Можно было разыгрывать из себя монарха, правящего божьей милостью и ответственного лишь перед небом, но нельзя было даже пытаться фактически нарушить конституцию, хотя бы в самом ничтожном вопросе. Если все это принять к сведению, то, даже не зная фактов, о которых сейчас будет речь, пришлось бы сделать сам собой напрашивающийся вывод: если вопрос о колониях и тесно с ним связанный вопрос о постройке военного флота могли занять такое место в германской политической жизни, если политика империи так же, как политика Англии, Франции, России, четыре раза за десять лет приводила к преддверию войны, а в пятый раз вызвала, наконец, катастрофу, то, значит, рабочий класс далеко не был единодушен ни в колониальном, ни в военно-морском вопросах, значит, имперское правительство могло не опасаться большого революционного протеста в случае любой вызванной им войны. И действительно, если бы кто начал только присматриваться к настроениям в недрах единственной партии, представляющей собой в годы империи германский пролетариат, то сейчас же увидел бы, что такое предположение совершенно правильно.
Здесь не место излагать историю германской социал-демократии в последние годы перед войной, а также историю ревизионизма и борьбы с ревизионизмом на партейтагах, в партийной прессе, на партийных митингах. Читатель, не знающий иностранных языков, может обратиться хотя бы, например, к указываемой в библиографии, переведенной на русский язык книге £ Франца Меринга или Лукина; при знании немецкого языка % можно обратиться, папример, еще к книге Dorzbacher'a "Die deutsche Sozialdemokratie und die nationale Machtpolitik" .
Мы тут постараемся лишь высказаться об основных исторических причинах, породивших ревизионизм, и так как для нас это по связи с только что сказанным более всего важно, мы рассмотрим в самых общих чертах, как эволюционировали взгляды части рабочего класса на колониальный вопрос и теснейшим образом связанные с ним проблемы международной политики. Мы не будем останавливаться здесь на всех побочных и сопутствующих явлениях, способствующих росту ревизионизма. Конечно, справедливы часто повторяющиеся и в немецкой и в русской литературе указания на роль громадного и влиятельного (по своему положению и функциям) бюрократического механизма партии, на проникновение отчасти мелкобуржуазной, отчасти специфически чиновничьей идеологии в этот особый мир, снизу доверху (а "верхи" при дисциплине и централизованности партии играли колоссальную роль); не могут быть обойденными молчанием и те нарекания на (правда, малочисленных) "академиков", т. е. на лиц из интеллигенции, прошедших высшую школу, - нарекания, которые слышались долгие годы из рядов левого крыла партии; слева обвиняли этих лиц в привнесении оппортунизма, в мелкобуржуазном страхе перед революцией и т. д.; наконец, бесспорно, часть средней и мелкой буржуазии и даже часть плохо оплачиваемого мелкого государственного чиновничества сплошь и рядом отдавали при тайной подаче голосов на парламентских выборах свои голоса социал-демократам. Эти элементы были настолько драгоценны, так как существенно способствовали избирательным победам партии, что с ними приходилось считаться, и, конечно, это обстоятельство тоже подкрепило ревизионистскую тактику, ревизионистские заявления и выступления. Но все эти и им подобные явления, за которыми нельзя отрицать известного значения, конечно, не могут сами по себе исчерпывающе объяснить, как случилось, что огромная партия германского пролетариата, еще в 1875 г. официально шедшая под флагом революционного марксизма, уже в 1891 г. на партейтаге в Эрфурте начала как бы раздваиваться в своих настроениях и убеждениях, прислушиваясь к речам Фольмара и его сторонников, затем с 1891 по 1898 г. пережила все более и более углубляющуюся раздвоенность настроений и тенденций, а с 1899 г. часть (и довольно значительная) устремилась за бернштейновскими лозунгами и покинула революционизм для "реформизма", и тактика парламентской борьбы и легальной оппозиции заняла первенствующее положение в партии, революционной не только по своему происхождению, но и по основам все еще официально принимаемой и повторяемой доктрины.
Основное объяснение явлений, конечно, следует искать в характерных особенностях того периода, который переживала вся германская экономика. Революционизм в германской социал-демократии в конце XIX и в начале XX в. стал уменьшаться в напряженности и в степени влияния по причинам, аналогичным тем, по которым в Англии в середине XIX в. бесследно исчез чартизм; и, параллельно, расцвет германских профессиональных союзов в конце XIX и начале XX в. был аналогичен расцвету английского тред-юнионизма в 60-х, 70-х, 80-х, 90-х годах XIX в. Профессионализм, экономизм, борьба за улучшение экономического положения, рост аполитизма, равнодушие к революционным лозунгам - все эти явления, которые пережила Англия раньше, Германия пережила позже, в те времена, когда промышленность страны шла от успеха к успеху, когда новые и новые рынки завоевывались чуть не ежедневно, когда капитал считал наиболее выгодным для себя помещением именно промышленные предприятия, когда часто не рабочий (особенно квалифицированный) искал нанимателя, но предприниматель искал рабочего, а иногда и заискивал перед рабочим. Как раз когда для Англии кончались эти времена, для Германии они начинались; и, как мы видели, именно отчасти потому это процветание и кончалось в - Англии, что для Германии оно начиналось и Германия отбивала у Англии рынок за рынком. Дело было не только в общем повышении благосостояния для широких категорий рабочего класса, но и в том, что с каждым десятилетием необычно быстро возрастала масса квалифицированных рабочих с сильно повышенной заработной платой, еще более живо и непосредственно чувствовавших тесную зависимость своего положения и всех перспектив своей карьеры от дальнейшего подъема и интенсификации промышленной деятельности. Профессиональные союзы, чисто экономические требования и чисто экономические забастовки, организационно и материально поддерживаемые профессиональными союзами, - вот что начинало явственно первенствовать в идейной и общественной жизни многочисленных и влиятельных категорий рабочего класса.
Социал-демократическая партия напоминала о себе по разу в пять лет: перед выборами в рейхстаг - и не во всех германских государствах - при выборах в местные ландтаги; она напоминала о себе время от времени митингами, парламентскими речами партийных членов, ежегодными партейтагами. Профессиональный же союз был ежедневно нужен и важен и часто касался самых жизненных интересов рабочего и его семьи. После отмены в 1890 г. закона о социалистах партийная пресса широко развилась в Германии, существовавшая степень политической свободы и личной обеспеченности не была так ничтожна, чтобы сама по себе могла вызвать революционный гнев рабочего класса. Восстать же немедленно, с надеждой на социальный переворот, при существовавших условиях, а главное при указанной экономической конъюнктуре, неблагоприятной для революционного движения, не считало возможным даже левое крыло партии, продолжавшее борьбу с ревизионизмом.
Мы можем тут ограничиться очень немногими фактическими напоминаниями. С самого эрфуртского партейтага 1891 г. ревизионистское движение не переставало усиливаться. В 1899 г. вышла книга Эдуарда Бернштейна "Die Voraussetzungen des Sozialismus und die Aufgaben der Sozialdemokratie" ("Предпосылки социализма и задачи социал-демократии"). В этой книге Бернштейн в сущности совершенно отказывался от революционного марксизма и не только от "предпосылок", но и от логических последствий этой доктрины. Реформизм, профессионализм, сотрудничество с буржуазными партиями - вот что выдвигалось на первый план. Первый же партейтаг, собравшийся после появления книги Бернштейна (в Ганновере в 1899 г.), формально не стал на сторону этого "ревизионистского манифеста", но фактически реальная деятельность руководящих верхов партии все больше и больше строилась на ревизионистской, а не на революционной идеологии. Теория неизбежной катастрофы капитализма, учение о диктатуре пролетариата, частичный, но важный вопрос о возможности массовой политической забастовки как о первом этапе пролетарской революции - все это сдавалось Бернштейном и его последователями в архив, и все это руководящими верхами партии поминалось все реже и реже и все с большим и большим скептицизмом. Старому парламентскому бойцу и лидеру Бебелю удавалось ловкими формулировками на партейтагах при вотировании резолюций прикрывать теоретическое отступление от былых лозунгов, но это мало кого обманывало.
По выражению Шмоллера, кельнский социал-демократический партейтаг 1893 г. был "последней победой марксизма" над ревизионистскими течениями. Вождями ревизионизма на верхах партии окончательно становятся Фольмар, Шиппель, Бернштейн, Гейне. Южная (баварская, вюртембергская, баденская) социал-демократия заняла особенно боевую ревизионистскую позицию. Профессиональные союзы, эволюционируя вправо, сильно влияли на партию. Число членов профессиональных союзов еще в 1895 г. было равно 260 тысячам, а в 1912 г. их было уже 2 /4 миллиона. Перед войной капитал, которым располагали профессиональные союзы Германии, доходил до 81 миллиона марок золотом, а постоянный капитал социал-демократической партии был равен одному миллиону марок (даже собственно несколько меньше одного миллиона). С могуществом профессиональных союзов социал-демократическим лидерам приходилось перед войной очень сильно считаться. А профессиональные союзы (и притом самые могущественные, самые влиятельные) все шире и глубже захватывались ревизионизмом. Конечно, левое крыло деятельно боролось против ревизионизма и отнюдь не сдавало своих позиций. Вожди были ярко талантливы и самоотверженны, но "армия" у левого крыла была невелика.
На последнем предвоенном социал-демократическом партейтаге в Иене осенью 1913 г., за год до войны, Фишер воскликнул: "Где тот товарищ, который еще верит теперь в крушение капиталистического общества… От революционизма не осталось ничего, кроме очень принужденно звучащих (gezwungen klingende) революционных фраз".
Тут, конечно, были налицо большое преувеличение и полемическая выходка: у левого крыла революционизм не был фразой, но был убеждением, за которое не одному и не двум из этого крыла привелось впоследствии заплатить своей кровью. Но характерно, что ревизионист Фишер чувствовал явственно опьянение "победой". Иначе он не посмел бы, без риска вызвать бурю негодования, произнести на партейтаге подобные хвастливые слова.
На этой экономической и идеологической почве вопрос о приобретении колоний неминуемо должен был подвергнуться очень значительному пересмотру. Еще в середине 80-х годов в партии господствовало воззрение, что колониальная политика есть политика разбоя, захвата и угнетения цветных рас. В 90-х годах стали говорить об экономическом использовании колоний.
С конца же 90-х годов ревизионистское крыло германской социал-демократии все решительнее и отчетливее переходило на точку зрения необходимости политического, а не только экономического завоевания новых колоний. Фольмар менее резко, Ротер более категорично говорили о необходимости при известных условиях поддерживать на высоте германский флот и заботиться об округлении колониальной империи. Конечно, слишком категорически защищать все это еще считалось ересью, руководящие верхи партии (правда, очень вяло) полемизировали с Ротером, но подобные воззрения с каждым пятилетием все ширились и крепли. Серьезным толчком к дальнейшему углублению этого течения послужили мароккские осложнения, начавшиеся в 1905 г. На сцену выступил Рихард Кальвер, уже и раньше один из заметных публицистов ревизионистского крыла партии.
Нужно сказать, что вообще мароккское дело поставило социал-демократию в трудное положение. С одной стороны, Жорес ежедневно говорит, что французские капиталисты ведут в Марокко чисто разбойничью, аннексионистскую политику, что германское правительство совершенно справедливо домогается "открытых дверей" в Марокко и что оно имеет все основания и логическую правоту в затеянной дипломатической борьбе. А с другой стороны, германская социал-демократия порицает активную политику своего правительства в мароккском вопросе. Кто же прав?
Рихард Кальвер и его единомышленники стали на ту точку зрения, что права Германия, а главное, что германский рабочий класс, помимо всего, существенно заинтересован в том, чтобы Марокко не перешло в монопольное владение французского капитала. Но вообще Кальвер и его единомышленники еще считали возможным со временем франко-германское экономическое сотрудничество. Что же касается Англии, то они думали, что, во-первых, неизменный, экономически и политически обусловленный интерес Англии не позволит ей никогда быть длительно в дружбе с какой бы то ни было европейской великой державой, а, во-вторых, часть английского рабочего класса непосредственно и существенно заинтересована в продолжении традиционной эксплуатации английским капиталом всех британских колоний и что английские рабочие в своей массе не могут и не хотят изменить английскую политику. Вывод Рихарда Кальвера (руководящего публициста "Sozialistische Monatshefte" в 1905–1907 и в следующие годы) заключался в требовании образования континентального союза держав, - нужно договорить: против Англии.
Как видим, если отбросить оговорки и недомолвки, внешнеполитический идеал в эти годы у Рихарда Кальвера и у официальных представителей и руководителей германской дипломатии был практически один и тот же. Ближайшим практическим выводом являлось требование, предъявляемое членам партии, - поддерживать усиление германского флота: "большие военные флоты, конечно, неутешительное явление культурного развития человечества, но они - налицо", а поэтому и Германия должна иметь сильный флот. Рихард Кальвер защищает и судостроительную политику фон Тирпица: Англия вовсе не потому враждует против Германии, что Германия пугает ее развитием своего флота, и даже не будь в Германии флота, все равно Англия не простила бы ей ее промышленных и торговых успехов. Англия - главный враг, и скрывать от себя этот факт бесполезно.
За Кальвером выступил Карл Лейтнер, редактор иностранного отдела венской "Arbeiter Zeitung" и тоже деятельный сотрудник "Sozialistische Monatshefto" в 1909 и в следующие годы. Лейтнер пошел еще дальше Кальвера. Он прямо склонен приравнивать слишком энергичную борьбу социал-демократов против внешней политики правительства к измене интересам пролетариата, ибо "русские панслависты и английские джинго" пользуются этими нападками для своих целой. На самом деле такая борьба социал-демократической партией вовсе в эти годы и не велась, и Лейтнер ломился в открытую дверь. Чем дальше, тем больше он усваивал себе не только мысли, но и ходячую фразеологию рядового патриотического германского публициста: у нас, немцев, нет достаточно сильного национального чувства, как у англичан и французов; мы, немцы, должны бороться против русских попыток захватить гегемонию; мы не хотим ослаблять свое правительство в его борьбе с врагами и т. д.; все, даже итальянцы, воюют и завоевывают (например, Триполитанию); только одним немцам ничего не перепадает, а их обвиняют в воинственности и т. д. Лейтнер решительно отвергает все попытки английского правительства достигнуть ограничения морских вооружений как Англии, так и Германии по взаимному соглашению. Нет, это значило бы, что Англия навсегда будет сильнее, чем Германия. Словом, и тут, в этом опасном и чреватом последствиями отказе Германии от соглашения, Лейтнер нисколько не отклоняется от воззрений Бюлова, Тирпица, Бетман-Гольвега, Вильгельма II.