Прибывшие со стрельцами из Москвы стольник А. М. Бороздин и подьячий Приказа тайных дел П. Ф. Оловеников деятельно взялись за сыск. Их активным добровольным помощником стал помещик Житов – он доносил на крестьян, собирал слухи, искал свидетелей. Одной из первых жертв сыска пал "честный человек" Иуда Прокофьев – у него в огороде оказались схоронены три бруска утаенного серебра: как выяснилось, сын Иуды, Гришка, был в числе восьми пастушков – находчиков клада. Пришлось честному человеку подставлять задницу под кнут…
Энергичными мерами, с применением пытки огнем и расспроса с пристрастием, были разысканы четыре бруска серебра и два куска золота. Откуда-то вдруг нашелся даже один из "лазоревых камушков": он якобы "закатился в подпол" – бывает… По указанию Житова следователи выезжали на место находки клада в поисках мифического "погреба", "обрыли земли сажень с шесть и больше, а погреба никакого нет и признаков погребных не сыскано". Убедившись, что собрано все, что можно, следствие прекратили и выпустили из тюрьмы подвергшихся жестоким пыткам мальчишек – находчиков клада.
Что же это был за клад? Судя по описаниям серебряных "брусков", которые называли еще "карасями" и "лемешками", это были слитки серебра весом около 200 г (полфунта) "мерою в длину два вершка, шириною в вершок, а в толщину в полвершка" (9 × 4,5 × 2,25 см). Это описание полностью соответствует "гривне серебра" – главной денежно-весовой единице Киевской Руси, хорошо известной археологам и историкам. Гораздо интереснее изделия из "волоченого" и "свитого" золота, украшенного "лазоревыми камушками", – тут, увы, можно только гадать, что за "узорочье" попало в руки кутуковских пастушков, потомков тех "удальцов и резвецов рязанских", что сложили свои головы снежной зимой далекого 1237 года.
Слово и дело
– Слово и дело государево за мной!
С этими словами московский жилец, дворянин Савва Тухачевский явился в Стрелецкий приказ. Немедленно доставленный "к роспросу", он показал, что ему известно о большом кладе, утаенном от казны.
В 1677 году, по словам Тухачевского, некий крестьянин монастырского села Городища явился к архимандриту Брянского Петровского монастыря и сообщил, что нашел большой клад: "За рекою Десною, в Карачевском уезде, вверху реки Снежети, в Верхопольском лесу в пустом городке старинное разбойничье положенье – денежную великою казну: девять кубов медных с деньгами с серебряными, да три куба золотых платиц, да ломаных образных окладов, да погреб со всяким ружьем да с ломаною медью".
Это сообщение вызвало у архимандрита большой интерес: предание о том, что где-то в здешних местах много лет назад подвизались многочисленные шайки разбойников, рассказывали давно, а в том самом Верхопольском лесу, где был найден клад, на самом берегу Десны, некогда стоял разбойничий "дворишко". Говорили, что здесь разбойничал чуть ли не сам Кудеяр, – "на том месте, где теперь лука, был дремучий лес, и в том лесу Кудеяр притон имел". Разбойников привлекали множество укромных мест по берегам Десны, где можно было легко укрываться – глухие лесные овраги, вековые дубы с дуплами в человеческий рост, непроходимая лесная глушь. Рядом – знаменитая на всю Россию Свенская ярмарка, куда съезжалось множество купцов с товаром и деньгами, – короче, все под рукой, от Москвы далеко, а в случае чего, литовский рубеж – вот он, рукой подать. Памятью о разбойничьих атаманах сохранялись названия лесных урочищ – Шашков лог, Зайцевы дворы, Калинов куст. А уж о кладах-то разговоров ходило…
Крестьянин-кладоискатель, рассказав про найденное сокровище, простодушно попросил архимандрита помочь вывезти клад, обещая за это пожертвовать часть находки монастырю на богоугодные дела.
Архимандрит послал за кладом вместе с находчиком монастырских служек с подводами и дворянина Савву Тухачевского, который в то время находился на службе в Брянском уезде. По дороге несколько провожатых из монастырских людей, не дойдя до клада пять верст, тайно сговорились с находчиком, "умыслили воровски" уйти от остальных, чтобы завладеть кладом. Скрывшись от Тухачевского, они "то великое положенье и денежную казну вынули и разделили меж себя".
По указу архимандрита монастырские служки разыскали и ввергли находчика клада в монастырскую темницу. Архимандрит некоторое время держал его в железах, но, по словам Тухачевского, сам имел доступ к сокровищам расхищенного клада: через служку он переслал Тухачевскому часть добычи – "тех находных денег пять рублев, да пуд старой ломаной меди, да двои мельнишные железа".
Эх, подвела жадность архимандрита! Ну дал бы он Тухачевскому больше – ничего бы не было. А тут дворянин, как он сам откровенно признался в Стрелецком приказе, счел, что его "во всем обидели". Архимандрит, прослышав о намерении Тухачевского "всех заложить", заметался, просил "на завладевших той казной не бить челом", но поздно: дворянин уже скакал в Москву с изветом: "Вели, государь, там в Брянске розыскать подлинно, и вели, государь, тое казну взять на себя".
Однако к тому времени, когда Тухачевский принес свое челобитье государю, брянского архимандрита уже "в животе не стало". А когда Тухачевский в сопровождении московских сыщиков прибыл в Брянск, оказалось, что и монастырские холопы, завладевшие казной, не дожидаясь розыска, "с тою казною за рубеж ушли" – благо литовская граница была рядом…
Пропавшее золото гетмана Лисовского
Александр Лисовский, легендарный предводитель польских отрядов времен Смуты, который на самом деле гетманом никогда и не был, оставил по себе память не только в Польше, где с той поры всех отъявленных головорезов именовали "лисовчиками", но и в тех российских уездах, которые он с огнем и мечом "прорыскал" во главе собственной дружины, набранной им из таких же, как он сам, сорвиголов.
Там, где проходил Лисовский, оставалась пустыня. Грабили, убивали и жгли все подчистую. А пояса и шапки "лисовчиков" все больше и больше тяжелели от зашитых в них самоцветов, сорванных с боярских колпаков, и золотых перстней, срезанных вместе с пальцами с рук боярских жен…
В ярославской деревне Каменке долгое время рассказывали легенду о том, как близ Каменки в Смутное время после сражения гетмана Лисовского с русским войском воеводы князя Черкасского был зарыт большой клад с польским золотом.
После неудачного боя с русским войском поляки отступили к окраине села и, огородившись обозом, три дня сидели в окружении, отбивая атаки русских. На третью ночь осажденным удалось вырваться – налегке, без обоза. Накануне прорыва гетман приказал закопать золото, награбленное поляками в ярославских и костромских краях, чтобы оно не досталось в руки московитов.
Об этом событии рассказывалось в некоей старинной хронике, которая находилась в одном из польских монастырей. Какой-то беглый русский монах, бывший на послушании близ западной границы, стороной узнал об этой летописи. Ему удалось ознакомиться с рукописью и на основании ее сделать "кладовую запись". Эта "кладовая запись" побывала потом во многих руках, прежде чем не оказалась у солдата Орловского пехотного полка Якова Шуваева.
Прошло несколько лет, прежде чем Шуваеву удалось добраться до Каменки. Сперва он долго ходил по окрестностям, сверяясь с приметами "кладовой записи", но безрезультатно – за двести с лишним лет местность, естественно, сильно изменилась. Пришлось идти на поклон к местным старожилам.
Узнав о том, что пришлому солдату известно, где в их селе спрятан большой клад, старожилы, понятно, в восторг не пришли, но постарались выведать от солдата побольше. Клад, как оказалось, был зарыт в месте, называемом "Колодчиком". В числе других признаков в кладовой записи значилось, что в яму, где спрятан клад, опущен сруб из сосновых и дубовых бревен. Тень от креста церковной главы при закате солнца в равноденствие падала как раз на место клада. Так как расположение построек села в то время уже изменилось, то солдат, руководствуясь только старинной записью, не мог точно определить место, а местные старожилы, помнившие прежнюю планировку села, постарались скрыть это.
Больше всех старался в этом живший в то время в селе дьячок Алексей Иванов, славившийся своей начитанностью, знакомый со знахарями и слывший чернокнижником. Он сам хотел воспользоваться кладом, и лишь страх перед возможными последствиями удерживал его исполнить свое намерение, так как в кладовой записи утверждалось, что клад заклят и что человек, который пожелает овладеть кладом, непременно помрет, больше того – село и весь уезд постигнет страшное бедствие.
Спустя несколько лет при церкви начались строительные работы. Рабочим потребовалось много воды, которая была бы под рукой. Для этого надо было выкопать рядом с церковью пруд или колодец. Не зная о существовании клада, они стали раскапывать прямо на месте этого самого "Колодчика". Уже на небольшой глубине открылся сруб из старых сосновых и дубовых бревен…
Дьячок Алексей Иванов наблюдал за работами, сам не принимая участия в них, – он искренне полагал, что как только рабочие найдут клад, сработает наложенное на него заклятие и они все погибнут. Тогда, рассчитывал дьячок, он легко воспользуется богатством после смерти рабочих. Так что пусть копают!
Копая дальше, рабочие на глубине сажени в полторы встретили большую, на всю ширину сруба каменную плиту. Порешили, окопав землю, вытащить плиту и продолжать работу дальше. Днем этого сделать не успели и оставили до утра. Ночью же пошел сильный дождь и налил полную яму воды: "Колодчик" и вправду превратился в колодец. Рабочие, получившие нужную им воду, прекратили раскопки, а дьячок разочарованно побрел домой…
Таинственное подземелье
В 1843 году отставной унтер-офицер лейб-гвардии Московского полка Афанасий Петров прибыл в Петербург и явился в Министерство внутренних дел с донесением о том, что в селе Кирово-Городище Орловской губернии Кромского уезда, у крестьянина Василия Сампсонова в подземелье находится огромный клад, состоящий из множества бочонков, наполненных золотой и серебряной монетой. В качестве доказательства Петров представил принесенную им монету из этого клада, которая оказалась серебряным голландским талером 1620 года.
Чрезвычайная детальность рассказа Петрова во всех подробностях происшествия и необыкновенная уверенность в несомненной действительности того, о чем он рассказывал, обратили на себя внимание чиновников. Дело было доложено министру внутренних дел Л. А. Перовскому. Ознакомившись с показаниями Петрова, министр предписал местным властям "исследовать этот случай со всей строгостью, разъяснить все обстоятельства дела и о последующем немедленно уведомить".
В результате многомесячного следствия были выявлены и допрошены все прикосновенные к делу лица, осмотрена местность, и в результате была восстановлена вся картина происшедших событий…
…Афанасий Петров сам-друг со своим земляком и спутником крестьянином Лукьяновым шел пешком из Калужской губернии в Санкт-Петербург "по своим надобностям". По дороге, в деревне Каменка Ельнинского уезда Смоленской губернии, путники остановились переночевать у крестьянина Аверьянова. Сели вечерять. Тары-бары, разговор затянулся за полночь. Дождавшись, когда домашние лягут спать, Аверьянов присел к Петрову поближе и, приглушив голос, рассказал Петрову с Лукьяновым такую историю.
Этот Аверьянов с год назад, случайно, в разговоре узнал от земляка своего, что в Кромском уезде Орловской губернии у крестьянина села Кирово-Городище Василия Сампсонова под домом в погребе находится богатый клад. Сам хозяин почему-то к нему не прикасается, но, если умеючи взяться за дело, при помощи искусных "дельцов", можно им воспользоваться и зажить припеваючи. Аверьянов не только не счел этот рассказ сомнительным, но уверился в нем так, что решился рискнуть: пожертвовать всем, чем можно, и во что бы то ни стало овладеть кладом.
Но к делу приступить было трудно: Аверьянов был очень беден, а тут требовались некоторые издержки. Пришлось идти на поклон к "спонсорам" – богатым односельчанам. Расписав самым заманчивым образом обстоятельства дела, дающие почти несомненную надежду на успех, и то огромное вознаграждение, которое даст будущее за ничтожную жертву в настоящем, он сумел составить компанию: два его односельчанина решились разделить труды и поиски Аверьянова. Собрав более 200 рублей, все трое пустились в путь – добывать сампсоновский клад.
Прибыв на место, в село Кирово-Городище, они остановились в доме сельского священника. Депутатом к Сампсонову отправился Аверьянов – как глава компании. Придя в дом Сампсонова и не теряя попусту слов и времени, Аверьянов прямо приступил к делу и без обиняков попросил хозяина сказать ему "по чистой правде": действительно ли в доме у него есть какой-то заколдованный клад, о котором он слышал от людей на своей стороне?
Сампсонов отвечал, что да, люди сказали ему правду: у него в подземелье точно есть клад, который принадлежит разбойнику Кудеяру. Этот клад очень богат и состоит из тридцати двух бочонков с золотыми и серебряными монетами, но клад этот зачарованный и без разрыв-травы никому не дается. Один раз, в голодный год, он, Сампсонов, находясь в нужде, попробовал взять оттуда несколько денег себе на хлеб, но вслед за тем у него в семье умерло три человека.
У Аверьянова сердце запрыгало от радости – есть клад! Но, желая убедиться в подлинности слов Сампсонова, он начал упрашивать его показать сокровище, предлагая в награду за это золотой. Хозяин сперва отнекивался, но предложение было слишком заманчиво. Мало-помалу сдаваясь, он, наконец, согласился проводить Аверьянова на то место, где хранился клад, только при условии: Аверьянов должен был позволить надеть себе на голову рогожный мешок. Таким образом, с закрытыми глазами, чтобы не видеть заветный путь, Аверьянов должен был идти за хозяином, куда тот его поведет.
– На все согласен! – сказал Аверьянов.
Тогда Сампсонов натянул на него мешок, взял за руку и повел. Аверьянов мог только заметить, что с места они отправились влево от сарая. Куда шли далее, он видеть не мог, помнил только, что в пути он, по приказанию Сампсонова, часто наклонялся, и им нигде по дороге не попадалось никаких ступенек или лестниц. Взволнованный, Аверьянов даже не смог рассчитать приблизительно расстояние, которое они прошли, но помнил, что шли вообще-то недолго.
Наконец Сампсонов остановился, снял с головы Аверьянова мешок, и потрясенный Аверьянов вдруг увидел себя в довольно просторном погребе или подземелье, в котором при слабом свете горящей свечи желтого воска его глазам действительно представились десятки бочонков с золотом и серебром!
Осмотревшись и придя немного в себя, он начал со вниманием разглядывать все окружающее и замечать подробности. Всех бочонков было в точности тридцать два, иные величиной с ведро, иные с два ведра. Они стояли в два ряда, направо и налево от входа, вдоль стены. У противоположной стены была насыпана куча позеленевших медных денег. Некоторые бочонки от времени и сырости уже сгнили и развалились, и можно было видеть высыпавшиеся из них деньги. Это были монеты разной величины, одни помельче, другие побольше, величиной с талер, и все серебряные. На крупных монетах отчетливо можно было видеть изображение бородатого человека. В ряду бочонков, стоящих с правой стороны, был виден один, прогнивший сверху, и в нем виднелись какие-то старинные золотые монеты величиной с русский империал. Вход в подземелье запирался дверью, которая была так черна, что невозможно было понять, железная она или деревянная.
Сампсонов с Аверьяновым находились в погребе с четверть часа, рассматривая и считая бочонки. Аверьянов стал просить хозяина позволения взять себе несколько монет, в доказательство реальности клада.
– Попробуй, возьми! – усмехнулся Сампсонов.
Аверьянов попытался взять в руку горсть мелкого серебра, но тут же почувствовал, что в руке и во всем теле начинается какое-то омертвение. Испугавшись, он бросил монеты назад.
– Вот для чего нужна разрыв-трава! – сказал Сампсонов. – Без нее никак не взять.
Он указал Аверьянову на стоявший у стены с правой стороны в углу маленький столик, на котором лежала медная доска, с какими-то выбитыми словами, пригвожденная к столу железным костылем, и прибавил:
– Знаешь, что на этой доске написано? "Кто разрыв-траву принесет и этот гвоздь разорвет, тот и мою казну получит". Сам Кудеяр писал. Так вот.
Он снова надел Аверьянову мешок на голову и тем же порядком вывел его из погреба.
Итак, клад был налицо; надо было и Аверьянову выполнять свое обещание. Он пригласил Сампсонова в дом священника, и там, в присутствии четырех свидетелей: самого священника, двух своих спутников и одного местного крестьянина, вручил Сампсонову обещанный империал и заключил с владельцем зачарованного клада письменный договор насчет "взятия клада", об условиях которого Сампсонов, взяв деньги, при свидетелях во всеуслышание заявил:
– Когда разрыв-травы не достанешь, то пропали твои деньги, а когда привезешь траву, допущу взять клад. Если же не допущу, то буду судим!
Заключив таким образом контракт, Аверьянов пустился на поиски таинственной травы. Из Кромского уезда он поехал в Вязьму, где у него имелся большой приятель, мещанин Федор Волков, и, рассказав ему все дело, пригласил принять участие в поисках. Волков охотно согласился. Сборов больших не было: наскоро кое-что захватили и, не откладывая в долгий ящик, пустились в путь, направляясь к Москве, в надежде, что там нетрудно будет найти людей, могущих пособить горю.
Ожидание их не обмануло. Довольно быстро, с помощью московского купца Бардина, жившего на Моховой улице напротив Манежа, они нашли обладателя разрыв-травы – Леонтия Ануфриева, крепостного крестьянина графа Шереметева. Все вместе они испробовали ее действие в кузнице. Эффект от волшебной травы превзошел все их ожидания: полоска железа, почти в четверть аршина длиной и в ширину толщиной, положенная на наковальню, от одного прикосновения чудесной травы с треском, подобным выстрелу, разлетелась на четыре части. Опыт собственноручно производил сам владелец травы, Ануфриев, уверяя при этом, что без особенной сноровки и искусства тут ничего не сделаешь. Траву он держал в пузырьке, ни от кого не прятал, охотно показывал ее всем присутствующим и все ее видели.
Таким образом, заветный талисман был найден. Оставалось найти "дельца", который бы умел владеть им. Стали приставать с просьбами к Ануфриеву, убеждая и умоляя его "послужить им своим досужеством". Но тот, по каким-то обстоятельствам, ехать отказался, а ограничился обещанием присоединиться к ним попозже.
Разочарованный, Аверьянов уехал домой. Но "делец" сдержал свое слово: спустя несколько месяцев явился сам в деревню Аверьянова, в Ельнинский уезд. Взяв товарищей, они все вместе отправились на место клада.
Прибыв в Кирово-Городище, кладоискатели опять остановились у священника, бывшего свидетелем первой сделки. В его присутствии Ануфриев повторил опыт действия разрыв-травы над железом, причем на этот раз он даже не доставал ее, а просто прикладывал к железной полоске деревянный ящик, в котором находился стеклянный пузырек со всесильным снадобьем. Убедившись, что все в порядке, священник отправился к Сампсонову и объявил ему, что со стороны Аверьянова условие исполнено: разрыв-трава найдена и привезена. Теперь все ждут от него исполнения обещания указать клад и допустить овладеть им.