Оставалось уже не больше чем полдня пути до Красноярска, когда силы Резанова сдали. Доктор, ехавший позади него, вдруг заметил, что Резанов пошатнулся и судорожно пытался ухватиться руками за седло. Прежде чем доктор успел подъехать к нему, камергер повалился вперед и тяжело упал с лошади. Он сильно ударился головой о замерзшую, твердую, как камень, землю и потерял сознание. Доктор с казаками, подскакавшими к нему, быстро соскочили с лошадей и подбежали к Резанову, лежавшему без движения. Все попытки привести его в сознание ни к чему не привели. К радости доктора, он определил, что Резанов жив, но, похоже, что у него произошло сотрясение мозга.
- Нужно скорей везти его в город, - распорядился доктор.
С трудом подняли камергера опять в седло, и бесчувственный Резанов, поддерживаемый с обеих сторон казаками, медленно направился к цели своего путешествия - Красноярску. Доктор торопился доставить больного в город, понимая, что долго везти его на лошади нельзя. Ему был необходим покой, а главное - теплая постель. Он знал, что это вопрос жизни или смерти.
Военный комендант Красноярска страшно удивился, когда к его дому подъехала необычайная кавалькада. Доктор поспешно объяснил ему, кто был его пациент, и напуганный комендант почтительно щелкнул шпорами и отдал честь бесчувственному камергеру. Со всех соседних дворов к группе бросилась ватага собак, поднявших яростный лай.
- Разогнать псов, - рявкнул комендант напуганному будочнику, стоявшему на посту у входа в комендантский дом. Выбежавшая из дома прислуга помогла внести Резанова, его положили на кровать.
День и ночь сидел доктор у постели, стараясь с помощью своего местного коллеги привести камергера в чувство. Доктор сознавал свое бессилие и только старался облегчить положение больного и оказать ему помощь в борьбе за жизнь. Вся их надежда была на то, что организм сам сможет бороться и преодолеть опасность. Улучшения, однако, не последовало и на следующий день. Все попытки докторов привести Резанова в чувство не увенчались успехом. Он был в бреду и никого не узнавал. Доктора понимали, что надежда на выздоровление таяла с каждым часом. Только чудо могло спасти его жизнь, но этого чуда не произошло.
Рано утром 1 марта 1807 года Резанов приоткрыл усталые глаза, как будто начиная приходить в сознание, но это была последняя искорка в его жизни. Он опять впал в бессознательное состояние, с трудом шевеля губами… слышались какие-то непонятные слова, которые он шепотом говорил своей возлюбленной Конче.
- Я вернусь, моя дорогая, - шептал он, - вернусь скоро… Не отчаивайся… жди меня… мы будем вместе…
Это были его последние слова, сказанные на каком-то странном музыкальном языке, слова, которые он пытался послать через тысячи верст необыкновенной девушке с задорным веселым смехом, яркими сочными губами и ослепительной улыбкой.
Возлюбленного Кончи не стало. Николай - ее надежда, ее единственная любовь - закончил свое земное существование.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ СЕДЬМАЯ: ЭПОПЕЯ МОЛОДЫХ ОФИЦЕРОВ
1
С отъездом Резанова из Охотска осенью 1806 года, лейтенант Хвостов и мичман Давыдов сделались участниками невероятных, почти трагикомических событий, которые, однако, могли привести их к весьма плачевным результатам.
Все началось с того, что пока Давыдов на тендере "Авось" дожидался Хвостова в бухте Анива на Сахалине, Хвостов, не успев повидать Резанова перед его отъездом, остался с весьма противоречивыми распоряжениями, данными ему камергером. Он не знал, следовать ли ему первоначальной инструкции, согласно которой оба корабля должны были огнем и мечом пройти по японским рыбачьим селениям на Сахалине, или возвращаться обратно к Баранову, на основании приписки Резанова, сделанной в Охотске.
Хвостов склонялся к первому, хотя бы потому, что он знал: Резанов уже сообщил в Петербург об этом своем решении и менять его без санкции Петербурга он не мог. Сердце Хвостова не лежало к этой экспедиции. Если нужно было атаковать Сахалин, значит, требовалось формальное объявление войны. А так простой рейд, налет на селения и их уничтожение, ему казались ничем иным как пиратскими действиями.
С большой неохотой Хвостов вышел на "Юноне" в плавание к Сахалину. Вышел он поздно, ремонт судна занял больше времени, чем он предполагал, да и, откровенно говоря, он не очень торопился. Но приказ есть приказ, и он решился идти в Аниву на свидание с Давыдовым. Ждала его там только тихая гладь залива - ни тендера "Авось", ни одной рыбачьей лодки. Рыболовный сезон был закончен, лодки вытащены на берег, а некоторые японцы отправились домой, в Японию. Как видно, Давыдов, простояв в бухте несколько недель и не дождавшись Хвостова, ушел на зимнюю стоянку в Петропавловск на Камчатке.
Хвостов принял решение следовать первоначальной инструкции, с Давыдовым или без оного. Он перечитал письмо Резанова, который писал ему и Давыдову еще 25 августа 1805 года: "Милостивые Государи мои, Николай Александровичь и Гаврило Ивановичь - первый шаг ваш в Америку доставил мне удовольствие узнать вас лично с стороны решительной предприимчивости; возвращение ваше в Европу показало опыт искуства вашего, а вторичное путешествие в край сей удостоверило, сколь глубоко лежат в сердцах ваших благородный чувствования истинной любви к Отечеству"…
Хвостов перевернул страницу и остановился на той части письма, где Резанов непосредственно касался планов экспедиции на Сахалин, "пользуясь толь щастливою встречею нескольких умов к единой цели стремящихся решился я на будущий год произвести экспедицию, которая может быть проложит путь новой торговле, даст необходимыя силы краю сему и отвратит его недостатки".
Предписание было подробное и тщательно описывало военные действия, что надлежало принять Хвостову и Давыдову. В бухте Анива Хвостов высадил десант, разгромивший небольшую японскую рыбачью деревушку. Хвостов отобрал у японцев 1200 пудов крупы, забрал посуду, одежду и прочее барахло, а от селения остался только пепел. Жителей он не трогал, но забрал с собой в плен четырех японцев. На этом его экспедиция осенью 1806 года закончилась, и Хвостов отправился на "Юноне" в Петропавловск, пытаясь найти Давыдова.
Шел уже ноябрь, когда "Юнона", изрядно потрепанная свирепыми осенними штормами, вошла в Петропавловскую гавань. К радости Хвостова, он нашел там мирно стоящий на якоре тендер "Авось". Давыдов радостно приветствовал своего приятеля - они не виделись несколько месяцев. К еще большей радости Хвостова, он узнал, что в городе находится доктор Лангсдорф с капитаном де Вульфом. Те только что вернулись из поездки на один из камчатских горячих источников. Встреча старых друзей была достойным образом отмечена с соответствующим результатом на следующий день - свирепой головной болью с похмелья.
Оказалось, что де Вульф на своем "Ростиславе" пришел в Петропавловск 13 сентября, после почти трех месяцев плавания из Новоархангельска. Пассажиром на его корабле был Лангсдорф, окончательно порвавший с Резановым. Естественно, что встретившись в Петропавловске, вспомнили Резанова, которого оба офицера очень уважали, хотя и не могли понять, как он мог оставить им такие противоречивые инструкции. Интересно было то, что как только разговор переходил на Резанова, Лангсдорф сразу замыкался и не произносил ни слова. Человек с мелкой душой, он до сих пор не мог простить Резанову всех тех ограничений, что тот ввел во время путешествия в Калифорнию. Каждый раз при воспоминании о Резанове кровь бросалась ему в голову и он вдруг осознавал всем своим существом, что смертельно ненавидит камергера и желает ему всяких неприятностей и пакостей. Узнав от Хвостова, что Резанов отправился в опасное путешествие по Сибири, несмотря на приближение суровой зимы, он только подумал: "Хоть бы ты утонул в реке или замерз в снегу!"
2
Прошла суровая камчатская зима и наступила теплая весна. От Резанова никаких новых инструкций! С наступлением весны оба корабля приготовились к походу - продолжать начатое Хвостовым прошлой осенью дело, и 2 мая 1807 года "Юнона" и "Авось" покинули Авачинскую бухту и направились к Сахалину.
Прежде всего подошли к острову Итурупу, где нашли четырех японцев. Японцы были взяты в плен и перевезены на суда, а селение сожжено. Закончив свое дело, Хвостов с Давыдовым направили свои корабли в обход острова. Через несколько дней они вошли в другой залив острова, на берегу которого находилось довольно большое селение. Здесь нужно было принимать военные меры для его захвата, и Хвостов отправил десант на трех шлюпках. Однако атакующим пришлось встретиться с вооруженным сопротивлением. Мало того, японцы скрыли имевшиеся у них пушки за домами селения и открыли огонь из них по тендеру "Авось", попав в него несколько раз, но не причинив ему большого вреда. В результате русским пришлось на этот раз отступить. Ночь прошла спокойно, в приготовлениях к новой атаке.
Утром следующего дня с обоих кораблей заметили, что японцы начали выбираться из своих домов и бежать к лесу, очевидно, решив, что сопротивление будет бесполезным. Мало того, японцы сами поджигали свои дома, и вскоре все селение пылало. Хвостов немедленно же отправил на берег новый десант на пяти шлюпках и при трех пушках. Селение было занято без сопротивления, но матросы вернулись на корабль практически без трофеев: почти все было уничтожено в огне горящего селения.
В следующем селении подвергнувшемся атаке, что в бухте Анива на Сахалине, команды кораблей сожгли три сарая, где японцы хранили рыбу. В заливе были замечены два небольших рыбачьих судна, оставленных японцами. Имевшиеся на судах 190 мешков пшена, рыбу и соль перевезли на "Юнону" и "Авось", а сами суда сожгли. В другом конце бухты обнаружили еще два судна, оставленные японцами. С ними и их грузами поступили таким же образом. На этом экспедиция закончилась, и оба корабля отправились в Охотск, где Хвостов с Давыдовым намеревались шумно отпраздновать свою победу над японцами. По пути была сделана короткая остановка в северной части Сахалина, где все захваченные японцы были освобождены и выпущены на берег, кроме двух, которых Хвостов решил привезти в Охотск в качестве военных трофеев.
Триумфальное возвращение в Охотск окончилось для обоих офицеров довольно печально. Хвостов по прибытии в Охотск предполагал отправить в Петербург подробный рапорт о результатах своей экспедиции на Сахалин и затем намеревался, забрав компанейские грузы для Баранова, пойти в Новоархангельск.
Как только суда вошли в порт, Хвостов отправился к начальнику порта капитану 2-го ранга Бухарину с рапортом о благополучном исполнении приказаний камергера Резанова и разорении японских селений. Бухарин, с распухшим от пьянства лицом, с изумлением воззрился на Хвостова:
- О каком распоряжении действительного камергера Резанова изволите вы говорить. Я никаких распоряжений его превосходительства не получал и полагаю, что вы совершили эти пиратские действия самочинно. Потрудитесь, милостивый государь, вернуться на ваш корабль немедленно и оставайтесь там под домашним арестом до тех пор, пока я не закончу следствия о вашем самовольном поступке.
Своими затуманенными от беспробудного пьянства мозгами Бухарин решил, что оба корабля привезли богатую добычу захваченных мехов и золота, и намеревался этой добычей воспользоваться. Отправив Хвостова под домашний арест на корабль, он решил также арестовать и Давыдова. Ему повезло, потому что в тот же день ничего не подозревавший Давыдов явился к нему и сообщил, что ему нужно дерево для замены поврежденного бушприта на тендере "Авось".
Бухарин воззрился на него своими красными, распухшими глазами и, ничего не сказав, открыл двери, позвал караульного офицера и приказал ему арестовать Давыдова и отправить его на гауптвахту.
Все грузы, находившиеся на обоих судах, были конфискованы по приказу Бухарина и свезены на склады на берегу. Каково же было его разочарование, когда он обнаружил, что все захваченные им грузы состояли из нескольких грязных мешков с рисом и вонючей рыбой, вместо богатых мехов и золота. Беда была в том, что Бухарин превысил свои полномочия, арестовав обоих офицеров в надежде воспользоваться богатыми грузами на корабле. И теперь, если освободить офицеров, то это будет означать потерю им своего насиженного поста в Охотске и, возможно, даже суд Бухарин нашел выход из положения. Он перевел Давыдова и Хвостова в отдельные изолированные камеры в тюрьме, лишил их возможности сообщаться друг с другом и, кроме того, посадил их на голодный паек, на котором несчастные пленники долго прожить не могли. Команду над захваченными кораблями он передал безработным штурманам, уволенным компанией за неумелое вождение кораблей. В частности, "Юнона" перешла под команду Карпинского, которого Баранов выгнал со службы за потерю компанейского судна "Елисавета" и за беспробудное пьянство.
3
Сидя в тюрьме, Давыдов сумел завоевать сочувствие одного из охранников и через того 7 августа 1807 года отправил письмо Баранову. Сообщая о назначении Карпинского на "Юнону", он писал: "Карпинский - пресущий подлец; несмотря на то, что он был виновен в глупом разбитии Елизаветы и взяли на Юнону, он из благодарности ругает здесь Резанова, вас и Хвостова и рад, что дали ему Юнону и случаю нажить лишнюю тысячу рублей"…
Арестованные Хвостов и Давыдов, даже если бы и хотели, то все равно не могли писать писем, потому что не только почта, но и вся администрация Охотска находилась в руках Бухарина. Ни одно письмо не могло быть отправлено из города без его ведома и разрешения. Они отправлялись только контрабандой.
Несколько недель, проведенные в заточении, сильно подорвали здоровье обоих заключенных. Недостаток пищи и заболевания могли привести к смертельному исходу. Давыдов наконец с помощью стражников, сочувствующих им, смог списаться с Хвостовым и предложил ему побег. Стражники помогли им бежать, а жители города снабдили беглецов двумя ружьями. Те же добрые люди достали им лошадей, и в холодную ночь 17 сентября Хвостов с Давыдовым выбрались из Охотска и направились в Якутск.
Оба офицера отправились тем же путем, по которому ехал их бывший начальник, камергер Резанов, ровно год тому назад. Ни Хвостов, ни Давыдов, конечно, ничего не знали о смерти Резанова. В этот момент они испытывали единственное желание уехать как можно дальше от Охотска, чтобы Бухарин не смог их достать.
Сразу же после побега арестованных офицеров Бухарин отправил в Якутск эстафету с конным казаком, в которой доносил начальнику Якутской области о побеге Хвостова и Давыдова из-под ареста и просил задержать их, как преступников, а "имеющееся при них золото или какие ценные японские вещи отобрать". Казак, очевидно, хорошо знал дорогу, поэтому перегнал беглецов и приехал в Якутск на несколько дней раньше их.
Первые несколько дней после побега из Охотска они несмотря на все свои попытки выбраться подальше от порта, никак не могли ехать долго из-за своего физического состояния. Оба беглеца были так измождены и истощены, что с трудом сидели на лошадях. Им нужно было часто останавливаться и ложиться для отдыха на холодную землю. Молодость и свежий воздух, однако, оказали магическое, истинно чудесное действие на их здоровье и к концу пути они, сильно окрепнув, смогли каждый день покрывать все большие расстояния. Главным образом они страдали от недостатка теплой одежды, что было очень страшно в условиях сильнейших морозов и частых снежных буранов.
В Якутск Хвостов с Давыдовым добрались в середине октября и немедленно явились к местному начальнику Карташевскому с просьбой оказать им содействие добраться до Петербурга. Вид у них был ужасный - истощенные от недоедания и тяжелого пути, в рваной одежде, они совсем не походили на бравых морских офицеров, плававших с Резановым на компанейских судах.
Карташевский провел с ними два часа в своем кабинете, подробно расспрашивая об обстоятельствах ареста и содержания под стражей в Охотске. Он не сомневался в искренности их рассказа и после разговора снабдил их чистой одеждой и распорядился поместить моряков в хорошей, удобной комнате до получения дальнейших распоряжений.
- Официально, господа, вы будете находиться у меня под домашним арестом и можете пользоваться полной свободой, ходить куда угодно и делать, что угодно, но… - и он показал им эстафету капитана, - на основании донесения капитана Бухарина я обязан рапортовать иркутскому губернатору, и до получения его официального разрешения не имею права разрешить вам выехать из Якутска… Запаситесь терпением, господа, я уверен, что власти в Иркутске разберутся, и вам будет позволено продолжать путь в Петербург. А пока располагайтесь и чувствуйте себя здесь, как дома.
4
Пользуясь полной свободой в Якутске, офицеры могли теперь писать письма в Иркутск и в Петербург. В то время как Хвостов пребывал в мрачном настроении, переживая все, что произошло с ними за последние месяцы, Давыдов не терял времени и писал в инстанции, требуя полной реабилитации не только от администрации компании, но и от высших властей военно-морского ведомства. Донося о действиях капитана Бухарина, он писал 18 октября 1807 года в главное правление компании в Петербург:
"… Бухарин говорил, что он не верит, чтобы действительный камергер Резанов мог приказать сию экспедицию, ибо обо всяком секретном препоручении он известил бы его прошлого года".
И дальше:
"…и теперь спрошу всякого: мог ли кто-нибудь спросить действительного камергера Николая Петровича Резанова о степени его уполномочия и не повиноваться ему!.."
Описывая поведение Бухарина, захватившего в свои руки всю власть в Охотске, Давыдов приписал:
"…город Охотск корыстолюбием капитана Бухарина совершенно преобращен в острог… подчинение начальству его почтовой экспедиции доставляет ему способ останавливать все жалобы на него посылаемые и утаивать даже указы… Находя поступки капитана Бухарина клонящимися только к погибели моей и будучи удостоверяем в том насилиями его чинимыми ежедневно, решились мы с лейтенантом Хвостовым бежать под ответ законов нежели быть мучимыми в Охотске без суда и ожидать неминуемой смерти… Будучи уверен в правоте своих поступков, с охотою подвергаю себя суду правосудия и прошу вас только, милостивые государи, о исходатаиствовании выслания нас в Петербург".
Злоключения Хвостова и Давыдова пришли к концу только после того как о них было доложено сибирскому генерал-губернатору, который отдал распоряжение доставить обоих в Иркутск. К их прибытию в
Иркутск бюрократические колеса закрутились полным ходом; их письма дошли до Петербурга, и в Иркутск было послано через министра морских сил повеление государя нигде их не задерживать. Шел уже 1808 год, когда оба злополучных офицера наконец добрались до столицы.