив на себя вид настоящего вождя.
- Мы с большим уважением относимся к мнению советских товарищей, - сказал он. - Любое ваше слово - закон для нас. Но вспомните слова Ленина о том, что надо быть беспощадными к врагам революции. Вспомните о том, что для окончательной победы Октября вам пришлось ликвидировать миллионы врагов. Согласен, репрессии - оружие чрезвычайно острое. Но вся история вашей страны учит нас, что этим оружием надо распоряжаться решительно.
Вернувшись в посольство, Пузанов сел за телеграмму в Центр. "По нашему мнению, действия руководства НДПА ведут к укреплению революционной власти, усилению роли партии во всех сферах афганского общества и, прежде всего, в вооруженных силах страны. Что касается ареста министра обороны Абдула Кадыра, то, по нашим наблюдениям, он был политически незрелым человеком, склонным к авантюризму и мелкотемью".
* * *
2 августа в Кабул с секретным визитом прибыл "товарищ Владимиров" - под такой фамилией станет навещать Афганистан начальник разведки Крючков. Вместе с ним прилетели полковник Богданов, которому предстояло стать первым руководителем представительства КГБ и самый молодой генерал в ПГУ Калугин - начальник управления внешней контрразведки. Вообще-то, судьба Олега Калугина к тому времени, похоже, уже была решена, звезда его закатилась. Коллеги донесли Крючкову о неосторожных высказываниях "выскочки Калугина" в его адрес, Владимир Александрович до поры затаился, но стал по крохам скрупулезно день за днем собирать компромат на молодого генерала, и компромата набралось столько, что головы Калугину было не сносить. Его подозревали - страшно сказать - даже в работе на ЦРУ. Оставалось решить, какой будет казнь, а пока "приговоренный", не догадываясь о своей ближайшей участи, сопровождал шефа в его первой афганской командировке.
Но если для начальника разведки поездка в Кабул была всего лишь кратковременным приключением (сегодня Кабул, завтра Москва, а послезавтра - Прага, Варшава, Гавана…), то его спутник полковник Богданов летел совсем с другим настроением. Ему предстояло остаться в Афганистане на неопределенный срок. А он так не хотел ехать в Афганистан.
Леонид Павлович Богданов не питал к этой стране никаких чувств, она была не интересна ему ни с точки зрения службы, ни, тем более, как место длительного проживания. У него были другие амбиции.
Нет, Афганистан никак не входил в планы полковника Богданова. Это в любом случае была ступенька если не вниз, то и не вверх. Он полагал, что достоин лучшего. Между нами говоря, полковник очень хотел получить генерала. Отец у него был генералом, крупным начальником в погранвойсках, сам Леонид Павлович службу начал 10-летним пацаном - в Суворовском училище, все ступени прошел, нигде не споткнувшись, так почему бы и нет?
Но… В середине лета его пригласил кадровик:
- Ну что, Леонид Павлович, - начал он после приветствия, - не хотите поучаствовать в деле защиты Апрельской революции?
- Это каким же образом?
- Да вот товарищ Тараки обратился к нам с просьбой помочь в создании органов безопасности. Будем формировать там группу советников, и есть мнение, что вы могли бы ее возглавить.
Богданов терпеливо и, как ему показалось, очень убедительно объяснил, отчего он не может принять такое предложение. Сослался на то, что лишь недавно прибыл из "длинной" командировки в Иран и теперь имеет право на передышку. Рассказал о проблемах в семье, о неладах с собственным здоровьем. Да и разве мало у нас других достойных людей, способных закрыть эту амбразуру? Кадровик возражать не стал, счел причины достаточно уважительными. На этом и расстались.
А через неделю, когда Богданов уже решил, что вопрос закрыт, вдруг срочный вызов к Крючкову. Тот не стал заходить издалека, интересоваться делами и здоровьем. Сразу в лоб:
- Есть решение руководства КГБ СССР направить вас руководителем представительства в Кабул.
- Но ведь я уже объяснил товарищу в кадрах. У меня масса серьезных противопоказаний.
- Я все знаю, - прервал Крючков. - Однако по своим личным и деловым качествам вы более других подходите на эту роль.
- Дайте хотя бы день на раздумье, - взмолился Богданов.
- Думать вы можете сколько угодно, - обычной скороговоркой, налегая на "о", проговорил шеф, - но при этом не забывайте: вопрос с вашим назначением решен и обратного хода нет, - Крючков уткнулся в бумаги, давая понять, что разговор окончен.
4 августа представителей советской разведки Крючкова, Богданова и Ершова принял Тараки. Он был радушен и излучал оптимизм. Все шло по плану. Революция победила. Советский Союз, как он и предполагал, намерен оказывать Афганистану широкую экономическую и военную помощь. Сам этот визит шефа разведки является убедительным свидетельством того, что Москва ни в чем не откажет Кабулу.
Крючков, передав новому хозяину дворца Арк подарок от Брежнева - ружье в деревянном футляре с визитной карточкой генерального секретаря, - сообщил, что просьба афганского руководства о создании в Кабуле представительства КГБ удовлетворена и завтра будет подписано соответствующее соглашение между двумя спецслужбами. Затем он витиевато поздравил Тараки с победой революции, но тут же добавил ложку дегтя:
- Нам представляется, что вы находитесь только в самом начале пути, и на этом пути вас ждут немалые трудности, которые носят объективный характер. Созрели далеко не все условия для намеченных революционных преобразований, а объявленная цель построения социализма, да еще в такой короткий срок, у некоторых товарищей вызывает большие сомнения. Возможно, мы не располагаем всей информацией на этот счет, - дипломатично оговорился Крючков, - поэтому будем благодарны товарищу Тараки, если он поделится с нами своими планами.
Афганский руководитель, снисходительно выслушав гостя, широко улыбнулся, поднял вверх обе руки, словно извиняя Крючкова, и произнес длинную речь, суть которой сводилась к тому, что в Москве, кажется, так и не оценили до конца того, что в апреле произошло в Кабуле.
- Да, я хорошо помню предостережения ваших товарищей, - говорил он, - ваши советы не спешить, сотрудничать с режимом Дауда. Но теперь всем ясно, что правы оказались не вы, а мы. По многим факторам наша революция напоминает Великую Октябрьскую революцию, но мы добились своей победы не под покровом ночи, а в открытой схватке, под ярким солнцем. И это придает нашей победе особый смысл. То, что происходит сейчас в Афганистане, это начало диктатуры пролетариата по советскому образцу. Но то, что сделано у вас за 60 лет, мы сделаем за пять. Приезжайте к нам через год, и вы увидите, как изменится Афганистан. Наши мечети станут пустыми. Наши крестьяне создадут кооперативы наподобие ваших колхозов. Наша революция откроет путь к социализму для всех народов Востока. Я надеюсь, как коммунист, вы согласны с такой позицией?
Крючков с готовностью кивнул и многозначительно глянул на Богданова. Полковник по-своему истолковал этот взгляд: теперь ты будешь изо дня в день слушать эти речи, и тебе предстоит правильно реагировать на них, а как правильно - это мы еще посмотрим. Сам начальник ПГУ проявил обычную для него осторожность и не дал втянуть себя в дискуссию с первым лицом государства. Он вежливо выслушал длинный монолог афганского лидера, в ответ произнес какие-то обтекаемые фразы, и на этом аудиенция была закончена.
С Амином Крючков встречался трижды. Впоследствии он вспоминал, что сначала "любимый ученик Тараки" произвел на него вполне благоприятное впечатление: молодой, энергичный, красноречивый, преданный Советскому Союзу. Но некоторые детали настораживали. Например, было видно, что Амин уже тогда считал себя негласным хозяином страны. Что он собирался продолжать массовые репрессии, объясняя их необходимостью истребления всех явных и тайных врагов. Что, на словах клянясь в верности советским товарищам, он был намерен вести свою собственную игру, и еще неизвестно, как далеко он зайдет.
По дороге из дворца в посольство Крючков молча смотрел из окна машины на картинки кабульской жизни. Он пытался угадать, как станут здесь развиваться события? Насколько глубоко мы увязнем в Афганистане? А вдруг случится чудо и у этих революционеров все получится? Нет, нет, урезонивал он сам себя, чудес не бывает. Похоже, нам придется подставить свои плечи под эту ношу. Возможно, он вспоминал слова своего заместителя генерала Медяника, рассказанную им историю о том, как четырнадцать лет назад Тараки с уверенностью сказал сотруднику советской разведки: мы совершим революцию, а вы, верные своему интернациональному долгу, нам поможете. И даже, если мы попросим, введете сюда свои войска.
Главный противник
В пятницу ранним утром по городскому телефону домой Старостину позвонил "Анархист". Такой псевдоним в переписке с Центром оперработник дал американцу, с которым вот уже почти полгода поддерживал дружеские отношения.
- Хай, Валерий! Это я, "старый крен" (в произношении "Анархиста" так звучало русское слово "хрен"). Я уже здесь. Я вернулся. Вчера прилетел из Соединенных Штатов через Лондон.
- Ну и какая погода в Лондоне? Небось туманы, дожди, прохлада? - мрачно после душной и потной бессонной ночи спросил Старостин.
- Да почти такая же, как здесь. Жарко, да еще и очень душно.
- Значит, не одни мы здесь мучаемся.
- Валерий, мы могли бы встретиться сегодня вечером? Я привез тебе из Штатов привет и кое-какие подарки.
- Дальше ничего не говори. Я уже догадался. Ты привез мне привет из Лэнгли - предложение, от которого я не смогу отказаться, - и миллион долларов в чемоданчике из крокодиловой кожи.
- Я был бы рад так порадовать тебя, но мои приветы и подарки намного скромнее.
- Ладно, давай встретимся сегодня в семь пятнадцать у входа в зоопарк, - закончил беседу Старостин.
"Анархист" нравился Валерию. Он был довольно интересной личностью. В бурные для молодежи Запада 60-е годы американец закончил учебу в Гарвардском университете, где изучал русский и персидский языки. Ему светила карьера советолога. Однако от возможности поступить на престижную государственную службу он по политическим соображениям отказался. Объяснял это тем, что в годы учебы в университете до такой степени увлекся учением идеологов анархии Михаила Бакунина и князя Кропоткина, что сама мысль служить "американскому империалистическому государству" стала казаться ему глубоко безнравственной и отвратительной.
В отличие от своих однокашников, делавших карьеру в стенах Госдепа и ЦРУ, "Анархист" занялся чем придется. В конкретном выражении это были бесконечные приключения и хаотичные попытки заработать "быстрые деньги", предпринимая довольно странные, а порой и рискованные действия.
Во время арабо-израильской войны 1969 года он, вооружившись кинокамерой, пробрался на линию огня между позициями израильских и сирийских войск и отснял уникальный фильм, который принес ему определенный доход и много неприятностей. После этого торговал всякой мелочью, изобретал принципиально новые фасоны воротничков для мужских рубашек. Писал и публиковал статьи по искусству Востока и практической магии. В конце 70-х годов парня заинтересовал бизнес, связанный с фальсификацией предметов старины и экзотических товаров. Главным направлением этого бизнеса должно было стать изготовление и искусственное старение персидских и афганских ковров. "Анархист" открыл магазин экзотических пуштунско-белуджских товаров в Гарварде, нанял управляющего, а сам отправился в Афганистан, где ему удалось организовать несколько мастерских по производству ковровых и прочих фальшивок.
Оперативный работник понимал, что этот американец вряд ли годится на роль агента. Уж очень существенен его главный недостаток: парень не имеет непосредственного доступа к секретной информации. Поэтому Старостин не мог обоснованно возражать против рекомендаций Центра прекратить контакты с "Анархистом". Хорошо, что Осадчий поддерживал стремление молодого сотрудника работать с американцем. Как-никак, а он все же представитель "главного противника", тесно общается с американскими дипломатами, помогает им крутить в Кабуле незаконные коммерческие аферы. Дает заслуживающую внимания информацию о жизни американской колонии. Тонко разбирается в политике. Да и, в конце концов, что мы теряем от эпизодических контактов с этим малым? Смешные деньги на выпивку и прочее угощение.
В переписке резидентуры с Центром по этому вопросу шла обычная бюрократическая жвачка.
Встретившись с "Анархистом" у входа в зоопарк, Старостин на своей служебной "Волге" доставил американского друга к себе домой в район Картечор. Там американца ждали обильный ужин, приятная выпивка и только что политая водой, отдающая вечерней прохладой и запахом скошеной травы лужайка. Расположились в паша-хане, то есть в "комарином домике". Так называются в Афганистане беседки, создаваемые искусными садовниками внутри большого куста, где можно поставить журнальный столик и пару кресел.
Тамара, как обычно, предложив гостю угощение, собралась скромно удалиться, но "Анархист", словно угадав ее желание оставить мужчин наедине, попросил жену Валерия присесть рядом и выслушать его. Он довольно долго морщил прыщавый лоб, подбирая слова, а потом, смешно ударив себя рукой по колену, неожиданно воскликнул по-русски: "До чего же мир тесен!" После этого вынул из ковровой "хиппарской" сумки с кисточками, которую обычно носил на плече, книгу американского востоковеда Ричарда Фрая "Наследие Ирана" и передал ее Валерию. Далее на английском языке он принялся обстоятельно рассказывать, что хорошо знаком с профессором Гарвардского университета Фраем. Одно время он учился у него персидскому, а теперь связан по бизнесу с его сыном, который является, пожалуй, наилучшим в Америке экспертом по персидским коврам и по коврам вообще как произведениям искусства. Фрай, узнав от сына, что "Анархист" в июне приехал из Афганистана в США, выразил желание встретиться с ним, чтобы выслушать впечатления очевидца об Апрельской революции. Встретившись, бывший учитель и ученик долго беседовали о том, как могла случиться эта революция, как сложится обстановка в Афганистане после нее и как Соединенные Штаты должны реагировать на происходящие в этой части мира события. Во время беседы "Анархист", желая придать больший вес своим словам, сослался на мнение, высказанное как-то Старостиным. Фрай сказал, что хорошо помнит русского востоковеда, археолога, а теперь, к сожалению, дипломата. Затем профессор попросил "Анархиста" передать Валерию экземпляр своего главного научного труда "Наследие Ирана".
Получив добротно изданный фолиант, Валерий внимательно пролистал страницы этой книги. Восхитившись типографским искусством издателя, он спросил американца, почему профессор не сделал ему дарственной надписи. "Анархист" ответил, что он с тем же вопросом обращался к Фраю, но тот сказал, что Валерий сам догадается.
Старостин стал ворошить в памяти эпизоды, связанные с американским востоковедом Ричардом Фраем.
1966 год. Таджикистан, древний город Пенджикент на берегу реки Зеравшан, примерно в тридцати километрах от Самарканда. Раскопки дворца согдийских царей. Домик археологической экспедиции с комнатками на пару человек и пруд во дворе, в котором водилась реальная гидра в виде водяной змеи. Вставали рано, в пять утра. Быстро завтракали. В половине шестого ехали в кузове грузовика на раскопки. Работали до полудня. Лопатами орудовали местные таджики - пэтэушники, а задачей Старостина было высмотреть, а затем определить, какой предмет в раскопе может представлять научный интерес. К полудню, когда начиналась жара, участники экспедиции возвращались на базу, обедали вкуснейшим борщом, который готовила добрая таджичка Гульджамо. После этого до ночи ученые трудились над отчетами и докладами. А остальные раскопщики, в том числе и Старостин, гуляли по окрестным садам, ели виноград и дыни, общались с местным населением или уезжали на рейсовом автобусе в Самарканд, где можно было за смешные деньги отведать в чайхане на Пенд-жикентской улице плов и запить его местным вином.
В тот сезон на стенах дворца согдийских царей были найдены уникальные, хорошо сохранившиеся надписи, прочитать которые мог только один человек в мире - сотрудник ленинградского Эрмитажа Владимир Лившиц. Очень симпатичный и умный Лившиц прибыл в экспедицию из Ленинграда. Он привез на такси из Самарканда подругу-узбечку и ящик вина для участников экспедиции.