Враз все заговорили, зашумели. Они как-то не думали, что полный виток вокруг Земли будет завершен в Индийском океане, да еще в Южном полушарии. Конец круга до этого им мыслился дома, в Кронштадте. Им все еще предстоит длинный путь до конечного пункта, а позади остались бесконечные мили водных просторов - долгие месяцы, проведенные на воде. Океан совершенно успокоился, небо очистилось от облаков. Но было странно, что небо в тропиках и над экватором отличалось от чистого голубого или темно-синего неба северных широт. Здесь даже в самый яркий солнечный день небо какое-то белесое, серое, некрасивое. Дело в том, что в тропиках испаряется много влаги с поверхности моря, и эта влажность воздуха делает небо белесо-серым.
Через несколько дней, 24 апреля, "Нева" пересекла меридиан, отделяющий Индийский океан от Атлантического. Этот выход в Атлантический океан как-то невольно сделал психологически дом ближе, хотя "Нева" все еще находилась далеко на юге, в Южном полушарии. Погода установилась хорошая, море совершенно успокоилось, и подгоняемая попутным легким бризом "Нева", раскрыв все свои паруса, легко скользила по поверхности моря на север, к экватору. Уже близился остров Святой Елены, где было назначено рандеву с "Надеждой" Крузенштерна. Лихой моряк, Лисянский - полная противоположность осторожному, расчетливому Крузенштерну - решил изменить планы. Он проверил запасы провизии, которых оказалось вполне достаточно до самого Кронштадта. Настроение команды несмотря на все трудности пути было приподнятое. Погода благоприятствовала. Лисянский вызвал офицеров на совещание и сообщил им свой план - не заходя на остров Святой Елены, прямо идти домой, в Кронштадт:
- Подумайте только, это будет небывалое в истории достижение - путешествие из Кантона в Кронштадт, не заходя в порты по пути. Затруднений в пути не предвидится. Погода прекрасная. Единственно, где можно ожидать неблагоприятной погоды, это в Немецком море. Надеюсь, господа, возражений у вас нет…
Он посмотрел на молчавших офицеров и добавил:
- Итак, домой!
Еще несколько дней легкого стремительного плавания на север, и 11 мая "Нева" снова, уже в четвертый раз за это путешествие, пересекла экватор и вышла в Северное полушарие. Команда с нетерпением ожидала возвращения домой, к своим семьям. Последняя стадия пути была совсем не похожа на первые месяцы путешествия, когда корабли отправились в неизвестные, "нехоженые" места обширных водных пространств. Никогда не забудут моряки страшных дней пути вокруг мыса Горн на южной оконечности Америки, когда все ожидали неминуемой гибели в бурных холодных водах южного океана.
Еще месяц неудержимо направлялся корабль на север. Где-то далеко на востоке остался громадный материк Африки. Корабль был уже на широтах Португалии, недалеко от Азорских островов, когда Лисянский вдруг объявил, что он изменил решение идти прямо в Кронштадт и зайдет в один из портов на Азорских островах.
- Но у нас ведь провизии и воды достаточно, - удивились офицеры. - Зачем заходить?
Лисянский объяснил им свои сомнения:
- Не забудьте, что вот уже почти три года, как мы вышли в кругосветное плавание. Даже тогда обстановка в Европе была угрожающей. Наполеон, опьяненный успехами, готов был идти покорять весь мир. Мы не знаем, что творится в Европе. Поэтому я решил зайти на день на Азорские острова и узнать там последние новости.
Лисянский был прав в своем решении. Зайдя на остров Корво, что в группе Азорских островов, 13 июня, он узнал там о начале военных действий между Россией и Францией, и поэтому в любой момент теперь можно встретиться в море с французским фрегатом. Получив эти сведения, Лисянский, не задерживаясь, вышел в море и приготовил корабль и команду к возможным военным действиям против французских кораблей. В свете полученных новостей ему нужно было принять решение проскочить смелым броском через Английский канал или же, что было более разумным, пойти далеко на север Атлантического океана и обойти Англию с севера. Как и следовало ожидать, лихой Лисянский, возможно, неразумно, принял решение прорываться через Ла-Манш. Счастье сопутствовало безрассудству смелости, и 26 июня, войдя в пролив, в поле зрения французских берегов, "Нева" бросила якорь в большом английском порту Портсмуте, где судно простояло две недели. Лисянский решил дать команде возможность отдохнуть, набраться сил… пополнил запасы воды и свежей провизии, а главное, каждый день получал сводки о движении французских военных кораблей в Английском канале.
Как только обстановка позволила, он 13 июля покинул Англию, благополучно вышел в Северное море, не задерживаясь, пересек Балтийское море, и 5 августа 1806 года "Нева" величественно подошла к крепости Кронштадт и встала на якорь на ее рейде. Кругосветное путешествие, продолжавшееся для "Невы" без двух дней три года, закончилось триумфальным возвращением в Россию. О судьбе фрегата "Надежда" с Крузенштерном никаких сведений не было и высказывались опасения, что, может быть, "Надежда" перехвачена французским флотом.
Император Александр был страшно рад благополучному возвращению фрегата и завершению первого кругосветного плавания русских кораблей. Лисянского немедленно произвели в чин капитана 2-го ранга, и на его груди появился новый орден Св. Владимира 3-й степени. Ему также установили пожизненную пенсию и единовременную денежную награду в три тысячи рублей. Кроме того, правление Российско-Американской компании выдало ему денежную награду в сумме десяти тысяч рублей. Не забыла Лисянского и его команда, о благополучии которой он неустанно заботился во время всего трехлетнего путешествия. Команда преподнесла любимому капитану золотую шпагу с надписью "Благодарность команды корабля "Нева"".
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЯТАЯ: ВОЗВРАЩЕНИЕ КРУЗЕНШТЕРНА
1
Потеряв следы корабля Лисянского, Крузенштерн, как было условлено, решил направиться к острову Св. Елены, где он предполагал опять встретиться с "Невой". Через четыре дня, 19 апреля, впереди замаячили высокие горы мыса Доброй Надежды. Обогнув южную оконечность Африки, "Надежда" повернула на север, направив путь к острову Святой Елены.
Офицеры корабля, предвидя скорое возвращение в Россию, много разговаривали о доме, о Петербурге, куда им не терпелось скорее вернуться. Только лейтенант Головачев держался в стороне и почти не принимал участия в общем веселье. Отношения у него с капитаном Крузенштерном установились строго официальные, и они редко разговаривали друг с другом. Крузенштерн не мог ему простить что тот никогда Головачу не поддержал его во всех безобразных сценах на корабле по отношению к Резанову. Головачев же почувствовал к капитану неприязнь, считая его единственным виновником беспорядков. Видно было, что его, как морского офицера, мучила мысль, что он оказался свидетелем полного отсутствия дисциплины и неподобающего поведения со стороны офицеров и особенно со стороны капитана. В своих отношениях с капитаном он был подчеркнуто вежлив и не более того. Единственным человеком, с кем его связывали хорошие, дружеские отношения, был приказчик Российско-Американской компании Шемелин, представлявший интересы компании на борту "Надежды".
Бывая с Шемелиным, Головачев много шутил, смеялся, часто подтрунивал над степенным пожилым купцом. Ему нравилось разговаривать с Шемелиным, выслушивать его суждения и советы. Шемелин обладал незаурядным умом и исключительной наблюдательностью. Это был настоящий самородок. Нередко замечал Шемелин, что стоило Головачеву остаться одному, как он задумывался… Он знал, что мучило молодого лейтенанта. Не раз Шемелин клал руку на его плечо и говорил ему:
- Не мучайте вы себя… Все уляжется и успокоится.
- Как я могу забыть, что происходило на корабле, - возражал ему Головачев, - когда посланник возглавлял нашу экспедицию. Это был позор… бунт на военном корабле Императорского Российского флота, и виновником всего этого был ни кто иной как сам капитан… Как я могу теперь вернуться в Россию?.. Ведь, вероятно, сам государь приедет на корабль приветствовать нас… мне будет стыдно смотреть ему в глаза…
- Вы сами знаете, - успокаивал его Шемелин, - что его превосходительство решил не давать делу хода… Он в Петропавловске принял извинения капитана и решил не портить ему карьеры….
- В том-то и беда, - горячо добавил Головачев, - капитан не только окажется безнаказанным, но он будет награжден за это первое кругосветное путешествие российских кораблей - как-никак, а ведь это достижение, и если бы не поведение Крузенштерна, то я бы искренне радовался завершению нашего путешествия. И, поверьте мне, благодарная Россия еще и памятник поставит Крузенштерну. Стыд, стыд… - и Головачев отошел от Шемелина.
Однажды, когда корабль был еще недалеко от мыса Доброй Надежды, Головачев вышел из своей каюты и направился к Шемелину, который в эти теплые дни проводил большую часть времени на палубе, грел руки и ноги, - он сильно страдал от ревматизма. В руках Головачев держал небольшой бюст с изображением его самого, выполненный по его заказу в Кантоне китайским скульптором.
- Возьмите, пожалуйста, этот бюст к себе, - обратился он к Шемелину, - в мою каюту часто попадает вода, и я боюсь, что он испортится.
Шемелин в изумлении посмотрел на него, но бюст взял. Через три дня Головачев снова подошел к нему и передал большой конверт, солидно запечатанный двумя именными печатями лейтенанта:
- Это те бумаги, о которых я вам говорил и просил сохранить, если со мной что-нибудь случится.
Шемелин удивленно посмотрел на него: он забыл о разговоре на эту тему, который произошел несколько дней тому назад.
- Что это вы все говорите о таких грустных вещах. Я уверен, все мы целыми и невредимыми вернемся в Кронштадт. Столько месяцев провели вместе и ничего с нами не случилось…
Головачев посмотрел ему в глаза и тихо сказал:
- Пожалуйста, возьмите это, - и торопливо отошел.
Шемелин постоял на месте, несколько раз задумчиво погладил свою волнистую бороду и отправился в каюту. Прежде чем уложить конверт в солидный сундук, стоявший в углу каюты, он еще раз внимательно посмотрел на конверт. На нем было написано: "Приезд в Кронштат может разкрыть сию печать, и каждому отдастся по принадлежности".
Шемелин в недоумении повертел пакет, решив, что в нем, наверное, находится несколько писем, адресованных разным лицам. Стал читать надпись ниже: "Содержать верно и небезпечно, и в Кронштате мне отдать"… И под этим приписано: "бюст мой старшему по чину принадлежит".
Шемелин совсем растерялся. "Что за вздор, - подумал он, - то он пишет распечатать конверт и отдать содержимое, кому принадлежит, то он требует возвратить конверт ему в Кронштадте!… Ничего не понимаю".
Он вышел из каюты и пошел искать Головачева, которого нашел на шканцах.
- Я вижу, у вас прежние химеры не вышли еще из головы, - улыбнулся Шемелин, - вы все еще собираетесь умирать… Что это за премудрая надпись на конверте?
Головачев простодушно рассмеялся:
- Не смущайтесь, друг мой, это я на всякий случай. Я уже вам говорил, что мое здоровье сильно расстроилось за время путешествия, да и все эти события на корабле тоже повлияли.
Он вдруг стал серьезным и добавил:
- Мой изнемогший организм едва ли в состоянии будет перенести сей путь. Дай Бог, чтоб я жив был… но ведь все это делается на всякий случай… так что не беспокойтесь…
Шемелин и в самом деле успокоился и больше не поднимал вопроса о странной надписи на конверте.
А Головачев опять развеселился и шутливо спросил его:
- Не отгадаете ли, кому бюст мой предназначается?
Шемелин, позже записал этот разговор в свой дневник, который приблизительно звучал таким образом:
- Отгадать кому!.. Конечно, ежели случится, что вы и в самом деле умрете, то кому ж другому приличнее, как вашим родителям…
- Нет.
- Или брату?
- Нет.
- Ну так непременно какому-нибудь любезному вам предмету.
- Никак нет.
- Ну так я уже тогда ничего больше не знаю.
- Николаю Петровичу Резанову.
- Да ему на что? Что ему будет в бюсте вашем?.. Неужели вы думаете, что вы записаны уже в вельможные друзья?
- Нет, я не думаю, но Николай Петрович сам будет знать, для чего я это делаю…
Остальную часть пути Шемелин редко видел Головачева. Тот был очень занят. После вахты он обычно удалялся в свою каюту и что-то долго писал.
"Дневник свой пишет, наверное, - подумал Шемелин, - все теперь пишут свои дневники".
Приблизительно дня за два до прихода на остров Святой Елены Головачев вышел из каюты и весело сказал Шемелину, как обычно прохлаждавшемуся на палубе:
- Ну слава Богу, я все закончил…
Шемелин в недоумении посмотрел на него:
- Что такое вы закончили, писали что-нибудь?
- Да писал, но больше писать не буду…
Шемелин рассмеялся:
- Опять умирать собрались и писать больше не будете? А вы, мой молодой друг, лучше забудьте об этих разговорах… Вот почти перед глазами нашими лежит остров Св. Елены, где вы, без сомнения, найдете новые предметы, достойные вашего пера…
- Может быть, и так, - как-то безразлично и, пожалуй, бесцветно сказал Головачев.
Погода баловала русский корабль в южной части Атлантического океана - условия для плавания были идеальными. "Надежда", подгоняемая легким теплым ветерком, 3 мая подошла к острову Св. Елены. Был уже поздний вечерний час, и Крузенштерн не решился входить в гавань. Поэтому "Надежда" пролежала всю ночь в дрейфе. Только на следующее утро корабль смог войти на рейд и бросить якорь уже после полудня. С якорной стоянки открывался прекрасный вид на город.
2
В тот же день, 4 мая, капитан Крузенштерн побывал на берегу и представился губернатору английской колонии. Он привез тревожные вести о том, что начались военные действия между Францией и Россией. Капитан, известив об этом офицеров корабля, сказал им, что в целях безопасности он предполагает не идти Английским каналом, а пойти вокруг Англии, обойдя ее с севера.
- Торопиться пока не будем, подождем "Неву". Если через несколько дней "Нева" не появится, тогда отправимся домой сами, одни!
В тот же день Крузенштерн с несколькими офицерами корабля сошел на берег и поселился в квартире английского моряка… решил хорошо отдохнуть от трудного многомесячного путешествия. Лейтенант Головачев не стал этого делать, оставшись в своей каюте. Однако он несколько раз был на берегу, прогуливался по улицам города, живо интересовался постройками, людьми. Он часто брал с собой Шемелина или кого-либо из офицеров.
5 мая Головачев, сменившись с вахты, провел весь день в городе, до позднего вечера. Его подавленное настроение, видимо, прошло, и он часто шутил со своим приятелем, степенным Шемелиным. Никаких разговоров об инциденте с Резановым он больше не поднимал.
Шемелин с удовольствием наблюдал за такой переменой своего молодого друга. 6 мая в восемь часов утра сменившись со своей вахты, Головачев был особенно весел, он все время шутил и дурачился с Шемелиным. Тот стоял на палубе корабля около астронома Горнера, зарисовавшего виды города, и только отмахивался от своего друга:
- Идите прочь… что вы ко мне пристали?.. Подите от меня… вон, играйте с молодыми…
Головачев смеялся:
- Что вы возмущаетесь! Смотрите, какой сегодня чудесный солнечный день… ведь в такой день и умирать стыдно было бы… Ну, да ладно, оставлю вас в покое… пойду в каюту, займусь кое-какими делами… а потом посплю часа два, отдохну после вахты… А позже поедем с вами в город, поболтаемся по улицам - хорошо?
Он быстро пошел в свою каюту и захлопнул дверь.
Прошло не больше получаса… было около девяти часов утра, как где-то недалеко грохнуло, как будто что-то тяжелое упало на пол в одной из кают. Шемелин в недоумении посмотрел на Горнера:
- Уж не Головачев ли уронил что-то в каюте!
Горнер встревожился:
- Нет… это звук выстрела!
Он бросил рисовать картину и поспешно направился в кают-компанию, которая была рядом с каютой лейтенанта Головачева. Шемелин пожал плечами и сел на табуретку, принявшись, как всегда, очинивать перья, потому что вечерами он много писал, отражая в своем дневнике события каждого дня.
Мимо него пробежали несколько напуганных матросов, а через минуту из каюты вышел побледневший Горнер.
- В чем дело? Что случилось? - встревожился Шемелин. - Почему у вас такой испуганный вид?
Горнер хриплым голосом сказал:
- Господин Головачев застрелился!
Сердце Шемелина, казалось, остановилось от страха. Он вскочил, несмотря на свой возраст и дородность быстро пошел, почти побежал в каюту Головачева. Дверь была распахнута настежь, и он увидел там зрелище, которое не мог потом забыть всю свою жизнь. Головачев лежал поперек постели. Изо рта его обезображенного лица струилась кровь. От выстрела в рот верхняя губа разорвалась надвое и несколько зубов было выбито. Рядом, на комоде, лежал пистолет. Не сознавая до конца случившееся, Шемелин увидел все же, что на пистолете не было курка, а вместо него там находился фитиль из тонкой тряпки. Позже, когда состоялось официальное расследование самоубийства лейтенанта Головачева, было вынесено решение, что Головачев снял курок и поставил на его место фитиль для большей уверенности, что выстрел сделает свое дело. Вечером Шемелин так записал поразившее его событие:
"В 9 часу утра, я находился на шканцах и сидел подле г. астронома Горнера, упражняющегося в то время в снимании вида города. Вдруг услышали мы необычайный гул в кают-компании, происшедший подобный (как мне послышалось) тому, как бы произведен был от чего-нибудь с большой высоты упавшего на пол или уроненного"…
Немедленно известили о случившемся Крузенштерна и других офицеров, и те сразу же приехали на корабль. Нужно было сделать все необходимое для предания тела земле. Тело лейтенанта было вынесено на шканцы, где его обмыли, одели в парадную форму и затем внесли в капитанскую каюту, где положили на стол. Крузенштерн приказал одному из офицеров произвести точную опись вещей покойного. Среди бумаг нашли несколько запечатанных писем, среди коих был конверт на имя государя. Крузенштерн взял это письмо и положил его под замок в своей каюте. Другие конверты были адресованы на имя капитана Крузенштерна, лейтенантов Ратманова и Ромберга, а также астронома Горнера и ботаника Тилезиуса.
Крузенштерн отправился в город к губернатору, чтобы заняться приготовлениями к похоронам, которые были назначены на три часа дня. Гроб с телом лейтенанта Головачева был доставлен на берег, и в три часа дня похоронная процессия направилась к местной церкви. Впереди процессии медленно шли капитан Крузенштерн и лейтенант Ратманов, а позади них по обеим сторонам гроба шли четыре других офицера с "Надежды". В процессии также принимал участие отряд английских войск и их полковой оркестр, всю дорогу до церкви игравший печальные похоронные мелодии.
Шемелин в своем дневнике очень подробно описал путь процессии к церкви. Он отметил, что "подошед к церкви, солдаты разделились на двое, и поставлены по сторонам. В сие время ружья их обращены были дулом к земле, и они имея руки на прикладе, наклонили к оным и свои головы, показывая вид печальный и, кажется, весьма к таковым церемониям приличный. Тело, наконец, было внесено в церковь и поставлено посреди оной на возвышенном месте".