Несмотря на солнечный свет, заполнивший комнату, здесь не покидало ощущение холода. Это было вызвано цветовым решением и общим стилем оформления комнаты, который можно было назвать аскетическим. Блестящие белые полированные стены соприкасались внизу с толстым белым ковром, покрывавшим весь пол. Белые шелковые занавески холодным каскадом драпировки спускались с окон; белыми были и изящная длинная софа и несколько кресел современного дизайна. Такой же была вся остальная мебель, включая два стола приставленные к софе, большой квадратный и журнальный, а также этажерку, стоящую у одной из стен. Эти предметы, сделанные из хромированного металла и стекла, вносили в атмосферу комнаты какое-то жесткое мерцание, еще больше подчеркивая ее холод.
Здесь было мало привлекавших внимание предметов другого цвета, способных оживить снежный ландшафт. Все цветовые пятна были темными - серо-стальными или черными, и они никак не могли оживить преобладавшую в комнате холодную монотонность. Высокие оловянные лампы, стоявшие на стеклянных столиках, были увенчаны серо-стальными полотняными абажурами, и тот же самый металлический мотив повторялся в бархатной обивке софы и стульев. Черно-белые гравюры в хромированных рамках, изображающие рыцарей в доспехах, висели на одной стене, а в углу часовым стояла огромная цилиндрическая ваза со спутанными черными ветками. Этажерка практически была пуста: на ней было только несколько зеленых растений, пара черных полированных подсвечников с недогоревшими белыми свечами и черный полированный японский сосуд. Не видно было ни фотографий семьи или друзей, ни тех обычных очень личных предметов, символизирующих прошлое, дорогие сердцу воспоминания или частную жизнь. Комната напоминала монашескую келью или комнату девственницы. Она перекликалась с соседней спальней, также выдержанной в чисто белом цвете.
Катарин сама обставила и украсила свое жилье и, если бы кто-то сказал ей, что квартира холодная, безжизненная и пугающая, она бы посмотрела на него с подозрением. Ей нравилась та обстановка стерильности, которую она так тщательно создавала. Она считала ее элегантной и изысканной и видела красоту лишь в чистоте и опрятности, то есть в тех вещах, которые Катарин полагала абсолютно необходимыми для своего благополучия.
Быстро пройдя по комнате, она поставила поднос на чайный столик и присела на софу. На ее лице было мечтательно-рассеянное выражение. Налив чаю, Катарин позволила себе расслабиться. Она чувствовала себя великолепно. Всю неделю она пребывала в состоянии эйфории, и этим утром во вторник ей казалось, что каждый день, прошедший с воскресенья, был сплошным успехом.
И Франческе, и графу понравилось ее исполнение роли Прекрасной Елены, а обед в "Лес Амбассадорс" с Виктором, выступавшим в качестве гостеприимного хозяина, был незабываем. Для Катарин было очень важным то, что граф сразу же почувствовал к ней расположение. Она знала, что ей удалось очаровать отца Кима, поэтому можно было не опасаться каких-либо осложнений с его стороны и вмешательства в их отношения.
Катарин не ошибалась в том, что понравилась графу Лэнгли. Действительно, они произвели друг на друга самое приятное впечатление. Консервативный пэр и молодая американская красавица. Их быстрое сближение создало теплую и дружескую атмосферу и способствовало успеху вечера. Каждый из приглашенных получал такое удовольствие в обществе других, что Виктор продлил прием, а затем пригласил всех наверх в "Милроу" потанцевать к Полу Адамсу под его оркестр. Катарин, Актриса с большой буквы, превзошла себя, инстинктивно балансируя между сдержанностью и веселостью, при этом она ни разу не перешагнула пределов пристойности, и ее манеры были безупречны. На следующий день Виктор пригласил ее на ленч в "Клэридж" с единственной целью обсудить в деталях кинопробу и напомнить о различиях в игре на сцене и перед камерой. Он добросовестно объяснял, давал ценные и полезные советы. Благодарная Катарин была тронута таким вниманием с его стороны. Они договорились встретиться еще раз перед самой пробой, которая должна была состояться в следующую пятницу - через восемь дней. Завтра вечером после спектакля, накануне своего возвращения с сыном в конце недели в Йоркшир, граф приглашает ее на ужин вместе с Кимом и Франческой.
Катарин улыбнулась. Это была ликующая улыбка победительницы. События следовали с точностью часового механизма; все планы, которые она так тщательно вынашивала, претворялись в жизнь. Она выйдет замуж за Кима, станет виконтессой Инглтон и мировой кинозвездой. Она уселась поудобнее, запахнув свой шерстяной халатик, преисполненная радости. Ее мечты скоро сбудутся. И не будет больше ни боли, ни печали. С этих пор ее жизнь приобретет новый смысл.
Погруженная в мечтания, Катарин чувствовала себя счастливой. Ей не приходило в голову, что все это слишком хорошо, чтобы быть реальностью, и что может случиться нечто выходящее из-под ее контроля - нечто, способное нарушить эту идиллию. А если бы такая мысль и пришла в ее прелестную головку, она с презрением прогнала бы ее от себя. Потому что, к несчастью, Катарин была в огромной степени наделена одной неприятной чертой характера. Она была поражена спесью - дефектом, который древние греки характеризовали как безрассудство в искушении богов, - по сути, избытком гордости и несокрушимой убежденности в собственной неуязвимости. Причем Катарин совершенно не чувствовала за собой этого недостатка, будучи всегда уверенной в том, что делает. Вот и теперь она ни на минуту не сомневалась в положительных результатах кинопробы - она будет божественна, и Виктор даст ей роль в фильме.
Виктор Мейсон сообщил Катарин, что собирается начать основные съемки в апреле. Это время полностью устраивало ее. Ее контракт с театральными продюсерами "Троянской интерлюдии" включал пункт о возможности выхода из соглашения, который вступал в силу через год после начала ее участия в спектакле. Год кончался в конце марта - тогда она сможет, сославшись на него, покинуть труппу, чтобы приступить к съемкам. Съемки планировалось завершить за двенадцать недель. Натурные съемки предполагалось проводить в Йоркшире, а павильонные - в одной из крупнейших киностудий Лондона. Виктор также сообщил Катарин, что он планирует быстро смонтировать отснятый материал, чтобы получить оригинал фильма к сентябрю. С оригинала он собирается снять две копии, чтобы показать в Нью-Йорке и Лос-Анджелесе за неделю до Нового года, тем самым делая фильм по существующим правилам номинантом на приз Академии за 1956 год. Хотя Виктор не отдаст фильм в прокат до весны 1957 года, он сказал ей по секрету, что не упустит шанса в номинации на премию "Оскара".
А что, если она выиграет "Оскара"? Эта перспектива казалась такой заманчивой, такой волнующей и манящей, что Катарин сразу же почувствовала головокружение. Поскольку у нее был самый уникальный из талантов - талант несокрушимой веры в себя, мысль о том, что у нее есть шанс выиграть, вовсе не казалась нереальной. Катарин не сомневалась, что, если даже она не выиграет "Оскара", все равно после выхода фильма станет звездой. И ее успех принесет ей не только славу, но также и деньги - кучу денег, и власть…
На лицо Катарин легла легкая тень, сменив выражение радости и удовольствия от жизни на нехарактерное для нее выражение горечи. От этого лицо напряглось, в глазах появился холодный блеск, и ее изысканная красота исказилась от ненависти, которая так не сочеталась с ее молодостью и могла напугать кого угодно.
Скоро, очень скоро она сможет сниматься в кино, полностью воплотить в жизнь свой главный план и наслаждаться плодами триумфа. Легкий вздох сорвался с ее губ. Слишком поздно спасать мать, но еще не поздно спасти брата Райана. Ее дорогого Райана, потерянного ею так давно. Это желание было одним из основных мотивов многих поступков Катарин в последние несколько лет. Ее желание освободить брата от диктата отца, его грязного влияния было не менее упорным, чем стремление сделать карьеру. Иногда, когда она думала о Райане, ее охватывала паника, и она цепенела от страха за него. Райану было почти девятнадцать, и Катарин спрашивала себя: до какой степени его душа отравлена этим человеком. Полностью ли превратился Райан в подобие своего отца? Эта мысль была так неприятна, так неприемлема для нее и так страшна, что она отгоняла ее от себя с молчаливой яростью. Ее решимость вызволить брата из Чикаго и оставить у себя, где бы она ни жила, все более крепла.
Катарин думала о Райане. Постепенно ее лицо смягчилось. Но, как обычно при мыслях о брате, ей вспомнились другие образы. Она сжала руки на коленях и замерла на диване, устремив взгляд в одну точку. С воспоминаниями о Райане естественным образом были связаны воспоминания о доме, в котором они выросли и где он по-прежнему жил: этот мавзолей, этот темный символ богатства, высокого положения и страшной силы ее отца. Она всегда ненавидела этот дом с его мрачными коридорами, винтовыми лестницами и угрюмыми комнатами, заполненными до отказа дорогим уродливым антиквариатом, всякого рода старинными безделушками и невыразительными картинами. Это был шедевр бахвальства, дурного вкуса, лишних денег и безысходного несчастья. Для Катарин это был также дом лишений. Да, у нее была дорогая одежда и лучшая еда, автомобили и слуги, поскольку их отец был мультимиллионером. Но в доме этом недоставало главного - настоящей любви. Она непроизвольно содрогнулась. Катарин не была в нем уже шесть лет, а в день, когда она покинула его, она дала зарок никогда больше не переступать этого порога.
В этот момент мысли Катарин переключились на отца. Она постоянно старалась прогнать его образ из своей памяти, но сегодня даже не сделала такой попытки. Она видела его совершенно четко, как будто он стоял перед ней. Патрик Майкл Шон О'Рурк, с его красивым угрюмым лицом и смолисто-черными волосами, с глазами синими, как сапфиры, и такими же холодными. Он был страшным человеком, и Катарин внезапно поняла, что всегда знала это, даже когда была маленьким ребенком. Она просто не знала тогда слов, чтобы правильно его охарактеризовать. Сегодня эти слова были на кончике ее языка. Он был жестоким, жадным и беспощадным человеком, для которого деньги были возлюбленной, а власть - Богом. Мир не знал Патрика Майкла Шона О'Рурка так, как его знала она. Он был воплощением двуличия: очаровательным, веселым и интересным, сладкоречивым ирландцем на людях; суровым, злобным и властным тираном в своем собственном доме. Катарин ненавидела его так же сильно, как он ненавидел ее. При мыслях об отце на ее руках появились мурашки, ее охватил озноб. Катарин плотнее закуталась в халат и вспомнила отчетливо и ясно тот день, когда она впервые ощутила на себе ненависть отца: Это было в августе 1947 года, когда ей было двенадцать лет. В тот день почти девять лет назад Катарин была счастлива впервые за многие месяцы. Ее состояние было вызвано неожиданным присутствием матери за ленчем. Розали О'Рурк чувствовала себя настолько хорошо, что решила разделить компанию своих детей за трапезой. Катарин была переполнена радостью, видя, что ее мать выглядит так же, как раньше, и если Розали не бурлила энергией как когда-то, она все же казалась веселой, почти беззаботной. Зеленые ясные широко расставленные глаза светились радостью, ее роскошные рыжие волосы, слегка тронутые сединой, казались бронзово-красным шлемом над овальным лицом, на котором не было сегодня следов боли и восковой бледности. На ней было надето длинное бледно-зеленое шелковое платье с длинными рукавами, фасон которого скрывал худое тело, изнуренное болезнью. На шее Розали было жемчужное ожерелье, а в ушах красовались такие же жемчужные серьги. На тонких пальцах блестели восхитительные кольца с бриллиантами и изумрудами.
Миссис О'Рурк отдала распоряжение Ани, экономке, накрыть на стол в комнате для завтраков, одном из немногих веселых мест в темном и мрачном доме, которую Розали обставила сама. В ней царила атмосфера необыкновенной воздушной легкости, создаваемая сочетанием белого и лимонно-желтого; комбинация этих освежающих тонов доминировала везде. Комната была обставлена главным образом белой плетеной мебелью, необычайно красивыми предметами викторианской эпохи. Стены украшали яркие картины, изображающие экзотических птиц и редкие орхидеи, а на полу стояло несколько больших зеленых растений. Украшенная в такой же приятной манере, что и комнаты Розали на втором этаже, она была изысканной, хотя ее трудно было назвать выдержанной в каком-то определенном стиле.
Комната для завтраков в последнее время использовалась редко из-за того, что большую часть времени ее мать проводила в своих комнатах. Но именно ей Катарин отдавала предпочтение перед столовой с ее стенами, обтянутыми малиновым шелком и подобранными к нему в тон ковром с цветочным орнаментом и отвратительной мебелью красного дерева.
Сидя за столом и влюбленно наблюдая за своей матерью, Катарин думала о том, какой она была изысканной и элегантной, ухоженной и ароматной. Аромат лилий был ее привычным запахом. Для Катарин мать была и навсегда останется символом женской красоты и изящества; она боготворила ее. В тот момент у девочки вновь появилась надежда, что мать поправится после той таинственной болезни, которая изнуряла ее в течение последних двух лет и о которой говорили только шепотом.
Поскольку это было в будний день, Патрик О'Рурк отсутствовал, и напряжения, которое обычно сопутствовало их обеду, не было и в помине. Райан трещал как сорока. Они много смеялись. Катарин чувствовала себя в безопасности, согретая материнской любовью. Это была безмерная любовь, полная нежности и заботы.
Только одно обстоятельство омрачало девочке праздничное настроение: плохой аппетит ее матери. Катарин наблюдала с растущей тревогой, как вяло ела Розали, оставляя нетронутыми большинство вкусных и соблазнительных блюд, приготовленных Ани. После ленча Райан исчез, занятый своими мальчишескими делами. Когда Розали попросила Катарин провести с ней еще час, она с радостью согласилась. Ничто не радовало двенадцатилетнюю девочку так, как возможность остаться вдвоем с матерью. Катарин нравились изысканные комнаты на втором этаже. Они были оформлены в пастельных тонах, отличались изысканными тканями, французской мебелью в провинциальном стиле, красивыми картинами, так непохожими на все остальное в этом доме, на котором лежала печать вульгарности ее отца. Гостиная в материнской части дома была любимой комнатой Катарин, особенно в холодные дни, когда в камине потрескивал огонь и они сидели у пылающего огня в сумеречные часы, грея ноги и дружески беседуя о книгах, музыке, театре или, расслабившись, в тишине, всегда в полном согласии, поскольку между ними царили взаимопонимание и любовь. В тот день они сидели у окна с видом на озеро Мичиган, не говоря лишних слов, довольные тем, что проводят это время вместе. Из-за слабого здоровья Розали они давно уже не имели такой возможности.
В тридцать два года Розали О'Рурк достигла согласия с собой и с Богом. Это было отражено на ее лице, которое оставалось прелестным, несмотря на болезнь. Сегодня оно было омрачено легкой тоской, но мягкие глаза излучали нежный свет. Розали сидела, созерцая озеро и стараясь собраться с силами. Ленч отобрал у нее последнюю энергию, но она не желала этого показывать. Ей хотелось, чтобы дочь поверила, что ей стало лучше. Розали не много испытала радостей в своей замужней жизни, если не считать детей, особенно Катарин, которую она обожала. Она быстро обнаружила, что не пара Патрику, с его неистовой злобой, ирландским темпераментом, его жаждой жизни во всех ее проявлениях, и неукротимой страстью к деньгам и власти. Ее изысканность и деликатность, хрупкость и артистизм натуры неизбежно отдаляли ее от мужа. Ее нежная душа постоянно страдала от его грубости и ненасытности. Несмотря на свою любовь к нему, странным образом не угасшую, она пожалела, что вышла за него замуж, понимая несовместимость их характеров. Мало кто знал настоящего Патрика, поскольку он был прирожденным лицемером, скрывая свое подлинное лицо за строгим и величественным фасадом. Двуличие было истинной натурой этого человека, который ловко водил общество за нос в отношении своей сущности.
"Этот человек - льстец, ей-богу, он король льстецов", - сказал Розали ее отец в пору ухаживания Патрика за ней. Отец еще долго питал двойственные чувства к Патрику и никогда не был уверен, что их союз сохранится. В некоторых отношениях брак был удачным, в других - нет, и были моменты, когда Розали порывалась покинуть Патрика. Но развод был немыслим. Оба они были католиками, у них были дети, которых - она это знала - он никогда не отдаст. И кроме того, у нее оставалось чувство к Патрику, несмотря на все его недостатки.
Хотя Розали и не признавалась в этом себе и особенно не терзала себя мыслями о смерти, она знала, что умирает. Вспышки активности и приливы энергии ничего не значили и происходили все реже. Теперь, сидя с дочерью, она с горечью думала: у меня осталось так мало времени на этой земле, так мало времени, которое я могу уделить Катарин и Райану. Храни их Бог.
Каждый день Розали, которая была набожной женщиной, воздавала хвалу Богу за то, что Катарин и Райан по своему характеру были больше похожи на нее и не унаследовали многих пугающих черт их отца - по крайней мере, в той степени, в какой она могла это видеть. Она смотрела на Катарин, скромно сидящую на стуле, послушную, хорошо воспитанную, и любовалась ею. Девочка выглядела такой юной и скромной в своем прелестном платье из простой ткани, белых носках и черных лакированных туфельках. Но было что-то недетское в ее поведении, как будто она уже успела познать жизнь, ее горечи и печали, постигла ее мудрость. Розали осознавала, что это была странная мысль, поскольку девочка была хорошо защищена и любима в семье, никогда не видела ничего, кроме роскоши. Катарин была очень красива, даже в этом нежном возрасте, с ее совершенными чертами лица, густыми каштановыми волосами и необыкновенными влажными глазами замечательного бирюзового цвета. Катарин была милым и нежным созданием. Ее приветливый характер гармонировал с красивым лицом, но Розали знала, что за всем этим скрывается своенравное упрямство. Более того, она предполагала у своей дочери наличие жестокости, что досталось ей от Патрика, но сейчас это было скрыто очень глубоко. Розали инстинктивно чувствовала, что девочка в состоянии постоять за себя, защитить себя от Патрика и внешнего мира, так как она обладала духом борца. И Розали была благодарна Богу за то, что все было именно так.
Она гораздо больше беспокоилась за Райана. Он был слишком робок, чтобы защитить себя от Патрика, который не чаял в нем души, видя в Райане наследника, способного прославить фамилию О'Рурка. Мальчик был податливым инструментом для воплощения пугающих амбиций Патрика.